– С какой целью? – поразился Левин. – Смоленская, ты вообще-то соображаешь, что говоришь?
– Конечно, соображаю! Это ты, может, не заметил, как ведут себя тот же Рябинин и его сочинские коллеги по отношению ко мне, как всячески выказывают свое недоверие, а я-то прочувствовала это на себе еще там, в подвале ювелирного магазина… Ты думаешь, никто из них не знал, что здесь, в Туапсе, в помещении заброшенной библиотеки хранятся наркотики? Да все они знали! Городок-то какой маленький! Я же просила Колю Рябинина вызвать в Туапсе экспертную группу по выявлению в подвале библиотеки хотя бы микроскопических следов наркотиков, так они, черт бы их побрал, не приехали, сломались, видите ли, по дороге! И ты считаешь это случайностью? А теперь еще и подкинули золотую зажигалку Изольды, моей лучшей подруги!.. Или… – она подошла к Левину и заглянула в его блестящие при лунном свете глаза, – или ты думаешь, что Изольда имеет к этому преступлению какое-то отношение?
– На зажигалке отпечатки ее пальцев… – пробормотал он, чувствуя особую неловкость от того, что разговор идет о близкой подруге Кати и что именно он, Миша Левин, вынужден констатировать такие факты. – Сочинской прокуратурой была проведена определенная работа…
– Если это действительно ее зажигалка, то неудивительно, что на ней отпечатки ЕЕ пальцев, но как могли они определить, что это именно ее зажигалка?
– Случайно. Дело в том, что она не так давно звонила в Сочи, пыталась разыскать тебя, а потом сказала, что выслала снимок, фотографию женщины…
– Ну да, я просила ее прислать нам более качественную фотографию Пунш…
– Все правильно! В послании обратный адрес и имя: Изольда Хлуднева! Все дело в ее имени, понимаешь? У нее достаточно редкое имя, чтобы не обратить внимание на схожесть имен на зажигалке и присланном снимке… Мало того, что Пунш наследила в С., так она еще и похожа на девицу, которая фигурирует почти во всех убийствах здесь, на побережье, а тут еще такая находка на месте преступления – золотая зажигалка с этой чертовой надписью! Они решили проверить на всякий случай и попросили выслать из С. отпечатки пальчиков Хлудневой…
– Отпечатки Изольды? Бред!
– Представь себе их удивление, когда обнаружилось сходство этих отпечатков с оставленными на местах преступлений ВЕЗДЕ – и в Мамедовой Щели, и в Голубой Даче, и в Лазаревском, и даже здесь, в ювелирном магазине Туапсе…
– Миша, да ты рехнулся! – Смоленская уже не контролировала себя. Ей показалось, что она видит перед собой сумасшедшего либо провокатора, поставившего перед собой цель довести ее до белого каления. – Что ты несешь?! Как могли отпечатки пальцев Изольды оказаться здесь, на море, если она в С. и никуда не выезжала?!
– Успокойся и постарайся взять себя в руки. Дело в том, что я сам лично, своими глазами видел увеличенные снимки с ее пальчиков – поверь, они полностью совпадали с теми, что были обнаружены на стаканах, рюмках, бутылках и пепельнице…
Смоленская онемела, она не могла выговорить ни слова – все в ней бунтовало, протестовало против такой чудовищной лжи. Она чувствовала, что там, в Сочи, разыгрывается чья-то крупная карта, и от того, сумеет ли следственная группа из Москвы побить ее своими козырями, зависит судьба какого-то высокого чиновника или мафиози – иначе как можно было объяснить столь сложную и грубую игру, которую они затеяли против нее, Смоленской, нащупав ее самое уязвимое место – подарок Изольде.
– Миша, скажи, они знают, что мы с Изольдой подруги?
– Понятия не имею, но уже в самое ближайшее время они официально сообщат тебе о том, что отпечатки пальцев, обнаруженные на месте преступлений, принадлежат Изольде Павловне Хлудневой. Я сам видел копию заключения…
– И что же, кроме этих отпечатков пальцев, других следов не обнаружено?
– Почему же, обнаружены следы жертв…
– И все? А где же следы настоящего преступника? Того, кто душил всех этих несчастных?! Да что же это такое? И почему так тянут с медицинским заключением? Что это за удушение, когда у жертв трещат ребра и ломаются кости? Миша, включи свет, давай заварим чай и посидим-подумаем, как нам действовать дальше. Ведь все это – провокация чистой воды. Изольда здесь ни при чем. К тому же все это грязная работа. Ну посуди сам, я повторюсь, как мог убийца не заметить золотую зажигалку, если он убивал РАДИ КОРЫСТИ?! Он знал, кого грабить, и выбрал практически самых богатых людей из местных и отдыхающих…
– Ты расскажешь об Изольде Баженову и Скворцову?
– Не знаю, но ведь они и так рано или поздно узнают все сами… Господи, ну и дела! Знаешь, надо срочно предупредить Изольду. И еще. – Она вдруг схватила его за руку и крепко сжала ее: – Спасибо тебе, Миша.
– За что?
– Что пришел ночью и все рассказал. Я ведь еще за столом заметила, что ты много ешь… А когда ты много ешь, значит, волнуешься… Но разве могла я предположить такое… Ты мне поможешь?
Он кивнул и вдруг понял, почему никогда не хотел обладать Катей… Она не женщина. Она – следователь. И этим все сказано. Вся ее плоть, каждая клеточка, каждый волосок или родинка и даже самые нежные и чувствительные впадинки или выпуклости закрыты от мужчины. Неужели ни один мужчина даже не попытался пробудить в ней желание?
Левин впал в какое-то нервное оцепенение и долгое время не мог понять, как можно было одновременно пытаться увидеть в Кате женщину и рассуждать на такие серьезные темы. И когда он пришел к выводу, что заниматься самокопанием сейчас, глубокой ночью, не самое лучшее занятие, то услышал: «А сейчас будем пить чай…» – и понял, что это невинное чаепитие продлится скорее всего до самого утра. Как же иначе, ведь на карту поставлена честь Катиной лучшей подруги.
* * *
В цирке пахло конским навозом и животными. Специфический крепкий запах, вдыхая который уже почти слышишь праздничное звучание оркестра, веселый голос степенного шпрехшталмейстера и видишь сверкающих золотом и бриллиантовыми блестками гуттаперчевых гимнасточек и клоунов с размалеванными уморительными рожами.
Где-то в глубине цирка слышался гул: представление закончилось, и толпа зрителей хлынула на лестницы, чтобы спуститься к гардеробу. Здесь же, на задворках цирка, было относительно тихо и спокойно, если не считать доносящихся откуда-то из-за дверей лая собак и возбужденных голосов артистов, устремившихся в свои гримерные.
Изольда поднялась на второй этаж, где располагалась уборная лилипутов, и, следуя договоренности, три раза постучала в ярко-розовую деревянную, словно игрушечную, дверь, явившуюся для Изольды лишь подтверждением ее предположения о том, что в цирке все несерьезно, даже двери. А вот теперь ей впервые предстояло поговорить с самым настоящим цирковым артистом.
Открылась дверь, и перед ней появился огромный, метра под два ростом, человек в костюме клоуна с набеленным лицом, раскрашенным румянами и синими тенями. Жуткое зрелище.
– Клоун Ферапонт вас приветствует! – расшаркался шут перед Изольдой.
– Мне бы Максимова…
– Он перед вами, – улыбнулась оранжевыми жирными губами веселая рожица, и Изольда только сейчас разглядела, что настоящие губы клоуна вовсе и не смеются. Он был сосредоточенно-серьезен.
– Вы Изольда Павловна? Проходите, пожалуйста. – Максимов предложил ей сесть на маленький продавленный пуф, поскольку все стулья и два кресла довольно большой уборной были завалены реквизитом и костюмами. Стоял сильный запах пудры и спиртного. – Я попросил всех своих, чтобы они подождали нас в буфете, и, если вам захочется с ними поговорить, я тотчас их приглашу. Просто не хотелось, чтобы нам мешали…
Изольда, с интересом разглядывая склянки и коробочки на столе перед большим овальным зеркалом в белой раме, не сразу заговорила. Любопытство пересилило долг. Но потом все же собралась и, предложив Максимову не стесняться и во время разговора спокойно снимать с лица грим, задала единственный вопрос, ради которого, собственно, и приехала:
– Скажите, Александр…
– …Сергеевич, как у Пушкина, очень легко запомнить… – Максимов отвинтил крышку большой пузатой банки и, зачерпнув из нее специальной круглой губкой густой белый крем, принялся наносить его на лицо.
– Скажите, Александр Сергеевич, в вашей труппе есть две женщины-лилипутки лет пятидесяти, предположительно саксофонистки?..
– Саксофонистки? Конечно, есть, но им далеко не пятьдесят, им всего-то чуть больше тридцати…
Он не торопясь привычными движениями принялся счищать губкой ставший цветным жирный крем и, вытирая ее то и дело о большую розовую тряпку, снова и снова водил губкой по ставшему похожим на палитру лицу. – А что, неужели они так старо выглядят?
Изольда молча достала снимки, на которых были изображены трупы лилипуток из морга, и протянула их Максимову.
Тот, вытаращив глаза и обняв правой ладонью подбородок, в каком-то нервном, судорожном порыве смазал с него остатки белой краски и взглянул на Изольду.
