– Майк, прежде чем ты завернешь меня в пластик, я должен тебе кое-что показать.
– Правда? Ты не собираешься маяться фигней, паренек? Я не в настроении. Уже минул полдень, а я еще ни разу не спустил.
Я медленно извлекаю телефон.
– Майк, ты должен посмотреть это. Твоя мама хотела бы, чтобы ты это посмотрел.
Мэдден выхватывает телефон у меня из руки толстыми пальцами.
– Сотовый телефон? У мамы сотового телефона отродясь не было.
– Да не телефон, – говорю я. – На нем есть видеосообщение, стоит на паузе. Просто коснись экрана.
Насупленные брови Майка подразумевают, что такую важную персону, как он, не следует утруждать прикосновением к экрану, а на случай, если его хмурый взгляд поймут неправильно, Майк заодно озвучивает:
– Гребаные крохотные телефончики. В лом возиться, клянусь Иисусом. Кучка синезубой онанизации.
Онанизации? Неохотно признаю, что впечатлен.
Келвин, зашикав Мону в гримуборную, возвращается как раз вовремя, чтобы предложить свои услуги по аудиовизуальной части.
– Мистер Мэдден, – говорит он. – Я могу перекинуть это на большой экран, как два пальца обоссать.
Майк швыряет телефон ему:
– Валяй, паренек. У меня от этих приблуд зубы сводит. После VHS я за ними больше не слежу.
Пока Келвин мылит видеофайл на свой «Макбук», я мило улыбаюсь человеку, сердце которого вот-вот вырвет из груди и проволочет по асфальту HD-призрак его собственной матери.
Не самый ли это жестокий поступок в моей жизни?
Возможно.
Но справедливости ради надо сказать, что я подвергся жестоким провокациям. Время от времени я делаю штуки, которые поначалу особого впечатления не производят, но закольцовываются в памяти, чтобы преследовать меня годами. Вплоть до этого момента номером один среди актов жестокости, когда-либо свершенных Дэниелом Макэвоем над другими людьми, был летний вечер в армейском учебном лагере Керраг в графстве Килдэр, когда я подбил сослуживцев устроить темную салабону из Донегола за то, что тот испортил время отделения на полосе препятствий. Челюсть у парня сломалась, и сломал ее мой пинок. Я почувствовал, как кость подалась под моим ботинком и хрустнула. Я так в этом и не признался. Пусть вина ляжет на плечи всей группы. Донегольца комиссовали, так что, может статься, я спас ему жизнь, вот что я твержу себе.
Ты не бесхребетный задира. Ты спас ему жизнь.
Фуфло. Я сам выбрал. Пошел легким путем.
Я Не Такой Уж Плохой. Нет, нет, нет.
По-моему, того паренька тоже звали Майк.
Неужто знамение? Не следует ли мне дать Ирландцу Майку амнистию?
Я гляжу в глубоко посаженные глазки соискателя на звание крестного отца, и мне приходит в голову, что он, наверное, обрушит на Софию молот собственной рукой.
В жопу милосердие. Я должен выкарабкаться из-под этого типа.
– Где, к чертям, это видео, Келвин? – надувает губы Майк. – У меня дела, знаешь ли.
Власть делает взрослых мужей детьми. Мой папочка был такой же. Его уловка состояла в том, чтобы накрутить себя по полной программе, а уж затем изобрести хлипкий повод для этого. Он не мог просто дать выход ярости, потому что был злобным ублюдком. Нет, ему требовались оправдания, и помоги Бог всякому, кто посмеет оспорить его резоны. Помню, он пришел домой с бегов с грозовой тучей на плечах, проставив уйму денег на клячу, налетевшую на первый же барьер и сломавшую шею. Обвинил мать во флирте с молочником и дал ей яростную затрещину, или подачу сверху, как он частенько называл этот удар, когда пара-тройка стопок грела ему кишки.
Молочнику на нашей улице было восемьдесят семь лет, и у него была самая натуральная деревянная нога. Десять лет я считал, что этот мужик – пират в отставке. Нынче деревянных ног уж не увидишь. В наши дни куда ни плюнь, сплошь углеродное волокно.
Может, причина в мыслях об отце, но я вдруг впадаю в тихую ярость.
– Эй, Майк, – говорю я. – Прежде чем мы посмотрим это видео, я хочу, чтобы ты знал: как бы там ни повернулось, я с твоим говном завязал.
Майк толком не знает, как реагировать. Хочет отделаться смешочками, но, по-моему, слышит сталь в моем голосе.
– Правда, паренек? Завязал с моим говном, а? Это возможно. Это вполне возможно.
Я не отзываюсь ни словом, но готов выскочить из кресла, потому что велик шанс, что как только кино пойдет, Майк слетит с катушек.
– Поехали, мистер Мэдден, – сообщает Келвин, даже не догадываясь, что скоро он будет легендарным казненным вестником. – Видите, я просто приложил это видео к письму и отправил его с телефона на мой компьютер. А поскольку у вас тут есть Wi-Fi, это ноль проблем в буквальном смысле. А так долго – из-за размера видео; я не хотел его сжимать, жертвуя качеством, потому что мы выводим его на большой экран.
Судя по виду, на Майка это объяснение нагнало такую скуку, что того и гляди голова скатится с плеч.
– Дети, – говорю я, и Мэдден взглядом отвечает: «Уж мне-то не рассказывай».
Хорошо, что мы контактируем. Это определенно наш последний шанс.
– Поехали, босс. – Келвин нажимает на клавишу пробела с такой же торжественностью, как президент, запускающий ядерную атаку из своего чемоданчика.
Мля. У меня мандраж. Эйфория. Мне хочется хихикать. А еще я смущаюсь за Майка, ну, знаете, он ведь все-таки человек, как ни крути. А ни один сын не захочет видеть то, что вот-вот предстоит Майку. За вычетом разве что греческого парня Эдипа.
На экране появляется окно видео.
– Та-да! – провозглашает Келвин, отступая от экрана, в попытке преувеличить важность воспроизведения видео, дабы скомпенсировать свой предыдущий ляпсус. Он почти наверняка об этом пожалеет.
Качество фильма превосходное. Изумительно, чего только не сделаешь с помощью телефона в наши дни.
Майк со своим техническим кретинизмом при любых разговорах о компьютерах настроен по умолчанию на скуку. Если б кто-нибудь спросил у Майка Мэддена, «Мак» у него или ПК, тот, вероятно, ответил бы, что у него в Уотерфорде есть кузены Макдональдсы. Несмотря на это, я не удивляюсь, когда нечто на экране пробивается сквозь его апатию.
– Погоди-ка, – оживляется он, – это мамочкина комната.
На экране мы видим спальню – прямо-таки позаимствованную из каталога «Комната ирландской мамочки», вкупе с лоскутным одеялом на кровати с балдахином и горой подушек, достаточной для удушения кита. За изголовьем кровати из чугунного литья висит банальная вышивка.
Это и есть комната его мамочки. Я знаю, потому что смотрел этот клип, и расплывающаяся по роже Майка широкая теплая улыбка вот-вот будет стерта напрочь.
Камера чуть поворачивается, захватывая в кадр пожилую даму.
– Мамочка сделала прическу, – выдыхает Майк. – И зубы.
Деликатно кашлянув, миссис Мэдден смотрит прямо в зрачок камеры.
– Это сообщение для моего сына Майкла, – говорит она, воистину воплощая собой Ирландскую Мать, игнорировать которую себе же хуже.
– Да, мамочка, – автоматически отзывается Майк, и если кто-нибудь из его людей мечтает получить пулю в живот, ему сейчас самое время хихикнуть.
– Майкл, мой дорогой друг надежно информирует меня, что ты в Соединенных Штатах Америки затеваешь всяческую дребедень. Что ж, бизнес мужчины – его личное дело, и я горжусь тем, чего ты сам достиг, и прекрасно осознаю, что порой нужно разбить несколько яиц, чтобы приготовить омлет.
– Да, мамочка. Вот именно, мамочка. Спасибо, мамочка, – долдонит Майк, повинуясь с наслаждением.
– Но Топ… мой добрый друг и сам имеет доброго друга, а ты держишь пушку у виска этого человека. – Голос миссис Мэдден взбирается на октаву вверх, до истерических интонаций. – А он ирландский солдат! – Пожилая леди подается вперед. – Солдат, Майкл, как двое из твоих собственных возможных отцов.
Видел я, как люди обнажают душу, выворачиваются наизнанку, но чтобы с такой брутальной эффективностью – крайняя редкость. Майк во всех отношениях стал восьмилетним мальчиком, писающим себе в штанишки.
– Мамочка, – говорит он умоляющим тоном, будто она жива. – Тут же все ребята.
– А теперь послушай меня, малыш Мики, – говорит его мать с суровым взором. – Сними этого самого Дэниела с крючка. Оставь его в покое, сын, а если тебе надо разрядиться, убей пару английских мальчиков.
– Не могу, мамочка, – ноет Майк. – Я дал слово.
Миссис Мэдден наезжает на него, как паровой каток.
– И никакой чуши несусветной насчет долга или обязательств и слышать не желаю. Я твоя мать, и я велю тебе отозвать своих псов. Я никогда ни о чем тебя не просила, Майки, и сейчас не прошу. – Она наклоняется к камере. – Просто сделай, как велит твоя мамочка, или я буду преследовать тебя и на том свете. До свиданья, Майк. Позвони мне в пятницу. – Миссис Мэдден кротко улыбается тому, кто держит камеру. – Как получилось, Топотун?
– Топотун? – переспрашивает Майк.
Мужской голос за кадром отвечает:
