– Сестра знает, что ты здесь? – спросила Дора.
Соломон аж рот открыл от удивления.
– Что ты так на меня смотришь? – усмехнулась Эленберг. – Думал, я не замечаю разницы между вами?
– Но никто ее… не…
– Я художник, Соломон, пусть и несостоявшийся. Я вижу то, что не могут рассмотреть другие. Так сестра знает?
– Да.
– И не против?
Соломон мотнул головой. Какой там против? Она сама ему одежду выбирала для сегодняшнего похода в кружок.
– Это у вас игра такая? – продолжила расспросы Дора Эдуардовна.
– Это наша жизнь. – И, как мог, объяснил ей, кем они с сестрой являются друг для друга. Но, конечно, умолчал о сексуальных аспектах взаимоотношений. Пусть тогда они еще и не перешли черту, но уже к ней приближались.
– Это единение может стать для вас как счастьем, так и наказанием, – проговорила Дора со вздохом. – Поэтому я не испытываю к вам зависти или жалости. Только симпатию.
– Спасибо вам, – едва не расплакался Соломон. Дора стала первым и осталась единственным человеком, с которым он поделился хотя бы малой толикой своих чувств. Не встретив осуждения, мальчик испытал невероятное облегчение. У него увлажнились глаза и задрожал голос.
– Если вам понадобится моя помощь, обращайтесь, – услышал он. – Не с кем будет поговорить, посоветоваться, я к вашим услугам…
Соломон улыбнулся ей благодарно и покинул студию.
Больше они не разговаривали так откровенно, но между ребятами и руководителем художественного кружка установилась своеобразная душевная связь. Они как будто понимали друг друга без слов: не только взрослая преподавательница подростков, но и они ее. Дора тогда была влюблена в фотографа Ивана Соля. Мужчину удивительного, но глубоко женатого. Молодая женщина терзалась, и Берковичи чувствовали это. Чтобы поддержать, Симона один раз вместо горшка с сухими ветками нарисовала его же, но с пышными ромашками – любимыми цветами Доры. А Соломон отправил на конкурс в местную газету ее фото, и взял первый приз. Это был большущий мешок шоколадных конфет, и он разделил их на четверых – родителям, сестре, себе и Доре.
Но вскоре Дора Эдуардовна исчезла. Сказали, уехала в Ленинград, к родственникам.
Так связь между Эленберг и Берковичами прервалась.
Вновь судьба свела Дору и одного из представителей их семьи два года назад.
Симона ехала в такси мимо особняка, в котором когда-то располагался Дворец культуры. Она и раньше видела его из окон авто, но тогда в здании были какие-то офисы, и вдруг – клуб. Да вывеска такая шикарная, чуть ли не в масштабе «Лас-Вегаса».
«Караоке-клуб «Млечный Путь», – прочла Симона и решила зайти.
Заведение ее приятно удивило. Обслуживание на уровне, отличная атмосфера, приличная публика. Пробыв в «Млечном Пути» несколько часов, Симона ушла с мыслью, что еще вернется туда.
И она сделала это в следующем месяце, а потом стала бывать через неделю.
Как-то Симона, сидя за стойкой, пела «Бесаме Мучо» и увидела женщину, что зашла в зал энергичной, уверенной походкой. «Хозяйка», – послышался шепот барменов. Она наслаждалась исполнением Симоны, а когда та закончила петь, приветливо кивнула. Симона ответила тем же. После этого персоналу сообщили, что Симону леди-босс велела обслуживать бесплатно. Все подумали, что той понравилось ее выступление. Сама фаворитка хозяйки тоже. Пока не услышала ее имя и фамилию.
Та самая Дора Эдуардовна! Неужели? Симоне захотелось увидеться с ней, поговорить, и она зашла в кабинет хозяйки «Млечного Пути». До Рената секретари у Доры не задерживались подолгу, и на тот момент место было вакантным, соответственно, приемная пустовала, так что Беркович никто не видел.
– Здравствуйте, Дора Эдуардовна, – поприветствовала она госпожу Эленберг.
– Здравствуй… – И внимательно посмотрела на гостью. – Симона?
– Сейчас да. Но я Соломон.
Дора подошла вплотную, придирчиво осмотрела лицо гостя.
– Залысины, тщательно замазанная щетина, да, ты Соломон. А как Симона поживает?
– Она давным-давно уехала из города. Сначала в Омск, а потом, кто знает… Мы не видимся. Но сестра всегда рядом со мной. Люди, которым ампутируют руку или ногу, испытывают фантомные боли. Им кажется, что отрезанные конечности ноют, напоминая о себе. А у меня фантомная близость с моим сиамским близнецом, с которым нас разделила судьба.
– Почему она уехала?
– Она запуталась. Жить, как раньше, не хотела, а как по-другому – не знала. Надеюсь, нашла себя где-то… в чем-то… с кем-то.
– Мне жаль, что так все вышло. Я думала, вы никогда не расстанетесь. Я в вас верила, ребята.
– А где вы пропадали столько лет? В Питере, как я слышал?
– Там я пробыла всего полгода. Потом вернулась домой. И через восемь месяцев уехала вновь. Моталась. Наверное, как твоя сестра, искала себя где-то, в чем-то, с кем-то.
– Не получилось?
– Наоборот. Я поняла, что зря бежала. Надо было оставаться и искать себя… в себе.
Они, как и в первый раз, говорили недолго, но все слова, произнесенные и Дорой, и Соломоном, были важны и близки сердцу.
Прощаясь, Беркович с Эленберг не обменялись контактами. Никто не хотел нарушать свое одиночество если не дружбой, то приятельскими отношениями. Но иногда Симона заглядывала в кабинет к Доре на пять-десять минут. Сделала она это и в тот вечер, когда госпожа Эленберг погибла…
Так что свидетель, который доложил старшему оперу Баху об этом, не соврал.
…Соломон начал вспоминать свой визит к Доре, но запнулся о ствол поваленного дерева и чуть не рухнул. «Надо быть внимательнее, – отчитал он себя. – Это вам не городской тротуар, а проселочная… даже не дорога… тропка!»
Он достал телефон и осветил путь. Ага, уже до деревни дошел. Впереди избушка покосившаяся. Брошенная. Но за ней дома жилые. Но ни в одном свет не горит – деревенские спать рано ложатся.
Соломон остановился, чтобы попить. Как будто снова позади звук раздался. То ли ветка треснула, то ли белка пронеслась по сосне. Они тут водились. Мелкие, серые, а не рыжие. А шустрые! Протянешь ей орешек или сухарик, цапнет, тут же унесется в траву. И вот уже лишь хвост среди листьев мелькает…
Опустошив бутылку, Соломон двинулся дальше. Прилично похолодало, и он шел очень быстро. До ИХ места в итоге добрался за десять минут. Бросив рюкзак на землю, Соломон двинулся к сосне, под которой лежала сестра.
Он не думал, что выйдет сухим из воды. Труп могли найти. Да, тут мало кто ходит, но все же место не на краю вселенной. И если бы дожди подмыли корни или крупные животные разрыли бы могилу… То на останки кто-то наткнулся бы.
Однако Берковичу везло.
Соломон присел возле сосны, положил руку на корень, о который ударилась головой сестра и прошептал:
– Ну, здравствуй…
А за спиной услышал:
– Здравствуйте, Соломон Борисович.
Беркович вздрогнул, но обернулся не сразу. Тело его застыло на несколько секунд, и только после пришло в движение. Причем ожили руки, они потянулись к карманам.
– Не делайте резких движений, Соломон Борисович, – посоветовал ему Андрей – на всякий случай он достал табельный пистолет и держал его наготове. – Иначе я выстрелю.
– Я просто хотел вынуть из кармана конфету. Можно? У меня низкий сахар, и когда нервничаю, могу потерять сознание.
– Ваша сестра говорила то же самое.
– У нас много общего, включая болячки.
Бах приблизился к Соломону, сам сунул руку сначала в один карман, затем в другой. Первый был пустым, во втором обнаружилась карамелька.
Выяснив, что Беркович не вооружен, Андрей опустил пистолет.
– Конфету, пожалуйста, – попросил Соломон.
Бах отдал.
– Спасибо…
Беркович быстро развернул карамельку и кинул ее в рот. После этого спросил:
– Зачем вы здесь?
– Я следил за вами.
– Откуда?
– От вокзала. Приехал, чтобы поспрашивать о вашей сестре. Стал я сомневаться, что она в Крым укатила. И вот подъезжаю я к вокзалу, а тут вы. Машину поставили, и на электричку. Я решил последовать за вами.
– Вам что, больше в воскресенье заняться нечем?
– Вот и я так подумал, увидев вас. Кто под деревом лежит, Соломон Борисович?
– Кто? – включил дурачка Беркович.
– Вы с кем здоровались?
– С сосной. Для семьи Берковичей она не просто дерево, а символ.
– Я же бригаду вызову, и мы все равно докопаемся до сути. Так что давайте начистоту.
– А давайте, – азартно проговорил Соломон. – Срок давности все равно истек. Да, под сосной моя вторая половинка. Мой близнец.
– Соломон… давайте уж без отчества?
– Можно и без «вы».
– Устраивает. Соломон, ты сестру убил?
– Нет.
– Но похоронил… – Он кивнул. – Давно?
– Больше двадцати лет назад.
– То есть она не только в Крым, но и в Омск не уезжала?
Беркович на сей раз головой мотнул и перекатил конфетку из одного уголка рта в другой.
– Выходит, ты играл две роли половину своей жизни!