Стараясь говорить по-испански как можно лучше, раскатывая «р» и выкашливая «х», я объяснила цель своего визита. Я учила испанский два месяца на интенсивных курсах в Гватемале до того, как поступила на юридический факультет. У меня богатый словарный запас на тему продуктов питания, поскольку я вместе с учителем каждый день подолгу сидела в местном кафе, поедая пирожные и спрягая глаголы. Мне удалось объяснить, что я частный детектив из Соединенных Штатов, собираю сведения об одной американке, которая умерла в Сан-Мигеле тридцать лет назад. Женщина злобно смотрела на меня и молчала. Вдруг она хрюкнула, повернулась и вышла в дверь позади конторки. Я повернулась к Питеру и подняла брови.
— Да, нам это очень помогло, — сказал он.
— Очень.
— Что будем делать?
— Не представляю.
Мы немного подождали, и когда я уже отчаялась и хотела сказать Питеру, что мы можем спокойно провести остаток дня, поедая лепешки и посещая церкви и художественные галереи, женщина вернулась с мужчиной в полицейской форме. Выглядел он лет на двадцать старше и был сантиметров на тридцать ниже, чем женщина. У него были большие усы, и он хмурил брови. Повернувшись к Питеру, на очень правильном английском, но с ужасным акцентом, мужчина произнес:
— Я капитан полиции, начальник этого участка. Насколько я понял, вы частный детектив, расследующий преступление. Чем могу помочь?
— На самом деле, частный детектив — это я, — вмешалась я и протянула ему руку для пожатия. — Джулиет Эпплбаум. А это мой муж Питер Уайет. Он мне помогает.
Глаза капитана расширились, но я не обратила внимания на его замешательство и снова объяснила, что расследую убийство в Лос-Анджелесе, и есть основания полагать, что существует связь между этим убийством и трагической смертью, произошедшей в Сан-Мигеле в 1972 году. Я не стала уточнять, что у меня больше нет клиента, а когда был, он обвинялся в убийстве. Я подумала, что в Мексике, как и в Америке, у полицейских нет времени общаться с подсудимыми и их представителями. К счастью, капитан не спросил, чьи интересы я представляю.
— О, — сказал он. — Тысяча девятьсот семьдесят второй. Вам не повезло.
— Простите, почему? — спросила я.
— Был пожар.
— Пожар, — повторила я, теряя надежду.
— Пожар в этом участке. В семьдесят девятом. Все сгорело. Папки. Бумаги. Все наши записи. Ничего не осталось.
— Совсем ничего? — жалобно уточнила я.
— Увы! Ничего.
— Может, вы помните этот случай? — спросила я. — Молодую американку застрелили в ее доме.
— Да, конечно. Я был тогда молод. Очень молод. Новичок в полиции. Но я помню случай, когда грин… когда американку застрелила ее собственная дочь. Трагический случай. Но неудивительный.
— Неудивительный, — я повторяла за ним, как попугай.
— Конечно, неудивительный. Эти оппи способны на все. Абсолютно на все. Мы не удивились, узнав, что они дают своим детям оружие.
— Оппи? — переспросила я.
Питер прошептал мне в ухо:
— Он имеет в виду хиппи.
— О, да. Хиппи.
— Я именно это и говорю. — Капитан ощетинился. — Иппи. Американские иппи-наркоманы.
— А вы не помните, кто расследовал тот случай?
— Конечно, помню.
Я подождала. Он молчал.
— Вы можете назвать его имя? — спросила я.
Он с силой выдохнул воздух, усы всколыхнулись.
— Как вы думаете поступить с этой информацией?
— Просто хочу с ним побеседовать. Возможно, он сумеет вспомнить что-то важное. Я понимаю, что прошло много времени. Но вдруг?
— Хм.
— Я задам ему несколько вопросов. Это должно пролить свет на некоторые события.
— Вряд ли он сумеет вам помочь.
— Может и нет, прошло много времени. Но хотелось бы попробовать.
— Возможно, он занят. Вы знаете, что сейчас время очень дорого.
Теперь, я, кажется, начинала понимать.
— Конечно. Конечно, время дорого. Я обязательно компенсирую ему затраты времени.
— Все другие посетители платят и за мое время тоже.
— Другие?
— Из газет.
Я не удивилась, что до меня здесь побывали журналисты. Я не знала, радоваться или печалиться, что газеты не сделали никаких существенных выводов из своих мексиканских расследований. С одной стороны, с меня снималась ответственность за соблюдение тайны Лили. С другой стороны, я надеялась найти что-то новое, что поможет ее оправдать. Если они не смогли ничего обнаружить, это резко сокращало мои шансы на успех.
Капитан смотрел на меня с вежливым ожиданием.
— Конечно, ваше время я тоже компенсирую, — я полезла за бумажником, но он остановил меня жестом и взглянул на свою коллегу. Она смотрела в сторону, делая вид, будто происходящее совершенно ее не интересует. Убедившись, что она ему не помешает, он произнес: — Сумма в сто долларов будет приемлемой в данном случае.
— Конечно, вполне подходящая цена, — сказала я, фальшиво улыбаясь, и протянула ему деньги.
Он также фальшиво улыбнулся в ответ.
— Человека, которого вы ищете, зовут Эдуардо Кордова. Я дам его адрес и предупрежу его о том, что вы просите аудиенции.
Просим аудиенции?
— Большое спасибо, — поблагодарила я. — Как вас зовут, сэр? На кого мне сослаться при визите к нему?
— Капитан Эдуардо Кордова.
— Нет, как зовут вас?
— Так и зовут. Человек, которого вы ищете, мой отец.
Эдуардо Кордова-старший, крупный мужчина с огромным животом, сидел в старом кресле в своем саду. Подтяжки на его брюках походили на веревки, которыми крепят воздушный шар к корзине. На голове у него красовалась грязная поношенная панама, а усы были точь-в-точь, как у сына, только седые и испачканные кофе, который он пил, когда мы подошли.
— Садитесь, друзья, — сказал он, указывая на два деревянных стула около бледно-розовой глиняной стены дома.
Мы перенесли стулья поближе к хозяину дома и сели. В дверях нас встретила очень полная молодая женщина в старом хлопковом платье и заляпанном переднике. Пока она вела нас через дом в сад, я обратила внимание на мебель в комнатах. Резное дерево. Когда мы расположились на стульях, женщина удалилась, но вскоре вернулась с большим стеклянным кувшином и налила каждому по стакану холодного лимонада. Мы поблагодарили ее, она покраснела и ушла в дом. Старые мужские шлепанцы со стоптанными задниками обнажали потрескавшиеся пятки.
Мы жадно посмотрели на стаканы. В Сан-Мигеле не жарко, но воздух сухой и пыльный.
Кордова-старший, в отличие от сына, не говорил по-английски, поэтому мне пришлось вести беседу на испанском.
— Сэр, мы хотели бы знать все, что вы можете вспомнить о смерти американки Труди-Энн Натт.
Он кивнул, но ничего не ответил.
Я подождала минуту. Он вежливо улыбнулся, совсем как сын. Я достала из сумки бумажник и вытащила оттуда стодолларовую купюру, одну из тех, что мне выдали в банке перед отъездом из Лос-Анджелеса, и протянула ему. Он внимательно изучил купюру на свет, одобрительно кивнул и проговорил:
— Я скажу вам то, что сказал американским журналистам. Женщину убила ее дочь. Ужасный несчастный случай.
— Что это был за несчастный случай?
— Выстрел. Девочка выстрелила.
— Вы расследовали это дело? — спросила я.
Он хмыкнул, снял шляпу и стал ею обмахиваться.
— Вы можете припомнить, что увидели, когда вошли?
— Сеньор сидел во внутреннем дворе на камне. У него на коленях сидела маленькая девочка. Он рассказал нам, что произошло.
— В ее присутствии?
— Конечно. Она сидела у него на коленях, — он рассердился, что я его перебила. — Девочка обнимала сеньора за шею. Мы не могли увести ее оттуда, поэтому пришлось разговаривать с ней там. Я задавал вопросы, но она не отвечала. Отказывалась говорить. В течение всего разговора она не сказала ни слова. Вскоре после этого случая они отослали девочку домой в Штаты. Поэтому у нас больше не было возможности задавать ей вопросы.
— Сеньор отослал ее без вашего разрешения? — спросила я.
Он пожал плечами:
— Разрешение? Ему не требовалось разрешение. Девочка не была под арестом. В один прекрасный день она уехала, и на этом все закончилось.
Я спросила еще о том, как это выглядело, о положении тела, свидетелях. Но он больше ничего не помнил или не хотел вспоминать.
Наконец я поинтересовалась:
— Сеньор Кордова, как вы считаете, возможно ли, чтобы преступление совершил кто-то другой, а потом свалил все на ребенка?
— Нет, — жестко сказал он, и махнул рукой, словно отметая эту идею.
В общем и целом он не сказал мне ничего нового. Но одно ясно: настоящего расследования не проводили. День или два полиция опрашивала жильцов, а затем дело просто закрыли, расценив это как несчастный случай.
Когда мы уже собирались уходить, я задала Кордове последний вопрос: как звали мексиканку, работавшую в доме. Он выглядел сбитым с толку, поднял одну бровь, выпятил нижнюю губу и после долгого размышления произнес:
