– Нет, я водолей. Но в гороскопы не верю, поэтому изображение никак не связано с зодиаком. Просто мне эта фигулька нравится. Медальон, в смысле.
– Мне тоже. Старинный?
– Да. Это скифское золото.
– Ничего себе, – присвистнула Лариса. – Где такое продают?
– Я не покупал этот медальон, как и цепочку.
– Подарили?
– Нашел.
Ляся оторвала взгляд от медальона и вопросительно посмотрела на Сашу.
– Опять шутишь?
– Нет, я серьезно нашел это украшение. И еще кое-что. Давно, в детстве.
Он забрал у Ларисы цепочку и повесил ее на крюк, с которого снял таз. Налил горячей воды, запарил два веника.
– Я в начальной школе учился, – начал рассказывать Саша. – В продленку не ходил, после занятий сразу к отцу на работу. Дворец культуры был моим вторым домом. А отцовская фотолаборатория – главным убежищем. Моей норой. Но я вроде тебе рассказывал об этом?
– Да, было дело.
– И в ней, в лаборатории, у меня имелся свой любимый уголок. Я забирался под стол и сидел среди коробок с фотографиями. Когда рассматривал их, когда играл, когда читал, при мне всегда был карманный фонарик, когда просто наблюдал за происходящим из своего укрытия. Тогда у меня была дурная привычка все ковырять: от болячек до стен. Как видел вздувшуюся краску или штукатурку, тут же, как говорила мама, начинал распускать пальцы. В моем любимом углу я расковырял и штукатурку, и шпаклевку. И добрался до старой кладки. Но на этом не остановился, стал гвоздем ковырять цемент. И увидел блеск.
– Это блестел медальон?
– Нет, монеты золотые. Лежали на кирпичах рядком. Я, естественно, стал продолжать свои «раскопки». Наткнулся на кольцо, какой-то наперсток, браслет пластиной. Все это, естественно, не за один день. В итоге насобирал мешочек золота.
– И никому о нем не сказал? Даже родителям?
– Никому. Это был мой секрет. Я боялся, что отец с матерью заставят меня все отдать государству. Да, за это наша семья получила бы вознаграждение, но тогда такие времена были, что не только обмануть, убить могли.
– То есть ты сразу понял, что стал обладателем каких-то дорогих, исторических вещей, а не побрякушек?
– Кто будет так тщательно прятать побрякушки? Они как минимум с дореволюционных времен. Значит, уже старинные.
Саша вернулся на полок. По его лицу катился пот, он вытирал его рукой, продолжая говорить:
– Стена оказалась очень толстой. Я ковырял, ковырял, пока не наткнулся на дерево. Решил, что это опоры строительные, у нас в городе многие исторические дома стоят на дубовых сваях, но все равно продолжал ковырять.
– Гвоздем?
– Принес из дома долото и молоток. Я был сообразительным и крайне любопытным ребенком.
– И что же?
– Смог пробить дырку в дереве и заглянуть в нее.
– Что же ты увидел? – с азартом выпалила Ляся.
– Кучу золота!
– Прямо-таки кучу?
– Да. То, что я нашел, это так, мелочовка. Как я потом понял, ее специально рассовали, чтоб отвлечь внимание кладоискателей, если такие появятся, от хранилища. Золото было очень глубоко запрятано. Да еще в дубовый ящик положено.
– И как ты из него достал то золото?
– Никак.
– То есть?
– Начались каникулы. Студия не работала. Я попал в нее только через неделю. Залез под стол, разобрал коробки, которыми маскировал дыру, заглянул в нее и… Ничего не увидел! Золото исчезло.
– Кто же добрался до него?
– Думаю, Дора. Сокровища принадлежали ее семье. Их ее прадед Марк собирал, а его сын погиб из-за этого клада. Я потом историю услышал о еврейском золоте. И хотя все ее как городскую легенду воспринимают, я-то знаю, что оно существовало.
– Так вот каким образом разбогатела преподавательница рисования.
– Кстати, именно в каникулы она уехала в Питер. И больше во Дворец культуры не вернулась.
– Просто приключенческий роман какой-то, – заметила Ляся.
– Согласен. И ты, Лариса, третий человек, которому я рассказал эту историю.
– А кто первые два?
– Мой лучший друг Бородин и… девушка, на которой я хотел жениться.
– Та самая, замужняя?
– Нет, от нее я как раз скрыл тот факт, что у меня есть золотишко старинное. Не хотел, чтоб это повлияло на ее выбор. Да и не намеревался я продавать свои «сокровища».
– То есть все, что ты когда-то нашел в том особняке, при тебе?
– До единой монетки.
– Покажешь?
– Обязательно. А теперь снимай полотенце и ложись, я буду тебя парить.
– Как снимай? – испугалась Ляся. – Под ним же ничего?
– Считай, мы в Германии, где общие бани и никто никого не стесняется.
И, вытащив из таза веники, азартно ими встряхнул.
Решительно выдохнув, Лариса сорвала полотенце.
В электричке было мало народу. Последняя и тогда, двадцать лет назад, шла полупустой.
Симона сидела у окна, пыталась рассматривать пейзаж, но было темно, и видела она лишь свое отражение. Растрепанные волосы, мешки под глазами, опущенные уголки губ…
Какой она стала старой и некрасивой! Без макияжа и прически выглядит… как мужик…
Стоп! Я и есть мужик, рявкнула на себя Симона.
Соломон Борисович Беркович. У меня и паспорт, подтверждающий это, имеется.
Она достала документ, раскрыла на странице с фото. Да, точно. Она – он. Она – Соломон.
«Нет, ты не он и не она, – шепнул внутренний голос. – Ты ОНО. Андрогин. То мифическое существо, которое имело два лица, четыре руки, четыре ноги. Но Зевс наказал тебе подобных за гордыню, разрубив каждого вдоль, повернув лица и половые органы в сторону разреза. И мы ищем с тех пор утраченные половинки… Все, кроме тебя. Ты свою НАШЛО… Пусть и потеряло!»
– Мужчина, сумочку не уберете? – раздался над ухом полупьяный голос.
Мужчина так мужчина!
Соломон взял рюкзак и переложил на колени.
Тут же на его месте оказалась хмельная тетечка с таким диким макияжем, что даже клоун посчитал бы его чрезмерным. Поскольку свободных мест в вагоне было больше половины, Беркович понял, что к нему просто решили пристать как минимум с разговорами.
– Скучаете? – спросила «клоунесса» и подмигнула.
– Нет, – сухо ответил Соломон.
– Скучаете, – убежденно повторила тетя. – Хотите выпить?
– Нет, спасибо.
– Да ладно тебе, – тут же перешла на «ты» попутчица. – Давай тяпнем? У меня хорошая штука с собой – «Зубровка».
Соломон резко встал и бросился вон из вагона. В составе их еще семь, и он найдет для себя спокойное место.
– Вот придурок сумасшедший, – услышал он за спиной.
Перейдя в соседний вагон, Соломон не стал садиться. Ехать оставалось всего ничего, в тамбуре постоит. Хорошо, что в нем никого. Да, пахнет сигаретами, но никто не курит, и света нет, что позволяет смотреть на проносящиеся за окном деревья, дома, линии электропередачи. Обычный загородный пейзаж. Невыразительный. Но милый сердцу.
Электричка остановилась на платформе. На ней ни лавочек, ни урн. Даже указатель с названием остановки куда-то делся. Видимо, кто-то из хулиганства сорвал, а новый еще не повесили. Магазин, в котором Берковичи когда-то покупали продукты для пикника, закрыт, а окна его крест-накрест заколочены досками. Хорошо, что Соломон взял с собой бутылку воды, а то по дороге в деревню умер бы от жажды. Насколько он помнил, по пути не было колодцев или колонок.
Сначала Соломон хотел ехать на машине, это, бесспорно, удобнее, но оставил ее у вокзала и сел в электричку. Повиновался порыву!
Вместе с Берковичем на полустанке вышло несколько человек, но он не стал их рассматривать. Сразу спрыгнул с платформы и направился в сторону деревни. Если идти в хорошем темпе, то до деревни Соломон доберется минут за тридцать пять – сорок. Потом еще четверть часа, и ИХ место.
На Соломоне был спортивный костюм. Пока в нем не холодно, но ночью станет зябко. Зря куртку не захватил. Хорошо, есть спички, можно костер развести.
Беркович подумал зайти в деревне в какой-нибудь дом, купить у хозяев еды: овощей с грядки, картошки, которую можно в костре запечь, сала. Но решил не привлекать к себе внимания.
Он сам не знал, зачем приехал сюда. Потянуло просто.
Как будто уничтожив вещи и паспорт Симоны, потерял ее окончательно. И стало так ее не хватать, что хоть плачь. Когда он тосковал по родителям, то ходил на их могилы, и вроде бы становилось легче. То же самое решил проделать и сегодня. И пусть на месте захоронения сестры ни памятника, ни надписи, ни портрета, но она лежит там, под сосной… его сиамская близняшка… И только он знает об этом.
Соломон резко остановился, обернулся. Ему показалось, что он слышит шаги за спиной. Но нет, позади никого не было. На узкой тропе, по краям которой буйно росли кустарники, ни души.
Беркович двинулся дальше.
Он много врал полицейским, давая показания. Пожалуй, семьдесят процентов из того, что он им рассказал, было либо враньем, либо искажением фактов.
Брат и сестра Берковичи отлично знали Дору Эленберг. Оба занимались у нее рисованием. Симона постоянно, Соломон, когда выдавал себя за нее. Как-то после занятий Дора попросила его задержаться. Мальчик, переодетый девочкой, подошел к преподавательнице, думая о том, что его сейчас пожурят за плохое старание. Он тоже умел рисовать, но не так хорошо, как Симона, и натюрморт у него получился неважнецкий.
