— Чего вы боитесь? — вскипел я. — Я вас зову всего-навсего пройти в вокзал, там хоть ветра нет. Уж на столько-то вы можете, я думаю, мне довериться.
В зале вокзала было пусто. Все, кто ожидал поезда, уехали, а новых пассажиров еще не накопилось.
— Здесь даже тепло! — сказала с удивлением Ирина, оглядываясь по сторонам, и я с благодарностью вспомнил Аграфену Даниловну.
— Садитесь поближе к печке, — предложил я, не зная, как бы лучше ее усадить. Чего бы я ни сделал, чтобы сейчас ей было тепло, уютно и спокойно. — Как там няня Саша поживает?
— Не знаю. Я с ней почти не разговариваю.
— Что так?
— Поссорились.
— Не может быть!
— А вот, представьте себе, может.
— Удивляюсь, как это случилось. Она ведь любит вас больше, чем родную.
— Не нужна мне такая любовь!
— Сомневаюсь, что вовсе не нужна. Конечно, я не знаю, из-за чего у вас получилась ссора, но уверен, что правы были, во всяком случае, не вы.
— Если вы так обо мне судите, зачем вы здесь со мной сидите? — рассердилась Ирина. — Напрасно все же вы не уехали.
— Не сердитесь! Я вовсе не думал вас обижать, но уверен, что няня Саша не может желать вам ничего, кроме добра.
— Но она хочет зла тем, кого я люблю! — почти крикнула Ирина в гневе.
— Во всяком случае, вашим родным няня Саша зла не пожелает, — возразил я. — Может быть, вы имели в виду этого очаровательного Ивана Семеныча Арканова, который так вами интересуется, что позволяет себе даже подслушивать и подглядывать за вами.
Ирина передернула плечами от омерзения:
— Не напоминайте мне о нем. Я его ненавижу.
— Почему же вы не добьетесь, чтобы его выгнали из вашего дома?
— Они не послушаются! Наоборот! Они хотят… — тут голос ее понизился до шепота. — Они хотят, чтобы он был… чтобы я вышла за него замуж.
— А вы?
— Лучше умереть!
— Но чем же он их так очаровал?
— Не знаю, я ничего не знаю! Не спрашивайте меня. — И чуть не со слезами она выкрикнула: — Неужели нельзя ни о чем не спрашивать, не выпытывать, не выведывать всякими способами? С вами нельзя ни о чем говорить без боязни сказать лишнее. То есть не лишнее, — поправилась она, — а что-нибудь такое, что вы можете не так понять, а потом использовать в своих целях.
— Интересно, в каких же таких «своих» целях? — спросил я, смутившись, но не показывая этого.
— А разве вы без всякой цели хотели меня видеть? — спросила она в упор. — Вы думаете, я не вижу, что в каждом вашем слове, взгляде, даже движении есть что-то затаенное. Вот признайтесь честно, что именно заставляет вас интересоваться моей судьбой, иначе я не буду считать вас порядочным человеком.
— Напрасно вы мне грозите. Конечно, я не говорю вам всего того, что думаю.
— Вот видите, — подхватила она, — как же я могу быть с вами откровенной? Какую глупость я сделала, приехав сюда. Что подумают дома? Теперь мне вовсе жизни не будет.
— Вы говорили кому-нибудь, куда едете?
— Нет, только попросила няню, если отец спросит, сказать, что пошла на ночное дежурство. Потом придумаю — на какое. Но если бы вы знали, что она мне на это выпалила. Такую гадость, что я век буду жить, но этого ей не забуду. Конечно, она и сама не верила своим словам, но все-таки…
— Жалко мне вас, — сказал я от всего сердца. — Разве можно так жить? Выходит, что теперь вы совсем одиноки? Хотя, может быть, у вас есть…
Она догадалась, о чем я хотел сказать, и простодушно ответила:
— Нет, никого нет, буквально никого. Раньше хоть подруги были… няня. А теперь я совершенно одна. Не знаю, как дальше… ужасно!
— Ира! Скажите мне, что вас так мучит? Не бойтесь меня, я, как друг, спрашиваю. Для меня очень дорого ваше счастье и ваш покой. И потом я опытнее вас в житейских делах. Может быть, вдвоем мы что-нибудь и придумаем. Если дело только в том, что родители хотят, чтобы вы вышли замуж за этого Арканова, то это в наше время сущие пустяки. Никто вас не может принудить. Наконец, вы же можете уйти в общежитие института.
Ирина печально улыбнулась.
— Конечно, дело вовсе не в этом, но больше я вам ничего не скажу. Я не могу вам верить.
— Я это заметил еще тогда, у няни Саши, когда мы с вами разговаривали. Вы побоялись сказать мне даже о таком пустяке, что Радий по ошибке купил себе две пары галош неподходящего размера.
— Откуда вы про это узнали? — встревожилась Ирина. — Я не говорила про галоши. Вы расспрашивали потом у няни?
— С чего бы я стал расспрашивать о такой ерунде? Вы и сами сказали это так, что было понятно, о чем шла речь.
Я старался не показывать вида, что слова Ирины взволновали меня. Она сейчас невольно для себя подтвердила мои самые худшие предположения относительно ее брата. Вот кто, оказывается, занимался снаряжением отправлявшихся на промысел бандитов. Теперь оставалось узнать, был ли у Радия черный ватный костюм, и в нем ли он совершал свои дальние поездки.
Некоторое время Ирина испытующе смотрела мне в глаза, точно желая прочитать мои мысли, а потом, не отводя от меня своего серьезного, недоверчивого взгляда, спросила:
— Скажите мне, зачем вы так упорно хотите разузнать о жизни нашей семьи: расспрашиваете няню, вызываете меня на откровенность? Неужели у вас мало других дел? Или вы не можете еще забыть, что отец и брат причинили вам в свое время большую неприятность? Я согласна, что поступили они тогда очень нехорошо, но можно ли так долго хранить ненависть?
— Какой сумасшедший вздор! — воскликнул я, прямо-таки ошарашенный ее словами. — Вы бредите! Какой негодяй старался убедить вас в такой нелепости? Клянусь вам, что ни о какой ненависти и мести не может быть и речи, тем более, что я не чувствую себя пострадавшим. К Радию я отношусь по-прежнему. Если же он имеет против меня что-нибудь, то это уже его дело, мне с ним ребят не крестить. Но признаюсь, что после встречи с ним в Каменске, мне показалось, что он на дурном пути. Эти постоянные посещения ресторанов, на которые вы жаловались, не доведут его до добра. Если бы я был на вашем месте, я бы не примирился с таким положением и не посмотрел на то, нравится ли ему это или нет, а принял меры, чтобы вытащить его из трясины, пока не поздно.
Некоторое время Ирина молчала. По выражению глубоко озабоченного лица было видно, что она обдумывает, можно ли спросить меня о чем-то. Встретив мой взгляд и прочитав в нем нечто укрепившее ее уверенность, она решилась:
— А вы могли бы сохранить чужую тайну? Вообразите (конечно, я говорю это в шутку), что я вдруг открыла бы вам что-то ужасное, сначала взяв с вас слово, что вы никому ничего не расскажете.
— Я бы никогда не дал такого слова, — возразил я, — как бы я к вам ни относился. Давайте перестанем играть в прятки и будем говорить начистоту. Я знаю, в чем заключается ваше горе, и повторяю, что готов сделать все, чтобы вырвать Радия из той компании, в которую он попал. Я не думаю, чтобы он успел натворить большие глупости, но если бы он совершил преступление, у меня не дрогнула бы рука схватить его и отдать в руки правосудия, несмотря на то, что он ваш брат. Мало того, я считал бы, что это единственный верный путь к его спасению.
— Спасибо за правду, — сказала, подумав над моими словами, Ирина, — после этих слов мне легче вам верить. Ведь если бы вы действительно хотели что-то выпытать у меня, вам ничего не стоило бы дать мне какое угодно обещание. Наверное, у вас так и поступают?
— Нет, никогда! Опять кто-то налгал вам. Мы поступаем просто и честно, и стараемся доказать, что признание может облегчить участь тех, кто нарушил закон. Ведь всякое преступление рано или поздно откроется. При этом часто страх перед наказанием, боязнь разоблачений и угрызения совести бывают страшней и тягостней самого наказания.
— Вы так и объясняете это преступникам?
— Не только преступникам, но и тем людям, которые пытаются покрывать их преступления. Эти люди часто мучаются больше, чем сами преступники, особенно если честные люди, которые сознают, что, пряча от руки закона преступников, они подвергают этим подчас смертельной опасности ни в чем неповинных людей.
— Почему смертельной? — едва слышно прошептала Ирина. — Ведь убийство… это так редко…
— Не так уж и редко. Не всегда ведь убивают ножом или пулей. Достаточно в такой мороз, как сегодня, отобрать у человека шубу и костюм — вот вам и верное воспаление легких. А сколько тяжелых психических заболеваний бывает среди пострадавших, ведь это тоже нельзя сбрасывать со счетов.
Ирина отодвинулась от меня, тесней запахнула свое пальто.
— Вы говорите это так, точно мой отец или брат ходят ночью и грабят людей, а я их покрываю.
— Если бы я так думал, — возразил я, — то не стал бы с вами говорить об этом. Я знаю только одно, что в вашем доме поселилась беда и вы сами не в силах справиться с ней, но боитесь признаться другим, опасаясь неприятностей и для родных, и для себя лично.
