— После вас и Джейн единственный наследник Роберт?
— Естественно. Но дети почти ровесники, и лишь господь знает, кто кого переживет.
Кэтрин умолкла, глядя куда-то над кронами деревьев. Коваль не мешал ей сосредоточиться.
— Вы меня ошеломили своим сообщением, Дмитрий Иванович, — наконец произнесла Кэтрин. — Да, ошеломили, — повторила она. — Получается, что Робин рассказал ей… Но девочка ни разу не дала мне это почувствовать… Милая моя!.. Теперь она мне еще дороже. — Кэтрин приложила платочек к глазам. — И пусть он попробует еще раз вымогать у меня деньги! — Сквозь слезы она улыбнулась, и Коваль понял, кого она имеет в виду.
— Екатерина Григорьевна, мастерская ваша не очень прибыльная?
— Да. Но Генри — механик, имеет свою. Они объединятся, и им легче будет бороться с конкурентами.
— В Англии начинается новая волна инфляции. Вы думаете, они выстоят, объединившись?
— Надеемся. Но гарантий, конечно, нет.
— Деньги Джейн сможет получить только после вашей смерти?
— Это уже недолго, — грустно произнесла женщина.
— Я сейчас начну говорить вам комплименты, — шутливо пригрозил подполковник.
Кэтрин улыбнулась в ответ.
— А Роберт знает?
— О чем?
— Что мастерскую получит Джейн.
— Конечно. Кроме тайны, которая вам уже известна, у меня нет секретов от детей.
— И он не сердится?
— Кто, Робин?
— Да.
— Почему он должен сердиться… При всем своем эгоизме он любит сестру. А мастерская ему, повторяю, ни к чему. И ни в каком случае принадлежать ему не будет.
— Он давно узнал, что Джейн сестра только по отцу?
— Какое это имеет значение?
— Дети часто ревнуют к родителям, — уклонился от ответа Коваль.
— Ах, Дмитрий Иванович, это такие дебри, такие дебри! — Женщина утомленно провела рукой по лбу. — Не рассказывайте Джейн о нашем разговоре, прошу вас.
— Хорошо.
— Пусть и впредь думает, что я ничего не знаю… Я не хотела бы, чтобы дети ссорились из-за денег. Робин, конечно, парень непростой. Рано начал выпивать — сначала пиво, потом вино, пристрастился к картам. К какому-либо делу пристроить его было невозможно. Об отцовской профессии, например, и слышать не хотел. Во всем были виноваты его дружки, дети из более обеспеченных семей, он к ним тянулся. Да и мы с Вильямом что-то прозевали. Считали его невинным шалунишкой и все прощали… Робин родился в тяжелые годы послевоенной инфляции, и Вильяму некогда было им заниматься. Мальчику нужен был наставник-мужчина, а отец днем и ночью пропадал в мастерской.
— У вас большая мастерская?
— Да нет, что вы! Это мастерская по ремонту фотоаппаратов и пишущих машинок, в ней только трое мастеровых, четвертым садился за рабочий стол мой муж. А во время инфляции, когда приходилось увольнять одного или двух работников, трудился больше всех. После войны ему, простому механику, нелегко было выбиться в люди. К тому же он упрямо не хотел вступать в профсоюз, и поэтому нам было тяжелей других. А я занималась хозяйством и воспитывала детей. Джейн, например, научила нашему родному языку. Она, как видите, довольно прилично разговаривает. Благодаря этим занятиям я и сама ничего не забыла. Иногда у нас с Джейн бывали украинские вечера, во время которых не разрешала ей ни слова произносить на английском. Вильям посмеивался, считал это капризом, но, поняв, что таким образом я утоляю свою тоску по родине, махнул рукой. Мы с Джейн могли вполголоса секретничать в присутствии Вильяма и Робина. Это очень нас сближало. А вот Робин ни за что не хотел учить украинский. Он вообще учиться не хотел. И только когда Вильям пригрозил, что лишит его всего, взялся за ум, выучился на химика-фармацевта и при помощи своих влиятельных друзей устроился в какую-то лабораторию.
— Если не секрет, в какую?
— Понятия не имею, Дмитрий Иванович, что-то военное, секретное… Да, нелегко мне пришлось с сыном, особенно после смерти Вильяма. Совсем было от рук отбился. Я понимала — смерть отца потрясла его. Отец был для нас всем… Между прочим, и меня не сразу приняли в Англии друзья мужа. Для них я была чужой: то ли немка, то ли русская, — разницы они почему-то не видели, тем более что Вильям привез меня из Германии. Его брак никто не одобрял. Если бы привез няню для ребенка, который остался без матери, — это они поняли бы. Но жену — какую-то пленницу, рабыню… Это шокировало чванливых приятелей семейства Томсонов… Долгое время я находилась словно в вакууме, как будто укутанная в вату: вокруг тишина, ни звука, ни до кого не дотянуться — от всего и всех отгораживает какая-то всеобщая отчужденность. Все подчеркнуто вежливы со мной и подчеркнуто холодны. О, — покачала головой миссис Томсон, — что я пережила, пока меня признали, пока начали забывать, откуда я, как попала в Англию, пока стала для всех просто Кэтрин! Немало усилий приложил Вильям. Но решающую роль сыграло рождение сына — уже англичанина, несмотря на значительную примесь не англосаксонской крови. Возможно, поэтому Робину я была благодарна в душе и прощала больше, чем Джейн…
Скрипнула калитка, и во двор вбежала Джейн.
— Мама! — закричала она, бросила плетеную сумочку на траву, обняла Кэтрин. — Почему ты не пришла на пляж? Я тебя ждала.
Джейн была в ярко-красном купальном костюме, поверх которого на шлейках болталась легкая пелеринка также красного цвета, и в огромном соломенном брыле.
— У тебя ничего не болит, доченька? Как ты себя чувствуешь?
— Все ол райт! Здравствуйте! — бросила Джейн Ковалю. — Я не знала, что у нас гости, — обратилась к матери, словно считала необходимым оправдать свою экзальтированность в присутствии постороннего человека.
Пытливо взглянула на подполковника: старалась догадаться о причине его появления. Потом опустилась на траву.
— Джейн, — покачала головой Кэтрин, — ты ведешь себя как девчонка. Пойди переоденься.
— Если мой костюм не нравится, я его, конечно, заменю.
Она вскочила и мигом взлетела по ступенькам на второй этаж дачного домика.
Во дворе появилась Таисия Григорьевна. Лицо грустное, в руках две сумки, наполненные продуктами.
— Завтра девятый день после смерти Бориса Сергеевича, — кивнула Кэтрин на сестру, которая опускала сумки в погребок под полом открытой кухни. — Поминки хочет сделать.
Джейн уже в цветастом халатике подошла к Ковалю.
— Вы принесли какие-то новости? Скоро отпустите домой?
«С нее все как с гуся вода, — возмущенно подумал подполковник. — Как будто это не она оболгала хорошего хлопца, как будто это не она чуть не умерла… Но почему все-таки наговорила на лейтенанта?»
— Надеюсь, скоро, — сухо ответил Коваль. — Но сможете ли вы ехать?
— Я абсолютно здорова. И что значит ваше «скоро»? Вы всегда говорите «скоро»… Что, уже нашли убийцу Бориса Сергеевича? О своем отравлении я не спрашиваю. Это вообще какая-то непонятная история.
— Скоро найдем.
— Опять это «скоро»! — возмутилась Джейн. — В вашем языке другого слова нет?
— В данном случае это можно понимать и как «завтра».
— И кто же? — с откровенным любопытством спросила Джейн.
— Завтра все будет известно.
— Так долго ждать! Я уже совсем измучилась!
— Итак, до завтра. — Коваль кивком попрощался со всеми и направился к калитке.
Миссис Томсон осторожно переступила через порог, словно боялась споткнуться. Андрей Гаврилович включил в передней свет и только тогда закрыл за собой дверь. Кэтрин обвела взглядом небольшой тесный коридорчик с овальным зеркалом возле вешалки, подставку с бронзовым антикварным бюстом Мефистофеля.
Воловик снял с нее пыльник и повесил на вешалку. Пока Кэтрин поправляла перед зеркалом прическу, он словно мальчишка суетился по квартире. Миссис Томсон вошла в комнату, начала рассматривать книжные полки, разные безделушки, украшавшие жилище врача-холостяка. Андрей Гаврилович, попросив прощения, бросился на кухню.
— Кофе или чай?
— Чай, только чай. В это время у нас пьют только чай. Давай я приготовлю.
Кэтрин настояла, чтобы пили чай на кухне. Единственное, что она разрешила врачу, это принести чашки какого-то старинного сервиза.
Беседа во время чая не вязалась. Андрей Гаврилович продолжал и далее суетиться, не зная, что сделать, чтобы Катерине Григорьевне у него понравилось. Его беспокойство передавалось женщине, и она тоже сидела как на иголках, хотя скрывала свое состояние лучше, чем хозяин.
Эта встреча мало была похожа на ту, первую, которая состоялась в гостинице.
Миссис Томсон никак не могла разобраться в сумятице чувств, охватившей ее тут, в квартире ее бывшего Андрея. Даже мелькнула мысль: «Зачем я пришла?» После приезда на Украину она потянулась к сестре, ко всему, давно забытому, но родному, к языку, к людям. Чувство языка возвращалось к ней постепенно. Сначала с трудом, но потом все свободнее разговаривала она с земляками и наслаждалась языком, с раздражением воспринимая ошибки в произношении Джейн. Не прожив здесь и месяца, она незаметно для себя так вошла в атмосферу родного края, что казалось, никогда отсюда не уезжала, и жизнь в Англии начинала тускнеть в ее глазах, терять свою четкость, словно расплываться, как это бывает с отражением в потревоженной зыбкой воде.
