– Физически – не очень, – призналась Валентина, моргая воспаленными веками. – Да и морально… Поэтому я и пришла.
– Тогда не тяни кота за яйца и выкладывай.
– Выложу, выложу, не торопи меня.
Она выдохнула, снова провела рукой по лбу, пошевелила губами, как человек, пытающийся подобрать нужные слова, и наконец решилась:
– Марта, помнишь, я спрашивала тебя, зачем ты привела Юлю? Ты мне тогда не ответила.
– Я тебе ответила, что собиралась…
– Подожди, не перебивай! – с неожиданной твердостью возразила Мурашова. – Да, ты что-то придумала в ответ, но это была неправда. Я очень долго размышляла над тем, что происходит. И в конце концов, кажется, поняла. Час назад мне звонила Кристина.
– Вот как?
«Никакого торжества, никакой радости. Лишь легкое удивленное движение бровями, скорее, с неодобрительным оттенком».
– Да, и она сильно расстроена. Я не очень хорошо поняла, что случилось. Кажется, пока ничего непоправимого, но девочка волнуется, переживает…
– Твоей девочке – за тридцатник! – усмехнулась Марта. – Последний раз она звонила поздравить тебя с днем рождения восемь месяцев назад. А как хвост прищемило, значит, прибежала к мамочке?
«Отлично. Ну же, Валя, возрази мне! Начни защищать свою ненаглядную Кристину, как ты всегда это делала. Я выдам тебе все твои аргументы „против“, и у тебя не остается ничего, кроме жалости к заблудшей овце, которую потрепал в ближайшем леске проголодавшийся волк. Давай, говори: „Марта, ты ошибаешься!“»
– Марта, ты ошибаешься! – покачала головой Мурашова. – Точнее, снова говоришь мне неправду. Ведь это твоих рук дело, да? Это ты устроила все таким образом, что Кристине стало плохо?
– Что?! Валя…
– Не обманывай меня, пожалуйста. Ты знаешь, как это нехорошо с твоей стороны – обманывать меня! Потому что я никогда не могу догадаться, в чем ты соврала, а в чем сказала правду.
– Валюша…
– Нет, постой! Я хочу тебе сказать, Марта, что я знаю – то есть нет, чувствую, что ты затеяла что-то нехорошее. Все было не просто так: и эта бедная девочка, которую ты нещадно шпыняла, и твои встречи с Романом, у которого ты якобы задумала купить картину… Как будто я не знаю, как ты относишься к его творчеству! – Валентина перевела дух и закончила: – Так вот, я хочу, чтобы ты это прекратила.
Брови Марты против ее воли полезли вверх – слишком высоко для простого недоумения.
– Что ты хочешь, чтобы я сделала? – не веря своим ушам, переспросила Конецкая.
– Чтобы ты это прекратила, – твердо повторила Валентина. – Ты думаешь, я совсем поглупела, да? Я не желаю, чтобы ты причинила боль моей девочке ради того, чтобы она снова начала общаться со мной. Я не хочу, чтобы она страдала!
– Ты не желаешь, ты не хочешь! – передразнила Конецкая, не сдержавшись. – А чего ты хочешь?! Гнить одна со мной в этой квартире?
– Вот! Значит, я была права! Ты и в самом деле что-то затеяла!
– Ах, боже мой, Валя! Я тебя умоляю!
– Нет, ответь мне! Это твоих рук дело?! Как бы то ни было, я не стану в этом участвовать!
Мурашова топнула больной ногой по полу, и тут же лицо ее исказилось от боли. Глядя, как она охает, наклоняется к ноге, поглаживает колено, Конецкая не вытерпела:
– Да! Да, моих рук дело! А вернее, моего ума и знания людей! И не смей говорить, что не станешь в этом участвовать, – я делала это только для тебя! Для тебя одной!
– Но я тебя не просила…
Марта горько рассмеялась:
– Если бы я ждала, пока ты меня попросишь о чем-нибудь, боюсь, я бы уже приносила цветы к твоему надгробию. Нет, Валя, бессмысленно дожидаться милостей от природы. У меня все было продумано…
* * *
Все было продумано. Я не имею привычки обманывать без причины или преувеличивать, поэтому поверьте мне на слово: секунды, ровно секунды хватило мне на то, чтобы придумать сюжет.
Я подходила к переходу перед кофейней и возле ресторана увидела девочку в белой куртке из тех, что нынче принято называть словом «пуховик». Она собиралась зайти внутрь, и мне в бросилось в глаза, как явно она робела и стеснялась своей дешевенькой одежды. Я люблю разглядывать лица, а у нее оказалось необычное лицо – незаурядное. Правда, оно требовало огранки… Но самое занятное заключалось в том, что она представляла собой копию молодой Кристины – тот типаж, который обожает Мансуров. Я всегда подозревала, что он латентный гей, иначе откуда такое пристрастие к узкобедрым девочкам с мальчишескими стрижками?
У этой девочки волосы были отросшие, довольно неопрятные, но, помнится, я тогда подумала не о волосах, а о том, что вот оно – маленькое чудо, которое мне требовалось.
Четыре года назад Мансуров завоевал свою Кристину, и она забыла обо всем, кроме него: о друзьях, о матери, о той жизни, которую она вела до замужества. Сосуд наполнился – и в нем не осталось места ни для кого, кроме ее обожаемого мужа. Бедная моя, глупая Валентина даже не понимала, что происходит: поначалу дочь приезжала к ней раз в неделю, затем – раз в месяц, потом стала ограничиваться звонками. К тому моменту, когда я забрала ее к себе, уже прекратились и звонки: Кристина придумала ссору на пустом месте и решила, что теперь она обиделась на маму. Представляю, как радовался ее муж – он всегда стыдился такой родственницы, как Валя. Уже за одно это я сожгла бы все его картины без капли сожаления, хотя видит бог, среди них есть и неплохие.
Я посмотрела на девицу в пуховике, а воображение мое, на которое мне никогда не приходилось жаловаться, заработало само, без всякой команды. Что, если бы она находилась в моем полном распоряжении? Тогда я сумела бы привести ее в порядок и сотворить из нее такую женщину, которая очаровала бы нашего Романа. Он не раз говорил, что без Кристины не смог бы работать: она, видите ли, вдохновляла его! Стоит отдать Мансурову должное: работа для него всегда стояла на первом месте. Ни черта не понимающая в мужиках Кристина полагала, что он завоевывает ее саму. Идиотка! Он завоевывал себе музу, источник вдохновения, а вовсе не земную женщину из плоти и крови – хотя порою я думаю, что вместо крови у Кристины течет лимфа.
Хорошо, что у меня хватило ума не рассориться с ними обоими, когда они одним движением руки вычеркнули из своей жизни старую больную мать – такую неказистую, такую утомительную! Я даже приводила к ним новых покупателей, и, памятуя об этом, Кристина добросовестно общалась со мной – как-никак от меня в некоторой степени зависело ее благосостояние. На протяжении последних месяцев я не раз хвалила себя за свою предусмотрительность. Немножко наблюдательности, чуточку любопытства – и жизнь их семьи была передо мной как на ладони. Кристина жаловалась, что муж все меньше пишет, а его жалобы мне не требовались: достаточно было взглядов, которые он не бросал на свою жену. Я видела, что в нем что-то начинает перегорать, а она, бедняжка, этого даже не замечает.
Что получится, спросила я себя, если заменить незаменимую Кристину? Мужчины влюбляются и изменяют своим женам так часто, что в борьбе за верность люди потеряли сам смысл слова «измена». Вы понимаете – мне не было никакого дела до того, что случится с ним. Я лишь хотела понять, что станет делать в этом случае Кристина.
Ответ напрашивался лишь один: вернется к матери. Другого выбора у нее не оставалось. К тому же я сама в критический момент собиралась отойти в сторону, чтобы Кристина оценила, каково приходится одиноким людям, которых никто не поддерживает в тяжелый час.
Все необходимое для этого у меня уже имелось, оставалось сделать не так уж много – кое-какие детали, которые многое значат для мужчин, хоть они этого и не понимают.
Итак, говорило мое воображение, если бы девчонка принадлежала мне, если бы она оказалась в меру внушаемой, если бы мне удалось слепить из нее подобие Кристины и заинтересовать Мансурова (я всегда полагала, что профессия сводни невероятно увлекательна), если бы, в конце концов, сложилось так, что бесподобный, прекрасный Роман со взглядом Михаила Архангела покорил бы ее, – так вот, собрав все эти «если бы» вместе, я получила, что Кристина – брошенная Кристина, наш нежный голубоглазый плющ – вернулась бы к матери, чтобы обвиваться вокруг нее. И моя Валя, чахнувшая без дочери, страдавшая втихомолку, обладавшая такими странными понятиями о любви, которые запрещают ей обязывать кого-то себя любить – хотя видит бог, любовь идет рука об руку с долгом, и есть люди, которых мы просто обязаны любить, что бы ни происходило, – так вот, моя Валя обрела бы спокойствие.
Вы скажете, что слишком много допущений? Возможно. Но не забудьте – я ничем не рисковала. И потом, мой сюжет был сродни озарению. Знаете, как это бывает – ты вдруг внутренним зрением видишь все, что будет, – в одно мгновение, как будто в тебя вложили уже просмотренный когда-то, но прочно забытый сон.
