— Это, Лоточка, интересный русский, — ответил ей Гога. — Очень возможно, что мы с тобой скоро станем обладателями серьезных произведений российского авангарда.
— Русский авангард? — вздернула брови Лота. — Почему теперь все интересуются русским авангардом?
— Кто — все?
— Ну как же. Помнишь, я рассказывала тебе, что неделю назад сюда приходил какой-то то ли серб, то ли словак, а может быть югослав, — я плохо в них понимаю. Он интересовался русским авангардом, а потом спросил, не появлялся ли в нашей галерее молодой русский с картинами.
— Подожди, подожди… да, ты что-то говорила. А что конкретно его интересовало?
— Его интересовал русский парень и молодая англичанка.
— Англичанка… И что?
— Он хотел с ними встретиться и спрашивал, не знаем ли мы их адрес.
— Молодец, Лотхен, — сказал ей Гога, — спасибо, что напомнила. Ну, ты иди, иди, мне надо еще приватно позвонить.
«Черт возьми, вот ведь память дырявая! Действительно, приходил какой-то, Лота же говорила. Что ему в этих картинах? Искал англичанку… А паренек сказал, что побывал в Англии. Если этот югослав ищет русского, значит, тот чем-то с ним не поделился. Паренек-то не простой: выходит, кинул югослава. Не будет же тот из Лондона в Берлин мотаться, чтобы привет русскому другу передать. Любопытно! Ну, что же, позвоним Гене». И в третий раз он взялся за телефон.
Ермилов взял трубку сам.
— Ген, ну как после вчерашнего-то голова… — начал разговор Рахлин.
— Да шумит с непривычки. Вот ведь вы, евреи: вроде бы и не положено вам, а пьете хуже русских.
— Да какой ты русский! — прервал его Гога. — Ты так, интернациональный, безъяичный. Бизнесмен, одно слово. Все вы в мире одинаковые: если пить, то полстаканчика виски, если с бабой развлекаться, то палку кинул — и на боковую. Все остальное: деньги, работа.
— Зато ты у нас, — отвечал Ермилов, — бронированный еврей. И огонь, и воду, и медные трубы прошел.
— Чем и горжусь, — ответил Рахлин. — Ты вот из своего родного офиса в Берлин подался, а я как в своем родном сидел, так и сидеть буду, и еще вас всех пересижу.
— Ну ладно, не ершись.
— Я вот что: по поводу тех картин, про которые ты вчера разорялся. Я чего-то не понял: ты их обратно хочешь получить или получить, чтобы продать?
— А что вдруг? — спросил Ермилов.
— Да нет, просто, если продать — это одно, а если в коллекцию… Так у тебя вроде и коллекции нет никакой?
— Ну, скажем, это не твоя забота, что у меня есть и чего нет. Но если честно, то мне вся эта свистопляска так надоела! Как только получу, избавляться от них буду всеми силами. А потом, сейчас и положение не ахти, продавать, конечно, надо. В посредники набиваешься?
— Я, Гена, никогда ни к кому не набиваюсь: ко мне приходят, меня просят. Гоге Рахлину нет нужды набиваться, он еще сам подробно рассмотрит и выберет, кого в попутчики взять, а кого на перроне оставить.
— До чего же вы, евреи, обидчивые, — сказал Ермилов. — Да нет, Гога, я не против. Ежели они найдутся или на тебя кто выйдет — Бог с тобой, ищи покупателей. Свои десять процентов честно всегда получишь.
— Понял, понял. Да я так, к слову. Что вечерком-то делаете?
— Не знаю еще.
— А то смотри, подъезжайте ко мне, посидим, поболтаем.
— Видно будет, время еще детское. Созвонимся.
— Хорошо.
— Ну, счастливо.
«Выходит, я был прав, — подумал Рахлин, повесив трубку. — Гене картинки ни к чему. Тогда и мне они, в общем, ни к месту. Сам с мальчиком разберусь, сам картинки пристрою. А вам, господин Ермилов, спасибо за наводку». Он улыбнулся, хлопнул себя по ляжкам и крикнул:
— Лота! Собирайся, пошли пообедаем.
Когда Сорин вернулся в гостиницу, Люси уже работала, не покладая рук. Картины лежали на полу, вокруг них стояли баночки, валялись ватные тампоны и кисти, тряпочки, смоченные чем-то, отчетливо пахнущим химией. А подруга Андрея ползала среди всего этого безобразия, поминутно прикладывая то одну, то другую тряпицу к поверхности полотна.
— Прервись, — сказал ей Сорин.
— Нет, я люблю все сразу до конца доделывать, — сказала Люси, продолжая смывать свои художества с картин классиков. — Ну, как прошла встреча?
— На высшем уровне, — ответил Андрей.
— Ему было интересно?
— А как же! Покажи мне хоть одного галериста, занимающегося авангардом, которому это было бы неинтересно.
— Все-таки контрабанда.
— Все-таки он русский. Ты сама говорила, что все русские на Западе слегка мафиози. И в этом я тоже не сомневаюсь.
— А мы опять на нож не попадемся? — спросила англичанка, внимательно посмотрев на Сорина.
— Нет, не волнуйся. Там указание было, а здесь… Здесь человек деньги делает.
— Боюсь я всего этого, Эндрю.
— А денег хочешь?
— Денег хочу, — честно призналась Люси.
— Тогда трудись, а я отправился за пленкой. — И Андрей вновь покинул подругу.
Вернувшись через полчаса, он обнаружил, что Люси уже почти закончила расчистку трех вещей.
— Долго еще? — поинтересовался Сорин.
— Часа полтора.
— Тогда я посплю, устал что-то с дороги.
Он зарядил фотоаппарат, а потом скинул ботинки и завалился на мягкую гостиничную койку прямо поверх покрывала. Через час он почувствовал, что кто-то трясет его за плечо.
— Вставай, вставай, хватит спать, пора работать.
Картины, уже окончательно отмытые еще поблескивая от влажной обработки, стояли вдоль стен, готовые к показу и фотосъемке. Андрей тщательно отщелкал тридцать шесть кадров, стараясь найти для каждого произведения максимально удобный и качественный ракурс. Завершив работу, он удовлетворенно вздохнул:
— Будем надеяться, что японская пленка не подведет.
— Ты когда завтра будешь звонить?
— Он просил часа в два. Где-нибудь так и позвоню.
— А что будем делать теперь?
— Сначала — поесть, — сказал Сорин, и они отправились в ресторан.
Известие о смерти Трегубца застало Старыгина врасплох. И хотя после слов Василия Семеновича о передаче конверта Ян и подумал, что тучи, сгустившиеся над Трегубцом, весьма огромны, но все же так быстро, так внезапно — этого он осознать не мог. «Может быть, действительно хулиганы, просто совпадение? — говорил он себе, выслушав на «летучке» информацию о смерти своего начальника. — Нет, не может быть, чтобы так просто, и ни следов, ни зацепки».
Вернувшись домой, он достал из-за книг конверт и внимательно ощупал его: ничего, кроме бумаг, там не было. Но Трегубец просил ни в коем случае не вскрывать послание. Поборовшись полчаса со своим любопытством, Ян все-таки решил не идти против воли начальника, пусть уже и покойного. Он захватил конверт с собой, вышел из дома и, добравшись до первого телефона-автомата, набрал указанный номер. Трубку подняли сразу, как будто ждали.
— Да, слушаю, — произнес сухой, невыразительный голос.
— Здравствуйте, — сказал Старыгин и остановился.
— Здравствуйте, — эхом повторил за ним тот же бесцветный голос.
— Мне нужен Дмитрий Владимирович.
— Слушаю.
— Я от Василия Семеновича. Он умер.
— Вот как? — спросил голос так же холодно.
— Да, вчера. Он оставил мне конверт, я — его сослуживец.
— Как вас зовут? — поинтересовался собеседник.
— Старыгин Ян.
— Угу, — удовлетворительно отметил говоривший. — И что же?
— Он просил передать конверт вам.
— Вы его вскрывали?
— Нет. Василий Семенович просил этого не делать.
— Вы всегда выполняете просьбы?
— Просьбы Трегубца — всегда, — отозвался Старыгин.
— Хорошо. Ждите меня в центре зала на «Площади Революции» через час. Устроит?
— Да, хорошо, — согласился Ян. — А как я вас узнаю?
— Я вас сам узнаю, — ответил голос. — Через час, — повторил он и повесил трубку.
Ян приехал на место встречи минута в минуту. Он прислонился спиной к колонне и, стараясь не глядеть по сторонам, чтобы не привлекать внимания, расслабился, попытавшись притвориться скучающим кавалером, ожидающим вечно опаздывающую подругу. Так он простоял минут десять. Никто не появился. Еще минут через пять он начал осматривать проходивших мимо людей в надежде поймать в их лицах какой-нибудь намек или сигнал. Но и этого не произошло. Когда миновало двадцать минут после назначенного времени встречи, Ян решил уходить. В тот же момент кто-то тронул его за плечо. Развернувшись, он увидел перед собой невысокого сухонького человека в синей болоньевой куртке и кепочке.
— Здравствуйте, Ян, — произнес человек, и Старыгин тут же узнал его по голосу.
— Здравствуйте, — ответил он.
— Извините, что заставил вас ждать.
— Понимаю, — сказал Ян.
— Вот и хорошо. Давайте конверт.
Ян вынул конверт и передал незнакомцу. Тот быстро сунул его во внутренний карман и, еще раз внимательно посмотрев на Яна, спросил:
