— Не понял, что вы имеете в виду.
Песик Нафтали просеменил мимо нас на своих кривых ножках.
— Ну, как же: ведь вы предложили мне написать название туалетной воды, которой я пользуюсь. «Gres pour homme».
— Правильно, теперь я вспомнил, — ответил я. — Ну что вы, господин Зееберг, вы просто начитались детективов.
«С тобой стало невозможно иметь дело. Ты неумолим. Не знаешь жалости. Поэтому и с тобой поступят безжалостно. Никто, даже последний идиот, не даст себя погубить, не попытавшись защититься. А вокруг тебя, Герберт, не идиоты, тебе следовало бы это знать. Да ты и знаешь».
Эти фразы, написанные от руки по-французски на листке гладкой белой бумаги, показал мне грустный малютка Лакросс, когда я впервые появился в его кабинете.
— Мы обыскали виллу Хельманов — и, прежде всего, его комнаты. Бриллиантовая Хильда не возражала. И при обыске нашли вот это в одном из ящиков письменного стола. Почерк, естественно, изменен, но тем не менее…
— А отпечатки пальцев?
— Ни одного. Мы прихватили этот листок, никому ничего не сказав. Нам будет труднее, чем вам, получить подписи всех, имеющих хоть какое-то отношение к делу, или еще лучше — несколько написанных от руки слов для графологической экспертизы. Не возьметесь ли за это?
Я взялся. И теперь у меня были образчики почерка всех этих дам и господ. Нет, подумал я, не всех. Не хватало Герберта Хельмана и супружеских пар Бинерт и Симон — жертв преступления. Что за бред, одернул я сам себя.
А может, вовсе и не бред?
— Я говорю: почему покупать туалеты только у Пуччи? Ведь он предлагает в сущности одно и то же. За эту цену я могу купить у «Нины Риччи» целых два прелестных платьица!
— Ну, что вы скажете — дерьмо, а не конференция! А что происходит в действительности? Вы знаете это не хуже меня: американцы и русские проводят серии подземных испытаний ракет с атомными боеголовками.
— А я тебя уверяю, дорогая, у нее шашни с собственным шофером, головой ручаюсь.
Застолье…
Трое вышколенных слуг подали мясо, овощи, рис и салат.
— Везет же этим Трабо, — сказала, наклонившись ко мне, Мелина Тенедос. — У них слуги как слуги. Таким можно доверять. Зато у нас… Что тут скажешь — холодильник, спрятанный за пианино и пистолет на ночном столике, чтобы эти бандиты тебя не укокошили.
— Да, это в самом деле ужасно, — поддакнул я, и она с серьезным видом кивнула, а я опять почувствовал, как Анжела носком туфли постукивает по моей. Этого со мной не проделывала еще ни одна женщина. От волнения я едва не потерял голову. А Анжела между тем беседовала со своим соседом справа, Паулем Зеебергом.
— Послушайте-ка! — воскликнула Анжела, обращаясь ко всем. — Господин Зееберг рассказывает интереснейшие вещи.
За столом воцарилась тишина. Даже Джон Килвуд, который едва притронулся к кушаньям и только опрокидывал одну рюмку виски за другой, повернул голову в сторону Анжелы. Казалось, он допился до того, что вдруг протрезвел.
— Объединенные Нации проводили конференцию по торговле и развитию в Сант-Яго, в Чили, — поведал Зееберг. — Я был там. Конференция была еще в полном разгаре, когда случилось здесь это несчастье. Я полетел из Чили прямо к фрау Хельман. Но до этого я успел наслушаться на конференции всяких речей. В том числе и доклад председателя Международной Конфедерации Свободных Профсоюзов. С этим народом придется сесть за стол переговоров — добровольно и как можно скорее.
— С профсоюзами? — вспыхнула Мелина Тенедос. — Добровольно?
— Успокойся, — одернул ее супруг.
— А чего они хотят? — спросил Джон Килвуд неожиданно ясно и четко.
— Как подчеркнул их председатель, — красавчик Зееберг говорил по-французски без намека на акцент, — профсоюзы считают, что осуществлению их прав на практике угрожают транснациональные компании, манипулирующие огромными капиталами на международном уровне.
— А что — разве можно это делать как-то по-другому? — буркнул Саргантана.
— Дело не в самих финансовых операциях, — пояснил Зееберг. — Профсоюзы усматривают опасность для себя в том, что эти транснациональные компании не считают себя связанными с какой-либо определенной страной и поэтому уклоняются от любого вида демократического контроля, а также от любой социальной ответственности.
— Но это — дело профсоюзов в каждой отдельно взятой стране, — вставил Фабиани и с улыбкой взглянул на слугу, стоявшего за его спиной с подносом в руках. — Нет, большое спасибо, мне больше не кладите.
Зееберг же продолжал:
— Разумеется, меня никто не заподозрит в том, что я — защитник профсоюзов…
— Зачем же вы тогда их защищаете? — вырвалось у Бианки Фабиани.
— Помолчи, — обронил ее муж.
Я взглянул на Бианку. Платье на ней и вправду было уж слишком декольтировано.
— Я просто сообщаю, — спокойно возразил Зееберг. — Простите, мадам. Но у меня есть кое-какие соображения в связи с этим. Мы живем уже не при капитализме девятнадцатого века. Мир находится на переломе. И профсоюзы пойдут на все. Я боюсь, что победа останется за ними, если нам не удастся с ними договориться.
— Поскольку профсоюзные бонзы все поголовно коррумпированы, — с глупеньким смешком заявила Бианка Фабиани, — сделать это будет нетрудно. После ужина пойдем в казино?
Слуги долили шампанское в наши бокалы. Килвуду налили еще рюмку виски. Пламя свечей слегка колыхалось.
— Само собой, пойдем, Бианка, — сказал Тенедос. — Но профсоюзы вовсе не коррумпированы, ты ошибаешься. А вот Зееберг абсолютно прав: с ними надо договориться.
— Заодно договоритесь и с дьяволом, — ввернул Джон Килвуд.
— Джон, — сердито заметил Торвелл, — вы не только выпивоха, но и глупец. Вы глупы непробиваемо и безнадежно. Неужели нам в самом деле сидеть и ждать, пока не дойдет до того, о чем — с полным основанием — предупреждают профсоюзы?
— Это и есть тот вопрос, который я хотел вам задать, — сказал Зееберг. — Ради этого и стал рассказывать о Сант-Яго. Прошу прощения у дам за эту скучную материю.
— Я ставлю всегда на одни и те же цифры — на ноль и на соседние, справа и слева, а еще на двадцать девять, — заявила на весь стол Бианка Фабиани. Она уже слегка опьянела.
— Завтра на яхте! — шепнула мне Паскаль, перегнувшись через стол. — Вы прелестно смотритесь вместе.
— Паскаль, прошу тебя, прекрати! — вспыхнула Анжела.
Паскаль рассмеялась.
— Анжела зарделась! До корней волос! Она еще может заливаться краской! Как бы мне хотелось иметь эту способность! Ах, Боже правый, когда я покраснела в последний раз?
Я вновь почувствовал носок анжелиной туфли на своей.
Около одиннадцати гости потянулись к выходу. Анжела объяснила мне:
— Мы поедем в «Муниципаль». Это так называемое «Зимнее казино». Оно расположено в западном конце Круазет, у Старой Гавани. Летом, начиная с июня, открывается летнее казино — «Палм-Бич». Оно расположено на другом конце Круазет, после «Порт-Канто».
— В «Муниципале» очень уютно. Там и кормят вполне прилично — в ресторане «Амбассадор». Мсье Марио, хозяин ресторана, просто великолепен, — заявила Бианка Фабиани.
Мы все стояли в холле. Дамы набрасывали на плечи палантины, надевали жакетики из соболя и шиншиллы. Анжела взяла с собой палантин из белой норки. Весело болтая, все направились к машинам. Я стоял, оглядываясь и держа в руке стофранковую банкноту.
— Что вы ищете?
— Мне хотелось оставить немного денег для слуг.
— Положите сюда, вот на эту тарелку, — сказал Клод Трабо и посмотрел на меня долгим взглядом. На тарелке, стоявшей на старинном комодике, уже лежало несколько купюр. Я положил туда же и мою.
— Вы — первый, — заметил Трабо.
— В каком смысле?
— Первый, кто оставляет чаевые для слуг. Остальные купюры положил я сам, чтобы сохранить лицо перед слугами.
— Вы хотите сказать, что ни один из этих миллиардеров не…
— Ни один. Потому они, наверное, и стали миллиардерами. Один из тех, кто сегодня был у нас в гостях, — я не могу назвать его имени, — так часто бывал у нас, причем ни разу не счел нужным дать немного денег слугам, что однажды вечером Паскаль сказала ему: «Слуги уже судачат по вашему адресу. Поэтому я дала им пятьдесят франков и сказала, что это от вас». После чего наш гость вышел из себя и заорал: «Пятьдесят? Надо было дать им сто, Паскаль! А теперь они скажут, что я скуп!» — Мы оба засмеялись. — Сто, — сказал он, — ровно столько, сколько дали вы. Это слишком много. Другие-то вообще ничего не платят. Никогда не быть вам богатым, — заключил Трабо.
— Боюсь, что вы правы, — кивнул я.
— Но, надеюсь, счастливым вы будете, — добавил Клод Трабо.
