— Я, Семеныч, хотел предложить смежную с клоповцами… пардон, господами Волтузиными, инициативу. — Лазарь Вершков растянул в улыбке губы. — Если я правильно рассек ихний проект, то для будущей могильной конторы — чем круче клиент, тем лучше. Так мы бы могли оказать реальную посредническую услугу — короче, конкретную помощь в подготовке клиентов. Вместе-то все бы веселее вышло!
— Уважаемый Лазарь Кириллович, к нашему величайшему сожалению, ваше предложение на сегодняшний день не может быть рассмотрено. Зная вашу эрудицию и опыт, мы можем надеяться, что вы пересмотрите некоторые позиции и представите нам более приемлемый по нынешним временам проект. А сейчас, пользуясь счастливым случаем — присутствием на нашем собрании вашей знаменитой дочери, я бы хотел обратиться к ней с вполне практическим предложением. Нежнейшая Лялечка, не соблаговолите ли вы украсить наш предвыборный марафон своими незабываемыми песнями? Я почти уверен в том, что о вознаграждении вашего эстрадного труда мы так или иначе столкуемся.
— Я спою. Мне не трудно. — Голова Фенькиной в оперении клочковатых, по-мальчишески неухоженных волос напоминала голову птицы. Из-за неожиданных резких движений казалось, что Ляля готова вот-вот кого-то клюнуть. — Главное, чтобы башли приличные отвалили да после вашего избрания меня не забыли, а то знаете, как в народе говорят: с глаз долой — из сердца вон!
Глава 31. Жизнь Митрофана и Пелагеи Нетаковых
Денис сызмальства знал, что их квартиру кличут Мавзолеем. Смысл этого громоздкого и клейкого слова оставался для мальчика неясен. Только лет в пять он догадался, что прозвище объясняется тем, что отец Дениса, или, как его с младенчества звал сын, Абу-баба, а взаправду Митрофан Сергеевич Нетаков, не бреется, носит кепку и презабавно жестикулирует. Да, Абу-баба действительно несколько смахивал на того самого Ленина, над которым часто куражились на экране телевизора.
Блокадный сирота, Митрофан был зачислен в детский дом и эвакуирован из голодающего Ленинграда. Свою чудную фамилию мальчик получил за то, что с ним все происходило не так, как с другими детьми. В то же время ни воспитатели, ни врачи не замечали у Нетакова ни умственной отсталости, ни психических отклонений.
После окончания войны мальчик возвратился в Ленинград вместе с заменившим ему семью детским домом. Предпринятые поиски родни Нетакова не принесли никаких результатов, и он остался на попечении государства.
Очередная беда случилась с Митрофаном в четырнадцать лет: его поразил менингоэнцефалит. Мальчик онемел и оглох, различая лишь громкую и отчетливую речь.
С учебой у Нетакова окончательно перестало ладиться: он путал или забывал буквы, а о знаках препинания, кажется, совершенно забыл. Учителя дотянули воспитанника до формального окончания неполной средней школы и определили в ремесленное училище на специальность обувщика широкого профиля.
Митрофан осваивал профессию усердно и после получения диплома был направлен в мастерскую по ремонту обуви. И вот тут-то, в начале шестидесятых, на рубеже собственного двадцатилетия, подросток совершил то, за что получил кличку Палач и пятнадцать лет сроку, — он убил человека.
* * *
Мать Дениса, или, как ее звали в округе, Шаманка, а по паспорту — Пелагея Юрьевна Нетакова, с тех пор, как Денис себя помнил, не раз в лицах пересказывала историю о том, как Митрофан «мужика завалил». Причем жертвой, насколько помнил мальчик, становился то участковый милиционер, то мастер с работы отца, то товарищ по детскому дому.
Причины убийства предлагались самые разные. Например, в версии с мастером речь шла о том, что некто, наверняка имевший с начальником свои счеты, в день получки, когда все работники уже не раз обратились в винно-водочный отдел гастронома, убедил Митрофана в том, что мастер крепко надул Нетакова с начислением денег, вложил в руку сапожный нож и повелел: «Пойди запори!»
В случае с участковым Митрофан представал эдаким мстителем за бесправный и забитый рабочий класс. Оказывается, никто не решался выступить против обнаглевшего участкового инспектора, который вычислил дни получек у своих подопечных, накрывал их в блаженный момент распития алкоголя в «общественных местах», а то и просто останавливал, если те были чуть-чуть подшофе, и ненавязчиво вымогал мзду во избежание большего бремени.
В один знаменательный день Нетаков схватил все тот же сапожный резак и, когда «легавый хлебало раззявил», всадил ему свой рабочий инструмент столь искусно, что «аж хребет прорубило».
Легенда о товарище по детдому гласила, что злополучный Богдан Ганашилов приехал в Питер, дабы свидеться после пятнадцатилетней разлуки с Нетаковым. Митрофан тогда обитал в солидной коммуналке на краю города, аж на самом Голодае. Места эти славились как особо шпанские, и парень регулярно прихватывал с собой из обувного цеха все тот же роковой тесак. Богдан, в свою очередь, слыл неутомимым весельчаком и балагуром. Еще в эвакуации он прославился своими переодеваниями в учителей, подражаниями чужим голосам и другими забавами.
В тот осенний, пасмурный день, когда нервный балтийский ветер рвал с деревьев последнюю листву, Богдан затеял «попужать» своего по-мальчишески любимого товарища. Не мог он, конечно, предугадать, что несколько часов назад сапожникам выдали получку, да еще и премиальные за успешно проведенное соцсоревнование
Ганашилов сочинил немудреный сценарий. Он залезает на дерево, нависшее над тропой. Митрофан беспечно приближается к засаде. Богдан натягивает на голову запасенный чулок. Товарищ — под стволом. Ганашилов спрыгивает вниз, чуть ли не на голову Нетакову, и чучмекским голосом вопиет: «Дэнги атдавай всэ! Палучка давай!»
Так он, бедолага, все и сделал. А Митрофан-то, во-первых, после смены «на грудь принял», а во-вторых, носил в тревожное время суток нож прямо в руке, а руку обшлагом макинтоша маскировал. Ну вот он с испугу и пронзил своего товарища тесаком. А как под чулок-то глянул — мама родная! — лицо-то, вот оно, рядом, кореш-то хрипит, а у самого еще улыбка на губах…
Легенд о том, как Нетаков-старший завалил мужика, было, наверное, больше, но Денис их уже не помнил. Дальше следовали арест, суд, приговор. Отсидев лет восемь, Митрофан заболел туберкулезом. Несколько раз его собирались везти в морг. Так было заведено: берут, пока еще ерзает, а покуда допрут до «холодного цеха», зек уже и созреет. Некоторых, кого менты особо не любили, заставляли в морг заранее на своих двоих, а то и ползком перебираться.
В одну ночь Нетакова туда даже свезли. Ну оставили, дверь не заперли: чего там, куда доходяга денется? Кругом-то тундра, мать ее, — не всякий зверь полярный выживает, а тут человечишко, право слово, за какие зазоры еще душа-то цепляется? А он, Митрофан-то, вдруг воспрял да так, где враскорач, а где впокатку, к какому-то крылечку и прибился.
* * *
После перенесенной чахотки Митрофан получил инвалидность и года через два был направлен на «химию», а в семидесятые годы вернулся в Питер. Здесь он, опираясь на блокадное детство и инвалидность, был вознагражден судьбой пропиской и однокомнатной квартирой в центре Васильевского острова.
Жилье Нетакова помещалось на первом этаже. Причем пол был, по сути, ниже уровня уличного асфальта. Входная дверь находилась в подворотне. При входе к Нетаковым гость упирался в стену, налево же была кухня с окном во двор, кстати проходной, далее которого следовали еще два двора и выезд на другую линию; направо находилась комната с видом на улицу.
Митрофан хоть и был человек странный и для кого-то непонятный, но по-своему инициативный и практичный. Так, вскоре после новоселья он открыл на дому мастерскую по ремонту и изготовлению обуви.
Весть о недорогом и грамотном ремесленнике тотчас пролетела по проходным дворам и далее по линиям — к берегам Невы и Смоленки. К Митрофану устремились клиенты, и в квартирах островитян стали появляться домашние тапочки, качество которых было проверено одним из самых требовательных ОТК в заполярных пределах ГУЛАГа.
В ту внезапно канувшую в Лету советскую эпоху подобный промысел осуждался и запрещался. Первым к Нетакову явился участковый милиционер, позже — общественность в образе домкома и воинственных пенсионеров, из тех, кто посвятил свою жизнь борьбе с личной наживой во всех ее формах. Агрессивные визитеры обещали наслать на Митрофана ОБХСС и других карателей частного сектора. Нетаков-старший, являясь инвалидом и блокадником, демонстрировал активистам накопленные справки и удостоверения и продолжал обувать в мягкие тапочки благодарных заказчиков.
Иногда, не дождавшись клиентов, сапожник брел на Василеостровский рынок и там сдавал свою продукцию. Здесь, между торговых рядов, он познакомился лет пятнадцать назад с Пелагеей, которая приехала в Ленинград учиться, но не прижилась ни в одном ПТУ и уже собиралась возвращаться в родную Удмуртию.
