Следующий персонаж оказался для компании вчерашних студентов представителем совершенно нехарактерным. Был он едва ли не ровесником генерала, дурно подстриженный человек с мосластыми пальцами и кривыми ногтями.
— Вы кто? — хмуро спросил Семен Кузьмич.
Тот отрекомендовался с полупоклоном:
— Юрий Васильевич Флоринский, сорока восьми лет. Кандидат технических наук.
— Кем вы моей дочери приходитесь?
— Никем.
— А как в мою квартиру попали?
— Меня позвали Владислав и Радий. Мы раньше с Иноземцевым работали. Теперь — с Радием.
— Так вы что — с Лерой незнакомы? — гаркнул генерал.
— Нет, отчего же, — осклабился товарищ Флоринский, — знакомы, вот уже семь часов.
— Ну и нравы у вас, — пробурчал Семен Кузьмич.
И впрямь: как собрались эти люди вместе, да еще на дне рождения Леры? С Виленом, мужем, разумеется, все понятно. С Владиком и Радием — тоже: они почти шесть лет проучились с нею в одной группе, а никогда студенческая дружба не начинает цениться, как сразу после окончания вуза. Эту пару ребят явно пригласила сама Старостина.
Флоринского притащил Радий. Приехав с южного полигона, Рыжов остановился у него в квартире в Подлипках. Ну, а в молодости захватить с собой на вечеринку незваного друга — дело разумеющееся, лишь бы не с пустыми руками незваный гость явился.
А вот присутствие на празднестве Жанны нуждается в пояснении. Отчего-то Вилену страшно хотелось, чтобы она пришла к его жене. Может, он Мопассана начитался, а может, его бесы гордыни одолевали: посидеть за одним столом и с любовницей, и с женой. Потому и бросился он аж в Подлипки уговаривать Галю, чтобы та, в свою очередь, убедила Жанну прийти к ним. Та и согласилась, на свою голову. Ее тоже приятно щекотала мысль, что она, словно взрослая многоопытная львица, будет делить свой стол и с бывшим (Радий), и с нынешним (Вилен) любовниками, а также с женой любовника Лерой.
И, наконец, седьмым действующим лицом, седьмым формальным подозреваемым оказалась доблестная труженица плиты, утюга и выварочного бака Варвара Ивановна Семизорова, шестидесяти восьми лет. Впрочем, за нее генерал был готов поручиться: не убивала. (Разве что если погибшая непосредственно угрожала ненаглядной Лерочке.) Все-таки двадцать пять лет, включая эвакуацию, беспорочной службы отдала баба Варя семье генерала, считала их практически родственниками.
Записав всех семерых, генерал промолвил:
— А теперь слушайте все сюда. Милицию мы пока мешать не будем. Разберемся сами. И сейчас тот, кто сделал это — тот человек, или та особа, кто ударил ножом бедную девушку, должен будет встать и признаться.
Воцарилась пауза. Товарищи неловко посматривали друг на друга, отводили глаза. Юные товарищи. Дочка, бесконечно любимая Лерочка. Надежный, основательный зять Вилен — а может быть, прохиндей? Двое друзей, комсомольцев, черненький и беленький, Владислав и Радий — вы-то что из себя представляете? Вы-то каким боком тут? Хорошенькая и заплаканная Галя. Она что, единственная, кто здесь плакал? Варвара, домработница. В голове мелькнуло: единственное родное лицо. Но как же так? Почему же единственное? Он что, дочку родную и зятя нечувствительно вычеркнул из списка родных? И все молчали.
— Что ж, я предвидел подобное отношение. Повиниться перед лицом какого-никакого, а все-таки коллектива — сложно. Раз так, я изменяю вводные. Я сейчас удаляюсь в свой кабинет. Вы все, по очереди, будете входить туда ко мне и рассказывать, что здесь произошло. А точнее, каждому из вас придется ответить на два вопроса. Вопрос первый: он (или она) это сделал? И второй: если не он, то кто, он думает, совершил преступление и почему. Все ясно?
— Так точно, — первым ответил Радий.
— Вилен, пойдем со мной, — приказал Семен Кузьмич зятю, — ты будешь первым. Приготовиться Валерии, затем Радию и далее по списку.
— Нет, папа! — закричала тут Лера. — Я пойду. Я пойду первой.
* * *
Вероятно, Вилен в тот вечер очень быстро понял, что идея скрестить в одном помещении Жанну и Леру — нехороша. Жанна, правда, аж расцвела от соседства Радия. Она делала вид, что все осталось как прежде. Он рядом с нею, он за ней ухаживает. И тот, дурачок, взялся с гусарской аффектацией действовать: подливал вина, подкладывал винегрет, придвигал блюдо с пирожками. Все простил, все забыл? Он и сам себя корил за слабоволие, однако от близости Жанны, от ее запаха, от лукавых взглядов у молодого лейтенанта кру́гом шла голова. В его оправдание надо сказать, что женщины у него ведь не было с третьего мая, со дня отъезда на полигон.
До крайности довольным выглядел и Вилен. Ему не требовалось оказывать любовнице никаких знаков внимания, жена может быть довольна. Но все равно: все присутствующие (или почти все) знали, что Вилен находится с Жанной в связи.
Зато Лера метала и в Жанну, и в Вилена ненавидящие взгляды. Только слепой мог не заметить, насколько явление любовницы бесило именинницу. Примириться и согласиться с тем, что у ее мужа — другая женщина, она никак не могла. Не получалось выглядеть и чувствовать себя такой передовой, как в старинных романах, принимать и быть любезной с любовницей мужа. Проявлялось в мелочах. К примеру, говорил Вилен, обращаясь к молодой супруге:
— Не положишь ли ты всем винегрета, дорогая? — На что Лера отвечала с кривой усмешкой:
— Может, лучше кому-нибудь цианиду? Или мышьяку?
А потом то ли она сама поняла, что выглядит глупо, то ли Вилен втихаря сделал супруге внушение, но Кудимова успокоилась и, по крайней мере, внешне на Жанну не реагировала. Тем более что разговор за столом оказался интересным — друзья не виделись все лето и пол-осени, и каждому было что рассказать. Флоринский и Радий солировали с рассказами о полигоне — в основном юмористического характера. Радик рассказал, как отмечали успешный пуск: подпив, встали в комнате на табуретки и спели гимн Советского Союза. Владик, в свою очередь, имел успех, поведав о полете вместе с Главным конструктором к антенне дальней космической связи: «Прилетели мы в Энский военный округ, на берег Энского моря…» Флоринский захватил свою постоянную спутницу, гитару. Пели новые песни Окуджавы и другие, доселе неизвестные: «Товарищ Сталин, вы — большой ученый…» И: «Ах, утону я в Западной Двине…» Жанна рассказала, что ходила на концерт студентов школы-студии МХАТ, и там был парнишка с гитарой, который здорово пел хриплым голосом блатные песни, эти в том числе. Фамилия паренька, кажется, Высоцкий.
Однако напрасно Вилен подрасслабился и даже стал благодушествовать. Ситуация оставалась драматической и привела в итоге к трагической развязке. Уже после чая, воспользовавшись моментом, когда мальчики удалились на балкон курить, Лера зазвала Жанну в родительскую спальню, которую они теперь делили с Виленом.
— Ты зачем сюда приперлась? — в лоб спросила она.
Однако Жанне тоже попала шлея под хвост. Только что она сидела между двумя любовниками, кокетничала напропалую и чувствовала себя царицей бала, а теперь эта каланча смеет с нею в таком тоне разговаривать! А еще ее взбесило, что Лера как бы случайно вытащила из ножен, висевших здесь же, на ковре, над изголовьем, сувенирный, однако острейшим образом наточенный кинжал.
— Захотела — и пришла, — ответила девушка грубо. — Меня не ты, меня Галя позвала. И Вилен.
— Это мой дом, и Вилен здесь никто! — опрометчиво гаркнула Старостина.
— Вилен никто? — издевательски пропела Жанна. — Может, позовем его, и ты сама ему это скажешь?
Каждая последующая реплика не гасила разгоравшийся пожар, а, напротив, только подбрасывала дровишек в топку конфликта.
— Хватит! Убирайся! — закусив удила, заорала Лера.
— А вот не уберусь. У тебя на глазах буду с твоим мужем куры строить, и ничего ты мне не сделаешь, генеральская дочь!
Известно, что дразнить всякого — хоть человека, хоть зверя — можно лишь до определенного предела. Бывает, наступает момент, когда чаша терпения переполняется, красные пятна начинают летать перед глазами, рука хватается за ближайший опасный предмет…
К несчастью, в руках у рассвирепевшей Леры оказался грузинский кинжал. Удар, который она нанесла, получился хорош — без подготовки, без тренировок, но точно в сердце, с одного раза, как по маслу.
— …Все ясно, — сказал генерал дочери. Рассказ ее тяжело дался им обоим. Семен Кузьмич выглядел словно мяч, из которого воздух выпустили. Он постарел, казалось, на десяток лет, и если раньше ему не давали его пятидесяти пяти, то теперь генерал в одно мгновение стал похож на старикашку. Однако он постарался встряхнуться и взять себя в руки. Ради дочери. Потому что злоключения этого дня оказались не закончены и впереди предстояло самое сложное.
* * *
Когда дочь рассказала отцу все, она не выдержала и опять расплакалась. А потом, сквозь рыдания, проговорила: «Папа, что же я сделала!» — и бросилась отцу на грудь. Ошеломленный, ошарашенный, потрясенный, он не мог выговорить ни слова, только стоял и похлопывал дочь по спине. Когда первый приступ рыданий прошел, генерал отстранил от себя девушку и взмолился:
