«Ведь я виделась с Птенцовым утром. Он ни слова не сказал о похоронах. Елена тоже не позвонила. Мое присутствие для них там нежелательно? Почему же?»
То, что Виктор оказался родственником Птенцова, и это было скрыто, также произвело на нее неприятное впечатление. «О нем говорили так вскользь, будто он поселковый пропойца, такой же, как десятки других. Это очень странно. А его россказни: видел – не видел, женщина – мужчина… Только в одном остался тверд, что на преступнике была моя куртка!»
С момента того шокирующего известия, что неведомый преступник воспользовался ее одеждой, Александра каждый раз, надевая куртку, ощущала нечто чужеродное: словно недоброе прикосновение к своим плечам, спине, груди. Ее передергивало. И сейчас, хотя злополучная вещь висела в коридоре, художница снова ощутила это вкрадчивое, неприятно анонимное, угрожающее касание неразгаданной тайны.
Она спала крепко и едва проснулась от звонка будильника, поставленного после разговора с Леонидом на ранний час. Александра хотела непременно попасть на отпевание покойной подруги в церкви при кладбище, а не просто положить цветы на зарытую могилу. Когда она включила свет и начала одеваться, ее удивило, что Маргарита даже не шевельнулась.
– Ты рано уснула… Неужели не выспалась?
Одевшись, она подошла к тахте, склонилась над подругой и нахмурилась. Лицо лежавшей женщины пылало от жара. Маргарита слегка приоткрыла глаза, облизала губы и что-то пробормотала.
– Ты больна! – воскликнула художница. Приложив ладонь ко лбу подруги, она убедилась в своей правоте. – У тебя сильный жар!
– Я просто устала, – вяло ответила та. – Который час? Я встану.
– Ну нет. Лежи! Я тебя поручу маме, она лучше меня знает, как ухаживать за больными.
– А ты… Куда уезжаешь? – Голос Маргариты звучал бесцветно, она говорила словно по инерции.
– На кладбище.
Подруга открыла глаза чуть шире, ее ресницы часто задрожали. Она выглядела сейчас такой измученной, беззащитной. Свет слабой настольной лампы оставлял ее лицо в тени, но художница видела, как оно осунулось за ночь. Она снова прижала ладонь ко лбу Маргариты.
– Хоронят Марину. Я говорила тебе, она помогла найти эксперта, того, к которому мы вчера…
– А… – протянула подруга. – Это все пес…
– Что? – Александра склонилась ниже.
– Это пес.
Художница выпрямилась. Она хорошо помнила то, что подруга сказала вчера, во время визита к Птенцову. Слова о том, что пес перестал спасать и начал убивать, показались ей метафорой. Но теперь, когда Александра шла на похороны человека, погибшего, едва соприкоснувшись с тайной трюфельного пса, когда знала о подробностях смерти адвоката и о том, какие страхи, корыстные ожидания и надежды мог будить и концентрировать вокруг себя этот бессловесный серебряный зверь, слова, которые в полубреду шепнула подруга, были очень похожи на правду.
– Сейчас к тебе придет мама.
Мать уже готовила завтрак на кухне. Александра коротко сообщила ей, что едет на похороны подруги, погибшей на днях под электричкой, и что Маргарита лежит в жару. Женщина немедленно вытащила из кухонного шкафчика градусник:
– Что за напасть! Смотри, тоже не простудись, сегодня холодно.
– Мама, можно мне надеть что-нибудь твое? – неожиданно для себя самой попросила Александра. – Эта куртка моя красная… Надоела.
Мать изумилась и обрадовалась. Ей никогда не нравилось, как одевается дочь. Джинсы, куртки, свитера, длинные шарфы и вязаные шапки – все это казалось женщине главной причиной того, что у Александры никак не складывалась семейная жизнь. Единственной данью моде и женственности были каблуки, с которыми Александра редко расставалась, несмотря на аскетизм своего существования. Она была небольшого роста и чувствовала себя чуть уверенней, добавив к нему несколько сантиметров.
Из недр бездонных антресолей в коридоре было спешно извлечено черное длинное пальто. Сейчас оно стало мало матери, она носила его лет пятнадцать назад. Пальто, аккуратно упакованное в пакет с мешочками сушеной лаванды, совсем не измялось и приятно пахло. Надев его и взглянув в зеркало, Александра улыбнулась, поймав себя на мысли, что стала очень похожа на мать. Та вздохнула:
– Ну вот, ты и выглядишь как человек. А эта затасканная куртка, да еще с чужого плеча, кажется… У тебя подростковая манера вечно меняться тряпьем со своими друзьями по всему миру… Вот и выглядишь как чучело! А у куртки хлястик оторван. Сегодня соберусь пришью…
– Не надо ничего пришивать, – остановила ее дочь. – Куртку я выброшу.
Вдоль глухой желтой оштукатуренной стены, отделявшей кладбище от проезжей части, тянулись озябшие кусты барбариса. На красных ветках кое-где еще оставались сморщенные ягоды. Голые бурые ветви плюща, обвившего стену, поседели от инея. Остановившись на обходной дорожке, Александра смотрела, как воробьи, налетевшие стаей из-за кустов, бодро прыгают среди могил, что-то склевывая с дорожек и холмиков, убранных венками из искусственных цветов и листьев.
Могила, в которую опустили после отпевания Марину, осталась на другом конце кладбища. Сюда Александра забрела, пытаясь утихомирить ходьбой тяжелые мысли, одолевавшие ее во время церемонии.
Народу на похоронах было ничтожно мало. Может, причиной тому стали предпраздничные дни, до Нового года оставалось чуть больше трех суток. Кто-то уехал из города, кто-то захлопотался или был вне досягаемости для звонка. Но Александра ожидала увидеть хотя бы два десятка родственников и друзей. А было всего шесть человек, включая ее саму. Кроме художницы, пришел Птенцов, поддерживаемый под один локоть Виктором, под другой – Еленой. Леонид с девушкой. И больше никого. Родители покойницы, люди уже очень пожилые и оба серьезно болевшие, на кладбище не явились.
Для Александры явилось открытием, что у сорокадвухлетней, умной, интересной в общении и внешне привлекательной женщины оказалось так мало близких людей, желающих проводить ее в последний путь. Она не знала, был ли у Марины после развода роман, наладились ли постоянные отношения с кем-либо, но теперь поняла, что та жила одиноко, замкнувшись в своей страсти к серебру, уничтожившей ее семью. «То, чему она отдавала душу и сердце последние десять лет, вытеснило из ее жизни всех! – с содроганием поняла художница. – Серебро стало ее страстью, любовью, дружбой, семьей. Хорошо еще, что пришел сын…»
Птенцов стоял все время, опустив глаза в землю. Виктор то и дело вздрагивал всем телом, глаза у него слезились, он был с похмелья. Елена, строгая и спокойная, в черном кружевном платке, накинутом поверх норковой шапки, время от времени чуть шевелила губами, словно молилась про себя. Сын Марины стоял в расстегнутой куртке, но холода будто не чувствовал. Его девушка жалась сзади. Она обмоталась шарфом и низко надвинула опушенный мехом капюшон, так что лица ее Александра не видела.
Заиндевевшие комья приходилось разбивать лопатами. Двое мужчин, закапывающих могилу, со скрежетом вонзали лезвия в смерзшиеся кучи вынутого грунта. Эти однообразные звуки и стук падавшей в яму земли наводили на Александру смертельную тоску. Леонид вздрагивал каждый раз, когда особенно крупный ком ударял в крышку стоявшего в яме гроба…
Птенцов еще по дороге из церкви к могиле спросил Александру, собирается ли она с подругой завтра посетить аукцион?
– Конечно, – ответила она. – Известно, куда подъехать?
– Я сам пока ничего не знаю…
Мужчина медленно переставлял ноги, опираясь на руку своей верной спутницы. Елена шла погруженная в раздумья и, казалось, к разговору не прислушивалась. Виктор отстал от маленькой процессии на несколько шагов.
– Все окружено большой тайной, – продолжал Птенцов. – Этим утром пришло с того же номера сообщение, что продавец в последний момент всех известит по телефону и назовет адрес. Я пытался перезвонить, надеялся, грешным делом, договориться еще до аукциона… С тем же результатом – номер тут же был заблокирован. Мне это нравится все меньше. Обычно такие вещи делаются в частной галерее, где, по крайней мере, есть гарантия, что тебе не перережут горло. Словом, это предприятие вызывает все больше подозрений.
– Вы ведь в курсе, вещь краденая…
Птенцов досадливо отмахнулся:
– Что с того? Большая часть вещей на таких мероприятиях краденая. Тут что-то похуже, может быть, готовится. Но я все равно поеду. В моем возрасте чего-то бояться уже глупо. Значит, и вы решились…
– Я буду там обязательно, – пообещала Александра. – Прошу вас, перезвоните, как только узнаете, где состоится аукцион!
– Могу даже заехать за вами, – любезно предложил Птенцов. – Все равно ведь отправлюсь туда на такси.
– Пожалуй… – колеблясь, ответила Александра.
Ее родители жили в спальном районе, Птенцов – в самом центре, и маневрирование между этими точками на машине в предпраздничный день грозило отменить их участие в аукционе вовсе. «Но если я сегодня не поеду домой, а разок переночую у себя в мастерской, до Ильинки будет рукой подать. Аукцион тоже наверняка в центре!»
