Я отключаю в телефоне звук, веля себе насладиться этой интерлюдией здравомыслия.
София приносит пиво, чокается со мной и сворачивает к ванной.
– Хочу выгнать бо́льшую часть влаги из волос. Почему бы тебе не заняться пока этой бутылкой, а я потом вернусь с другой?
Когда фен с воем пробуждается, я, опустившись на софу, шарю между подушек в поисках пульта дистанционного управления.
Я ищу пульт на софе. Это вполне нормально. София сушит волосы, как обычный человек. Как водится у подружек.
Одну ночь. Хотя бы одну ночь.
Я делаю большой глоток пива, чувствуя, как его прохлада неспешно распространяется в груди, и, должно быть, на минутку отключаюсь, потому что следующим делом волосы Софии щекочут мне нос, пока она укладывает голову у меня на груди.
– Это чудесно, – говорю я.
– Ага, – отвечает она. – Хотела бы я, чтобы так было все время.
Будто она выхватывает желания из воздуха у меня над головой.
Сквозь рубашку я чувствую, как ее сердце бьется в клетке груди, будто крылья птицы о прутья. София волнуется.
– Тебя что-то тревожит?
– Я должна сказать тебе о Кармине, – сообщает она с дрожью в голосе.
При обычных обстоятельствах я был бы в восторге оттого, что этот разговор наконец-то состоялся, но как раз теперь я устал, эгоистичен и хочу лишь наслаждаться этой красивой женщиной и прижимать ее к груди, сколько удастся.
– Нет нужды, – отзываюсь я. – Во всяком случае, не сейчас.
– Я должна сказать тебе, Дэн. Если мы собираемся когда-нибудь…
Пойти дальше? Получить шанс? Наверное, что-нибудь из этого.
– Лады, но не доводи себя до расстройства. Только пунктиром.
София припадает к моей груди, как прилипала.
– Я была очень одинока, вот оно что. Глупая девчонка, слушавшая свои записи Блонди и мазавшаяся дешевой косметикой. Родители мои умерли, и я была в доме одна-одинешенька.
Я знал, что здание принадлежит Софии. Она живет на доход от четырех апартаментов. Она жила бы куда лучше, занимайся какой-нибудь мужик уборкой вместо того, чтобы позволять жильцам делать это самим взамен квартплаты.
– Когда я познакомилась с Кармином, он казался таким замечательным. У него был «Мустанг», знаешь ли, и он являл собой вроде как противоположность моему папе. Через полгода мы обручились. Через год поженились. Он был у меня первым.
История настолько заурядная, что хоть плачь. Уж казалось бы, человек вроде Софии Делано мог бы пережить более впечатляющее крушение, а не эту скорбную житейскую повесть.
– Не знаю, что пошло не так. Может, секс… знаешь ли, я ведь была совсем новичком по этой части. Я делала все, что хотел Кармин, но он вечно был недоволен. Начал выпивать чуть ли не с утра. Забирал всю квартплату и пьянствовал где-то целыми днями.
Я похлопываю ее по плечу. Жест довольно жалкий, но я малость подрастратил почву под ногами.
– Кармин никогда не выпускал меня из дому и не пускал никого в дом. Однажды он погнал почтальона пинками вдоль по улице за то, что тот сказал «привет». Бедолага сказал «привет», и всё.
Об этой разновидности безумия – контролируемой ревности – мне известно все. Перед моим мысленным взором Кармин начинает обретать черты моего доброго старого папаши.
Потому-то ты и любишь Софию, болван. Ты защищаешь собственную мать.
Откровением это не назовешь. Всякий посмотревший пару эпизодов «На лечении»[78], ухватит, что к чему. Саймон Мориарти швырнул эту психострелку в меня месяцы назад. И все же меня потрясает, насколько это отвечает истине.
Может, как раз потому ты и не спешишь забраться под одеяло.
Вот минус собственного мозгоправа: после него все дистиллировано до погребения папули в собственном дворе и копуляции с мамулей. Вот вам маленький намек: если вас когда-нибудь отправят на лечение, просто признайтесь в эдиповой штуковине под конец второго сеанса и купируете свой приговор месяцев на шесть.
– Его отлучки были все дольше и дольше. Возвращался он с татуировками, воняя другими женщинами. Зачастую, когда Кармин звонил, чтобы убедиться, что я дома, и велеть приготовить обед, а после являлся через три недели, то если еда не была готова, он взвивался до потолка. Это ужасно, Дэн, просто кошмар. Я была просто раздавлена.
«Ты раздавлена по-прежнему», – думаю я, но высказать этого никак не могу, так что оставляю при себе.
– Затем однажды на Рождество у нас был грандиозный скандал из-за индейки. То ли пережарена, то ли недожарена, не помню. Он ударил меня лопаточкой, Дэн, треклятой лопаточкой! Так что я схватила термометр для мяса и сказала, что он покойник, если еще раз хоть пальцем ко мне притронется. Я говорила всерьез, помоги мне бог, этот человек разбудил во мне убийцу, но я все еще любила его.
О внутреннем убийце я знаю все. Моей матери так и не перепал шанс прикончить отца. Может, я сделал бы это за нее.
– Так что он удалился. Просто ушел. Месяцами он звонил и велел мне накрыть стол. Он так и не вернулся, но звонил годами. Ублюдок. Всякий раз, когда звонит телефон, я подпрыгиваю и всегда держу в холодильнике миску салата – знаешь, на всякий случай.
Ублюдок. Угу, самое подходящее слово для него.
– Я спалила все фотки, Дэн. Все до единой, какие смогла отыскать, но по-прежнему вижу его лицо по всему проклятому дому, ежеминутно и ежедневно.
Какое-то время София плачет, и мне хочется составить ей компанию, это может принести катарсис, но мне кажется, что Софии может понадобиться скала, чтобы опереться прямо сейчас, так что я похлопываю ее по плечу, поджимая губы.
– Полный ублюдок, – сочувственно приговариваю я. – Жопа с ушами.
Но крохотная малодушная частичка моей души гадает, что это за салат, и я ненавижу себя за это и умоляю свой желудок не заурчать как раз сейчас. Может получиться неловко.
София плачет, должно быть, добрый час, ее крохотное тельце сотрясается рядом с моим, будто раненая зверушка, и я понимаю, что мы достигли поворотной точки.
– Я собираюсь остаться на лекарствах, – наконец признается она, толчками выбрасывая из себя слово за словом. – Я хочу жить, Дэн. Я хочу, чтобы мы с тобой вышли – на обед или что-нибудь эдакое. Может, в кино.
Я бы хотел погладить ее волосы, но рука у меня от веса головы Софии онемела.
– Детка, я бы хотел. Честное слово. Я бы с радостью.
И хочу. Честно. Интересно, насколько шикарно в кинотеатре с этими парными сиденьями? Джейсон говорил, что они откидываются. Я ни разу не видел кино «Аймакс», потому что предаваться благоговению в одиночку кажется мне попустительством себе, раз теперь для нас открыт целый мир совместных переживаний.
Сев, София шмыгает носом.
– О боже мой! Наверное, я похожа на панду. Пойду чуток умоюсь, ладно? И принесу тебе еще пива. Холодного.
– Лады, – отзываюсь я, хотя предпочел бы провести так всю ночь, пусть рука хоть отсохнет.
Я провожаю взглядом Софию, мягко передвигающуюся по спальне, и мне приходит в голову, что в здравом уме она выглядит более жалкой, чем в безумии.
Это я могу изменить. Дайте только месяц. Дайте мне только сегодняшнюю ночь, ради всего святого.
Я только-только поставил серию «Дэдвуда», где у Эла выходит почечный камень, когда кто-то стучит в дверь. Три резких регламентных полицейских стука.
Блин.
* * *
За дверью стоит Ронел Дикон – вся из себя выставленное бедро и легавость; слова такого нет, а напрасно.
– Меня впустил старикашка, – объясняет она, потому что Хонг, наверное, произвел на нее впечатление. – Мудострадатель, знаешь его?
– Угу. Мистер Хонг. Нарушает кровообращение годами.
Надо думать, меня подставили по полной программе, раз Ронел выследила меня, и я надеюсь, что преамбула даст мне подсказку.
Она опрокидывает меня репликой:
– Помнишь, когда мы занялись этим внизу? Вот это было безбашенно!
Я нервно оглядываюсь через плечо. Софии незачем это слышать. Может, мне надо подделаться под ковбойский акцент, чтобы она подумала, будто голоса исходят из «Дэдвуда».
Ага, именно это ты и должен сделать. Пусть твоя психованная подружка подумает, что телик говорит о ней.
Так что вместо того я впускаю ее в прихожую.
– Ронни, в чем дело? У тебя что-то есть на Эдит? Ты пришла не затем, чтобы предаваться воспоминаниям. Мля, ты едва упомянула мне об упомянутой безбашенной ночи, когда я спасал тебе жизнь пару раз.
Я решил, что стоит подлить в коктейль жизнеспасительный фактоид. Кто его знает, вдруг у детектива Дикон есть чувствительное местечко, которое я просто пока не нащупал.
Ронни прислоняется к стене, и темно-синий плащ свисает, как накидка. Она так небрежна, что я начинаю тревожиться всерьез.
– Ага, я помню ту ночь, Дэнни. Ты очень старался, должна признать. Все жентельменские ласки и прочая муйня, но назавтра утром твоя подружка звезданула меня сковородкой.
– Это было блюдо для лазаньи, – поправляю я. – А кому врезали сковородой, так это был Хитрый Койот.
