Потом она защитила диплом, поступила в аспирантуру и начала писать диссертацию. Он надеялся, что у дочери появится кавалер и она смягчится, как всякая влюбленная женщина. Но кавалеров у Алки не было. Работа заменяла ей личную жизнь целиком и полностью. Он знал, что она увлеклась какими-то мифическими картинами, мечтает собрать коллекцию, посвящает этому все свободное время. Однажды он тайком пришел в музей, где работала Алка. Ее не было. Седая сухонькая старушка провела его в зал. Он смотрел и ничего не понимал. И на эту ерунду Алка променяла нормальную жизнь, солидную профессию, семейное благополучие? Какие-то сизые волки, перламутровые жабы, черные птицы с желтыми глазами. И всюду этот огонь, страшный, пожирающий все живое. Он был уверен, что написать подобное мог лишь безумец. А значит, и Алка тоже безумна, раз видит в этой фантасмагории какой-то смысл. Тем не менее он решил сделать шаг навстречу дочери. Позвонил и признался, что видел картины, от которых она без ума. Сказал, что они ему понравились, он не ожидал и все такое прочее…
Алка слушала молча, и в ее молчании явственно читалось недоверие. Затем она извинилась, мол, не могу сейчас, говорит, занята. Где-то рядом слышался сочный и густой баритон. Мужчина? У дочери дома мужик? Он был удивлен и возбужден. Наконец-то! Из нее выйдет вся эта дурь, она станет ласковой и покорной, какой должна быть женщина. Какой была Катя. Он сгорал от любопытства увидеть дочкиного кавалера. Достал Надю расспросами. Та показала фотку в телефоне. На ней Алку обнимал статный красавец брюнет. Алка сияла. Что-то дрогнуло у него внутри. Какое-то нехорошее подозрение возникло и лишило покоя. Зачем такому его Алка, веснушчатая, большеротая, лишенная женских прелестей, плоскогрудая и узкобедрая? Поматросит да и бросит.
Он стал караулить парочку у Алкиного дома. Сидел в засаде, за кустами, и видел, как они выходят из машины, смеющиеся, счастливые. Алка цвела. Она невероятно похорошела и даже немного поправилась, что ей шло невероятно. Глядя на нее, он глотал ком, вставший в горле. Родная, милая, самая любимая на свете. Видела бы Катюша! И вдруг – звонок Нади. «Дядя Валера, с Аллой беда. Она в больнице».
Он ничего не понимал. Почему больница? Что стряслось? Подумал, грешным делом, что Алка беременна. Катя тоже лежала с ней на сохранении. Попросил у Нади адрес. Та долго мялась, юлила. Потом призналась: «Это психиатрическая больница. Алла хотела совершить суицид».
Ночью он метался по квартире, как раненый зверь. Как? За что? Ему слышался голос Кати. Она укоряла его, плакала: «Ты не сберег нашу девочку. Как ты мог?» Утром помчался в больницу – его не пустили. Сказали, Аллу Валерьевну нельзя беспокоить. Он подстерег Надю, кое-как выпытал у нее, что да как. Получалось, предчувствия его не обманули. Этот чернявый мажор бросил его доченьку, его кровиночку. Из-за него она сейчас в комнате с решетками на окнах лежит под капельницей. Все из-за него…
Многолетняя боль, точно полноводная река, стремительным и бурным потоком хлынула в новое русло. Во всем виноват был этот… – он не называл любовника дочери по имени, а только «подлец» и «негодяй». Подлец должен был ответить за все. Он отомстит ему за Алку, а та поймет, что она для него дороже всего на свете. Он методично собирал досье на врага. Выяснил, что тот занимается картинами. Достал телефон, позвонил. Сказал, что давно коллекционирует редкие полотна. Готов уступить кое-что недорого, так как срочно нужны деньги. Мажор клюнул. Они договорились о встрече у него дома. В назначенный час он пришел. Они беседовали в гостиной, и он вдруг увидел висящую над диваном картину. Ту самую, которую видел в музее у Алки. Он даже не заметил особой разницы, но стиль и цвета узнал точно. «Что ж, – подумал он, – на ловца и зверь бежит». На следующую встречу он прихватил с собой нож, купленный в охотничьем магазине. И тубус.
У него всегда был отличный удар. Точно в сердце, ни миллиметра правее или левее. Обидчик не успел даже пикнуть. Он не спеша вытер платком рукоятку ножа. Затем так же, не спеша, зашел в гостиную. Снял картину, повесил на ее место другую, из дальнего угла. Затем срезал полотно и, свернув, положил в тубус, а раму отнес в кладовку, где находился добрый десяток таких же. Он был уверен, что подмену никто не заметит – картин в комнате великое множество. Дело было сделано. Он не спеша вызвал лифт и спустился, умело отворачивая лицо от камеры. Уж что-что, а это он умел. Хотел сразу поехать к Алке, но Надя сказала, что у нее процедуры. «Приезжайте попозже, когда капельницы закончатся. Недели через две».
Что ж, через две так через две. Торопиться теперь было некуда. Подлец был наказан, картина, свернутая в трубочку, мирно лежала в тубусе. Он спокойно ходил на работу. У него исчезла бессонница, мучившая его все последнее время, вернулся аппетит. Он терпеливо ждал, когда пройдут две недели. Надя обещала похлопотать за него, поговорить с Алкой. Та с большой неохотой согласилась увидеться.
Он стоял перед кроватью, держа в руках полотно. Алка смотрела на картину равнодушно, как на надоевшую игрушку. Он почувствовал панику.
– Милая, ты не рада? Смотри, что я принес тебе.
Она наклонила голову. Глаза ее наполнились слезами.
– Мне не нужно это. Убери. Мне нужен Костя. Только он. Где он? Позвони ему, скажи, что я умираю без него.
Он вдруг почувствовал такую боль и ярость, что едва не задохнулся. Снова все не так, он просчитался и кинул мимо ворот. Ему никогда не понять, как надо, как правильно. Для этого ему нужна Катя. Без нее они с Алкой как две разные галактики.
– Твой Костя мертв! – заорал он, позабыв, что в коридоре дежурит санитарка. – Мертв, слышишь! Я убил его! Зарезал ножом. Так ему и надо, сволочи!!
Он не мог остановиться. Как в кошмарном сне он видел, как белеют веснушки на Алкином лице. И само лицо становится белым как снег. Губы ее зашевелились. Крик застрял у него в горле, он замолчал, изо всех сил сжимая пальцами полотно.
– Что ты наделал? – тихим, но ясным шепотом проговорила Алка. – Что! Ты! Наделал! Будь ты проклят. Ненавижу.
Она договорила последнее слово и упала на кровать без чувств. Он тряс ее за плечи, брызгал водой в лицо, но она не открывала глаз. Прибежала санитарка, за ней сестра, врач. Все они что-то быстро говорили, бегали по палате, суетились. На него никто не обращал внимания. Он медленно вышел и спустился на улицу. Сел в машину, припаркованную у ограды.
Он не помнил, как доехал до дома, зашел в квартиру, сел на
