— Конечно, нет, — согласилась я.
Хотя они, несомненно, есть. Деньги, переведенные на счет Хло. Просьба, чтобы Юпитер поговорил с ней. Все это можно расценить, как косвенные улики против Лили.
— А твои родители? — спросила я. — Как они? Я почувствовала некоторое напряжение, когда обедала у тебя.
Лили фыркнула:
— Напряжение? Это мягко сказано.
Я подняла брови.
— Лишние волнения не идут им на пользу. С ними такого давно не происходило. С тех пор, как отцу пришлось уйти на пенсию, когда маму назначили спикером. Я думаю, он просто не знает, куда себя деть, а когда ему скучно…
— То что? Что он делает, когда скучает?
— Он ищет себе какое-нибудь развлечение. Молоденькое и симпатичное.
— У него роман?
Лили горько засмеялась:
— Роман? Не меньше десяти. Или пятнадцати. Отец всегда был таким. Я рассказывала тебе о коммуне в Топанге.
— И ты всегда знала о его романах?
— Мы знали. Я и мама. То есть, Беверли. Хотя моя родная мать тоже знала. Тогда их было еще больше. Это же дети шестидесятых, не забывай. Свободная любовь и тому подобное. Наверное, отец считал, что если он все нам рассказывает, значит, не делает ничего плохого.
— А у Беверли есть любовники?
— У мамы? Нет. И никогда не было. Она не такая. Она любит только отца. Или любила.
— То есть?
— По-моему, она устала от него. Сейчас это мешает ее политической карьере. Унижает ее, и я боюсь, она решит положить всему конец.
— Думаешь, они могут развестись?
Лили тяжело вздохнула.
— Господи, надеюсь, что нет. Но кто знает. После очередного его загула она сказала, что дает ему последний шанс. Посмотрим, что произойдет. Но он не выдержит. У него никогда не получалось, — она печально поджала губы. — Не могу больше об этом. Слишком угнетает. Расскажи лучше, что с расследованием. Хотя бы взбодрюсь.
Я отряхнула ноги:
— С расследованием… Ты же понимаешь, что мы не можем больше работать в защите Юпитера.
— Я так и думала.
— Но я хочу поговорить с тобой кое о чем. Я немного изучила вопрос подавленных воспоминаний.
Лили перестала улыбаться:
— Правда?
Я кивнула:
— Ты слышала когда-нибудь о «синдроме ложных воспоминаний»?
Она молчала. Я ждала. Наконец она сказала:
— Несколько лет назад я говорила об этом с доктором Блэкмором. Я прочитала статью в «Лос-Анджелес Таймс». Можешь себе представить, что я чувствовала. Я сразу же позвонила ему, и мы провели внеплановый сеанс. И не один.
— Что он сказал?
— Он сказал, что теория ложных воспоминаний довольно шаткая. Никто не доказал, что таковые вообще существует.
Я удержалась, чтобы не напомнить ей, что то же самое касается и теории восстановленной памяти.
— Он уверен, что мои воспоминания точные, — продолжала она.
— А ты уверена?
Она не ответила.
— Лили, ты уверена, что убила свою мать?
Ее плечи задрожали. Я сначала подумала, что она плачет, но ее глаза оставались сухими. Она дрожала так, будто прохладный морской бриз превратился в ледяной штормовой ветер. Я обняла ее. Плечи были острыми, как у птички, и я почувствовала, как они вонзились мне в руку.
— Лили…
— Я была уверена. Я так долго знала об этом. Всю жизнь. Я — девочка, которая застрелила свою мать, и которой удалось спустя годы лечения спасти свою жизнь. Вот кто я. Девочка Икс. Так меня назвал доктор Блэкмор, знаешь? Он описывал мой случай в журналах по психологии.
— Знаю. Я читала некоторые статьи.
— Когда я прочитала о ложных воспоминаниях, меня охватила паника. Это кажется ненормальным, но когда доктор Блэкмор убедил меня, что так все и было, я ему поверила. Что я действительно убила ее. Я столько добилась в жизни для того, чтобы примириться с той ситуацией. Если все неправда, какой тогда смысл? Кем бы я стала?
Я крепче прижала к себе ее худенькое тельце. Я понимала, как ужасно для Лили представить, что та правда, на которой построена вся ее жизнь, травма, от которой она все время пыталась излечиться, никогда не существовала. Но ведь гораздо хуже жить с чувством вины. Разве избавление от вины не освободит ее от боли?
Но если считать, что воспоминания ошибочны, что она не убивала, возникает другое ужасное предположение. Лили молчала после смерти матери, не взяла на себя ответственность за чудовищное преступление. Другой человек обвинил ее — Поларис Джонс. Человек, который сидел у ее кровати и заботился о ней. Он боролся с ее заболеванием или сам был виноват в нем? Я представила жуткий образ отчима, нашептывающего лживые слова на ухо несчастной молчаливой девочке.
Лишь по одной причине Поларис мог обвинить Лили в смерти Труди-Энн: чтобы отвести подозрения от себя.
Лили выпрямилась и вытерла глаза тыльной стороной ладони. Я убрала с ее лба короткие кудри.
— Ужасно представить, что ты всю жизнь прожила во лжи. Но разве не хуже продолжать верить в ложь? — мягко спросила я.
Она глубоко вздохнула и почти незаметно кивнула.
— Я думаю, нам надо выяснить, что на самом деле произошло в Мексике, — сказала я.
— Но как?
Неожиданно я поняла, что надо сделать.
— А что, если мы поедем туда? Я смогу проверить архивы в полиции, разыскать всех, кто может что-нибудь знать. Поговорю с детективами, которые расследовали ее смерть, с теми, кто работал тогда в доме. С горничными, садовниками, еще с кем-нибудь.
Лили посмотрела на меня, ее глаза наполнились слезами.
— Ты сделаешь это для меня?
— Конечно, — ответила я.
— И у тебя нет никаких подозрений… — она замолчала.
Я засыпала песком ее ноги:
— Нет.
— Ты не думаешь, что я убила Хло?
— Нет. Я знаю, что ты на это не способна.
Я наивная и преданная, и не могу поверить, что моя подруга — убийца.
Сообщить мужу, что я улетаю в Мексику, оставляю его на несколько дней с детьми и ему придется возить их в школу, оказалось на удивление легко. Ситуацию осложнило только одно, — он собрался ехать со мной.
— Кто оплачивает поездку?
— Ну… Мы сами. Я не могу потребовать деньги с Лили. Это неэтично.
Питер кивнул:
— Когда мы в последний раз ездили в отпуск без детей?
— Никогда, — ответила я.
Мы уложили малышей пораньше и валялись на диване. Дети провели целый день на пляже. После пляжа они всегда становились спокойными и послушными. Исаак чуть не заснул прямо за ужином, уткнувшись лицом в тарелку со спагетти и перемазавшись маслом. Я вытерла его и уложила в кровать, поцеловав в пухлую щеку. Руби после длительных протестов и криков о том, что она совсем не устала, заснула около половины седьмого.
— Точно! — заявил Питер. — Никогда. И вскоре с этим станет еще сложнее. — Муж положил руку на мой вздувшийся живот, надеясь почувствовать толчки, которые станут заметными только через несколько недель. — Черт возьми, если платить мне, то я еду. Это будет здорово! Только мы вдвоем. Никого больше. Представь, как романтично!
Я удивленно подняла брови:
— Я еду не отдыхать, Питер. Я еду просмотреть полицейские архивы и поговорить со свидетелями. Вот зачем я еду. У меня не будет времени на романтику.
Он наклонился и легко поцеловал меня в губы:
— Время для романтики найдется всегда.
Замечательно, если мужу нравится беременная жена, но нужно учесть, что первые несколько месяцев беременности секс меня интересует меньше всего. Кажется, в конце концов, я преодолела первый период, когда тошнит по утрам, и перестала чувствовать себя ворсинкой на шляпе, прибитой каплей дождя, но пока не ощущала прилива сил и сексуальной активности, сопровождающих второй триместр беременности. Кроме того, нужно работать.
Я вздохнула:
— Позвоню маме. Надеюсь, она сможет прилететь и присмотреть за детьми.
Мама смогла, хотя поездка долго была под вопросом. Она купила билеты на лекцию по истории Еврейского театра на 92-й улице в Нью-Йорке. Пришлось выбирать, чего ей хочется больше — увидеть любимых внуков или послушать воспоминания еврейских драматических актеров о старых добрых временах на Второй Авеню. Мы победили, но только потому, что ей удалось обменять билет на другой — на лекцию по еврейскому феминизму третьей волны, которая состоится в следующем месяце.
Через неделю после разговора с Лили на пляже мы с Питером стояли во внутреннем дворике «Каса Луна», гостиницы в центре мексиканского города Сан-Мигель-Альенде.
— Я же говорил, что это будет романтично, — сказал Питер.
Вдоль стен внутреннего двора росли бугенвиллии. По бокам кованой металлической двери нашей комнаты стояли ярко раскрашенные горшки с еще более чудесными цветами. Мы бросили вещи прямо на огромную кровать под прозрачным пологом. Владелица гостиницы, улыбчивая американка по имени Диана, которая двадцать четыре года назад приехала в Сан-Мигель отдыхать и с тех пор так и не уехала, встретила нас букетом маргариток и корзиной домашних маисовых лепешек с острым зеленым соусом, от которого во рту сразу стало жечь так, будто там содрали всю кожу. Рядом со скамейкой, на которую мы присели, развалилась пушистая собачка, отчаянно вилявшая хвостом прямо перед столом с едой.
