Ирвинг. Когда ты вернешься домой, Ирвинг? Семья так скучает по тебе.
Анекдот так и вертелся в голове, но я никак не мог вспомнить, какая ассоциация извлекла его из моего сознания. Может, настоящее имя Роси, то есть его американское имя, на самом деле Ирвинг? Не его ли – Роси-Ирвинга – голос я слышал в наушники?
Но что мне это дает? Ведь я так и не знаю, что связывало Минну с этим местом.
Монахи расселись на циновках. Я смотрел на лысые головы монахов и Роси, но никакие догадки меня не озаряли. Даже Прыщавый и Невыразительный совершенно серьезно медитировали. Минуты ползли за минутами, и мои глаза оставались единственной открытой парой глаз в этой комнате. Вот кто-то закашлялся, и мне пришлось тут же сымитировать кашель этого человека. Однако стоило мне взглянуть на Киммери, и я смог вновь обрести спокойствие. Ее присутствие утихомиривало мой синдром так же быстро, как пакет с бутербродами из «Белого замка» на сиденье машины. Интересно, подумал я, насколько сильно ее влияние на меня и могу ли я рассчитывать на него при необходимости? А могу ли я мечтать о близости с ней? Закрыв глаза, я доверился чутью Прыщавого и Невыразительного, которые мирно медитировали на своих циновках, и позволил мыслям побежать в приятном для меня направлении: я стал думать о телах вообще и о теле Киммери в частности, о ее нервных элегантных руках и ногах. Возможно, в этом и был ключ к просветлению? «Вообще-то у нас нет бога, – говорила мне Киммери. – Мы просто сидим и стараемся не уснуть». Что ж, мне без труда удавалось бодрствовать. А поскольку мой пенис внезапно напрягся, то я пришел к выводу, что нашел свой Единый Разум.
От медитации меня оторвал раздавшийся возле двери звук. Я открыл глаза, оглянулся и увидел польского великана, стоявшего в дверях комнаты. Его широкие плечи едва помещались в дверном проеме, а в руке он держал пластиковый пакет с кумкватами [13] и смотрел на сидевших последователей буддизма приветливо и серьезно. Халата на нем не было, но, судя по тому, какой добротой светились его глаза, поляк вполне мог быть и самим Буддой.
Не успел я составить в голове план действий, как в передней части комнаты началось какое-то движение. Впрочем, видимо, это было предусмотрено церемонией: один из монахов-японцев встал с циновки и поклонился Роси, потом – остальным важным монахам, а затем – всем, кто находился в комнате. Тишина по-прежнему стояла такая, что можно было услышать едва слышный звук упавшей на пол булавки, однако шелест одежды монаха послужил своеобразным сигналом – кое-кто из собравшихся открыл глаза. Великан вошел в комнату, неся пакет с фруктами так бережно, словно внутри были не кумкваты, а золотая рыбка. Взяв циновку, точнее две, он сел сбоку от Киммери, отделив, таким образом, нас от двери. Я напомнил себе, что гигант меня не видел; по крайней мере вчера вечером ему было не до меня. Он явно не обращал на меня особого внимания и вел себя абсолютно непринужденно. Усевшись, великан приготовился слушать лекцию монаха. Ну и зрелище мы собою представляли! Каких только личностей здесь не было, и все собрались внимать мудрости маленьких людей с Востока. Прыщавый и Невыразительный, возможно, были настоящими последователями дзен-буддизма, а головорезами вчера они только прикидывались. Но Пирожный монстр производил прямо противоположное впечатление. Кумкваты – в этом я был почти уверен – он принес лишь для отвода глаз, недаром это китайские, а вовсе не японские фрукты. Мне безумно хотелось обнять Киммери и привлечь ее к себе, чтобы она оказалась подальше от жуткого великана-убийцы, а потом мне сразу захотелось делать множество других вещей, какие я делаю всегда.
Монах снова поклонился нам, быстро заглянул каждому в лицо и начал говорить – так неожиданно, с полуслова, словно продолжил разговор, который давно уж вел с самим собой:
– …Живу себе обычной жизнью, потом лечу на самолете, беру такси, чтобы доехать до «Йорквилл-Дзендо»… – Тут в комнате раздалось едва слышное «Йорквилл-ах!» – … Я чувствую возбуждение, в голове вихрем вьются мысли, всяческие ожидания… Думаю, что же мой друг Джерри-Роси мне покажет? Пойду ли я в очень хороший манхэттенский ресторан, буду ли спать в очень хорошей постели в каком-нибудь нью-йоркском отеле? – Он постучал ногой в сандалии по циновке, словно проверял ее мягкость.
Я хочу ехать в Тыбет! Опять этот анекдот вертится у меня в голове! Мое спокойствие было под угрозой, исходившей со всех сторон – меня окружали сплошные бандиты. Речь монаха спровоцировала мою эхолалию – желание повторять и передразнивать каждое его слово. Но я не мог повернуться и успокоиться, взглянув на Киммери, потому что при этом мне пришлось бы увидеть и гигантского убийцу Минны – он был так велик, что ее силуэт был окружен, как контуром, его громадным силуэтом, хотя великан и сидел на некотором расстоянии от нее. Это оптическое явление я нашел восхитительным.
– Все наши настроения, импульсы, наша ежедневная жизнь – во всем этом нет ничего плохого, – продолжал монах. – Но ежедневная жизнь, остров, обед, самолет, коктейль, снова ежедневная жизнь – это все не приближает к постижению дзена. Для начала необходимо научиться сидеть, освоить практику сидения. Не важно, кто вы – американец или японец. Важно, чтобы вы научились сидеть.
Я хочу говорить с далай-ламой! Американский монах, Роси, чуть повернулся, чтобы почтительно внимать речам заокеанского учителя. Я смотрел на профиль Роси, оказавшийся на одном уровне с бритой головой монаха, и тут во мне что-то шевельнулось. В чертах Роси я почувствовал знакомую ужасающую силу авторитета и свет харизмы.
Джерри-Роси!
Великан тем временем без всякого уважения к говорившему монаху надкусил кожуру кумквата, поднес его к своим чудовищным губам и принялся высасывать сок.
– В практике дзадзена обычное дело – сидеть на циновке, проводить время на циновке. Но обряд сидения нельзя превращать в бессмысленное времяпрепровождение; нельзя забывать, что истинная цель дзена в том, чтобы, сохраняя неподвижность и спокойствие, установить контакт с Буддой, живущим внутри каждого из нас.
Верховный лама соблаговолит дать вам аудиенцию.
– Существует тикусё-дзен, который можно уподобить бездумному поведению домашних животных вроде кошек, спящих день-деньской, свернувшись клубочком на своих лежанках, да ждущих, чтобы их покормили. Основное их занятие – убить время в промежутках между едой. Так вот, тех, кто уподобился домашним животным, кто предался тикусё, следует поколотить и изгнать из «Дзендо»!
Я неотрывно следил за лицом Джерри-Роси, а монах продолжал:
– Существует и так называемый нингэн-дзен, который проповедует самосовершенствование. Это эго-дзен-буддизм. Будто бы улучшает кожу, пищеварение, навевает хорошие мысли и оказывает влияние на людей. Ни черта подобного! Нингэн-дзен-буддизм – это дерьмо!
Ирвинг, возвращайся домой, продолжал мой мозг. Не надо мыла, Дзендо. Тибеттосъминог. Тикусесек-дзен-буддизм. Верховный Осьмилама Говорун. Болтовня монаха, не выходящий у меня из головы анекдот о ламе, мой собственный страх перед гигантом – все это доводило меня до кипения. Мне безумно захотелось провести пальцами по профилю Роси – может, прикоснувшись к нему, я пойму, чем он так важен для меня. Вместо этого я приналег на практику Эссрог-дзен-буддизма и немного успокоился.
– Вспомните также гаки-дзен, – монотонно вещал монах. – Это дзен-буддизм ненасытных привидений. Те, кто придерживается гаки-дзена, гоняются за озарением, как духи, которые поглощают еду и жаждут мести, но им никогда не утолить свой страшный голод. Эти духи никогда даже не заходят в храм дзен-буддизма – они слишком заняты тем, чтобы толкаться у его окон!
Роси был похож на Минну.
Твой брат скучает по тебе, Ирвинг.
Ирвинг равно ламе, Роси равно Джерарду.
Роси – это Джерард Минна.
Голос Джерарда Минны я слышал в наушники.
Не могу даже сказать, что скорее навело меня на эту догадку – его профиль, за которым я так долго наблюдал, или анекдот, безостановочно звучащий у меня в голове. Меня вдруг обдало волной жара: да ведь именно на анекдот намекал перед смертью Минна, а я столько времени блуждаю в потемках! Дурак, последний дурак!
Я попробовал отвернуться и не смотреть на него, но у меня ничего не вышло. Стоявший в передней части комнаты монах продолжал разглагольствовать о том, как легко мы можем встать на ложный путь в поисках истинного дзена. Лично мне пришли в голову мысли о парочке путей, которые он и не упомянул.
Но почему же Минна предпочел передать мне информацию через анекдот? Я решил, что тому могло быть две причины. Первая. Он не хотел, чтобы мы знали правду о его брате Джерарде. Если бы Фрэнк выжил, то предпочел бы, чтобы его тайна осталась при нем. Вторая. Минна не знал, кому из его парней можно полностью доверять, он сомневался даже в Гилберте Кони. Зато он мог быть уверен в том, что я буду ломать голову над анекдотом и крутить в уме имя Ирвинг до тех пор, пока не разгадаю загадку, а Гилберт сочтет разговор об анекдоте пустой болтовней и даже не обратит на него внимания.
