— Не бойтесь. Мы попробуем найти машину.
Опять пришлось прибегнуть к помощи Даниловны.
— А зачем тебе искать машину? — сказала она. — Выйди на тракт да и голосуй себе на здоровье. Какая-нибудь да подберет, мало ли машин в город бежит.
Мы перешли через пути, перебрались прямиком через покрытое снегом вспаханное поле и вышли на тракт. Перед нами, уходя во мрак, расстилалась покрытая снегом равнина с торчащими кое-где кривыми деревцами. Над головой низко нависло свинцовое небо без единой блесточки, а там, откуда мы пришли, за линией железной дороги, как угли костра, разметенного ветром по степи, мигали огоньки пристанционного поселка, и легкий багровый отблеск, точно от далекого пожара, лежал на темной завесе небосклона. Время от времени вдали появлялись два ярких глаза. Они, точно гонимые ветром огненные шары, неслись в нашу сторону, покачиваясь, как на волнах, а перед ними, кружась в буйном танце, бежали по блестевшему, как сталь, укатанному снежному пути веселые вихорки поземки.
Нам долго не везло Во всех машинах кабины были заняты, а не мог же я отправить Ирину в город на мешках с зерном или на ящиках, хотя она готова была ехать на чем угодно, только бы скорее. Она вовсе упала духом и истомилась. Ощущая на своей руке тяжесть ее локтя, я чувствовал, что она едва стоит на ногах. Жалость к ней и нежность охватывали меня, точно это была моя младшая сестренка, попавшая в беду.
— Потерпите еще минуточку, сейчас поедете домой, к няне под крылышко.
— Ох, уж эта няня! — содрогнулась Ирина. — Страшно подумать, как она меня встретит.
— Это можно уладить, — сказал я и быстро набросал на листке из блокнота при свете карманного фонарика:
«Няня Саша! Пусть никто не узнает, что Ира уезжала из дому. Не сердитесь на нее, а поддержите своей любовью и заботой. Дмитрий».
Ирина, не читая, сунула записку за обшлаг пальто и сказала:
— У нас ведь с ней из-за чего ссоры: она думает про Радия то же самое, что и вы, и грозит, что пойдет в милицию и все расскажет. А любит она меня по-прежнему. Теперь, после всего, что вы мне сказали, я верю и вам и ей. Только как это ужасно больно… Но все равно я очень благодарна вам, Дима.
Несколько минут мы стояли молча. Потом подошла машина. На этот раз — ЗИС-150, в ее широкой вместительной кабине сидело только двое. Я быстро сговорился с шофером. Судя по виду (и той сумме, какую он заломил за проезд), это был человек основательный. Я уплатил шоферу вперед, взяв обещание, что он подвезет Ирину прямо к дому, и записал при нем номер машины. После этого он стал любезней и даже предложил свою доху.
Прощаясь, Ирина прошептала, взяв мою руку:
— Не сердитесь, Дима, что я наговорила вам столько дерзостей. Я знаю, что вам обидно, но в сердце у меня одно отчаяние…
Мне показалось, что она при этом потянулась губами к моей щеке, и я невольно отстранился. Ни подачки, ни платы я не хотел. Но, прочтя обиду на сразу затуманившемся лице Ирины, я отогнул край ее варежки и прикоснулся губами с захолодевшей руке, ничего не сказав. И так уж было сказано слишком много.
Глава двадцать пятая
УБИТ? НО КЕМ ЖЕ?
Я рассчитывал хоть немного отдохнуть в поезде до Озерного. Но не тут-то было. Не успело еще улечься в душе волнение, вызванное нелегким разговором с Ириной, тысячи мыслей роились в голове и не давали уснуть. Теперь я был совершенно убежден, что это Радий появлялся в Борске и Озерном, наводя панику на Бабкина, Семина и других подследственных. Как только я добрался до телефона, стоявшего на столе начальника озерненской милиции, я прежде всего сообщил в областное управление о том, что мои подозрения в отношении Радия Роева подтверждаются, и просил наблюдать не только за ним, но и за Аркановым.
Было еще рано. Закончив разговор с Каменском, я сидел, дремля в кресле, ожидая, когда пробьет, наконец, девять часов и можно будет вызвать к себе Семина, выведать у него все, что он еще утаил от меня о Короле, а потом мчаться в Каменск, чтобы там по горячим следам установить, какая связь существует между Бабкиным и Радием.
У меня был заказан на междугородной станции разговор с Борском, и ровно в девять раздался звонок — спрашивали, с кем меня соединить в Борске. Мне хотелось узнать у Нефедова, чем кончился суд над Гошей Саввиным, и незаметным образом справиться, не случилось ли чего с Галей.
Нефедова на месте не оказалось — он ушел в прокуратуру. Тогда я попросил соединить меня с прокурором.
Это был тот самый Николай Северьянович Осетров, при котором я допрашивал Бабкина. На мой вопрос, как прошел суд и чем он окончился, Николай Северьянович, со свойственной ему пунктуальностью, начал обстоятельно рассказывать чуть ли не все с самого начала судебного заседания. Из его слов я понял, что Гоша, потрясенный горячей исповедью отца, забыл все клятвы, которые давал Бабкину, и откровенно рассказал, как Бабкин исподволь втягивал ребят в шайку, прельщая их развеселой жизнью, кучей денег и полной безнаказанностью.
Гоша, которого не прельщали ни деньги, ни развеселая жизнь, поддался уговорам Бабкина по другим, уже известным нам мотивам, зато у Сеньки Филицина глаза разгорелись от жадности, и он живо согласился пойти на грабеж. В первый выход они оба только караулили на углу и даже не знали, удалось ли Бабкину получить что-либо от двух женщин, которых он останавливал, но он дал ребятам по десятке и угостил наливкой. Потом Бабкин вместе с ними ограбил Языкову, причем ударил ее по голове вовсе не Саввин, который стоял на карауле, а сам Бабкин. И не кирпичом, как заявлял на допросах Гоша, а кастетом. Когда же Бабкин уехал в Озерное, Филицин в тот же вечер уговорил Саввина отправиться грабить на свой риск и страх. Тогда-то Морозов, возвращавшийся от жены Анохина, и лишился своей шелковой рубахи, кошелька и часов. Добычу парни разделили между собой, чем нарушили данную Бабкину клятву отдавать ему львиную долю, и потом трепетали, боясь, что он прирежет их за это.
— Ты подумай, — сказал прокурор, — когда я на суде спросил этого сопляка Филицина, неужели он действительно считает, что за утаенные полторы сотни рублей следует убивать человека, то он с самым серьезным видом ответил: «А как же иначе? Всегда так делают, чтобы не темнили, сперва проиграют, а потом пришьют!». Он даже добавил, что виновный не должен ни сопротивляться, ни убегать. Это же изуверство какое-то! Как глубоко вошла зараза в этого поросенка!
— Однако к чему же их приговорили? — спросил я, теряя терпение.
— Бабкину дали шестнадцать лет, Филицину — пятнадцать, Саввину — десять.
— Неужели Саввину — десять? — переспросил я, пораженный таким суровым приговором, вынесенным Гоше. — Что это вы так круто подошли? Неужели не поняли…
— Да ты успокойся, — перебил меня прокурор, — это ему условно дали. Можно быть твердо уверенным, что такой урок не пройдет бесследно ни для него, ни для его родителей. Кстати говоря, судья закатил им, особенно мамаше, строжайшее внушение, будут они его помнить.
Дальше я слушал уже невнимательно, задумавшись о Гоше и его отце. Я был убежден, что теперь, крепко держась друг за друга, они найдут себе достойное место в жизни.
Прокурор заметил, что я притих и крикнул:
— Ты у телефона? Что-то тебя не слышно. Все-таки я считаю, что дело прошло неплохо. Это ты удачно придумал, что разыскал отца. Его шикарная супруга ни за что не передала бы ему повестки, предполагая, как он ее осрамит на суде. А его показания и явились решающими. Они сильно повлияли и на судью, и на заседателей, а главное — на сына. Без них он ни за что не сознался бы в том, что напрасно брал всю вину на себя. Даже и у меня в носу защекотало, когда Гоша, после того как его освободили, кинулся в объятия к отцу. А уходя, они так крепко прижались друг к другу, точно боялись, что их могут еще разлучить.
— А мамаша?
— Она ушла одна. Сначала хотела выждать, пока народ разойдется, чтобы потом уйти незаметно, но наши борские гражданочки не дали ей отсидеться. Они такого наговорили, что ей чуть не бегом пришлось спасаться от них. Даже вслед кричали: «Беги к своему любовнику, сына-то чуть не погубила!».
Теперь я знал о Гоше все, что хотел. Нужно было как-то свести разговор на другую, беспокоившую меня тему.
— Все ли у вас в Борске благополучно? — поинтересовался я.
— На этот вопрос тебе лучше ответит начальник милиции, — сказал прокурор и, попрощавшись, передал трубку Нефедову.
— Ты что о нас беспокоишься? — спросил Нефедов. — Думаешь, поди, что как только ты от нас уехал, так без тебя тут все прахом пошло? Не бойся, все в порядке. Правда, было происшествие: одна девушка, видно, от несчастной любви… Да ты меня слушаешь?
— Да! Слушаю! Чего ты там городишь?
— Ничего не горожу, а докладываю, что одна девица, после того как ее милый задал стрекача… повесилась… на шее у инженера.
