выполненной, когда над койкой внезапно загорается сигнальная кнопка. Теперь можно отступить. Я отпускаю изуродованные артритом пальцы Бенсона, но они не разгибаются, а сжимаются крепче. В следующее мгновение дряблые веки старика резко распахиваются, и расфокусированный взгляд застывает на моем лице.
– С возвращением, Кэм, – ухмыляюсь я, замечая боковым зрением, как к дверям приближается фигура в белом.
Нет, это вовсе не призрак, а всего лишь всполошившийся доктор Тэрренс.
Разумеется, меня тут же выталкивают из реанимационной палаты и спроваживают в зал ожидания для посетителей, куда я иду совершенно спокойной и расслабленной походкой. Волнение и напряжение отпустили меня в тот момент, когда старый ублюдок открыл глаза.
Все-таки вера творит чудеса…
И абсолютно неважно, верю ли я в тот спектакль, что разыграл перед Бенсоном. Он каким-то непостижимым образом услышал и поверил. А может быть, действительно увидел лица тех, чьей кары он боится больше всего.
* * *
Док не спешит обрадовать меня новостями, время неумолимо летит, и, поглядывая на часы, я начинаю беспокоиться совсем о другом. Как бы не опоздать на ужин к Одли. Некрасиво получится, а хотелось бы еще успеть заехать в магазин. Не привык ходить в гости с пустыми руками. Достав телефон, я быстро набираю сообщение Аннабель, спрашивая, какое вино предпочитает Райан и нужно ли что-то купить к столу. Ответ приходит через пару секунд.
«Алан, у папы больное сердце, алкоголь ему противопоказан, а я не откажусь от бутылочки «Шато», пармезана и коробки конфет».
«А цветы? Какие ты любишь цветы, Эни?» – с улыбкой печатаю я.
«Алан, о таком не спрашивают, а просто дарят. Но я умоляю тебя – никаких цветов. У меня аллергия на пыльцу».
«Ты это только что придумала?»
«Если заявишься с букетом, я не открою дверь».
«Звучит как вызов». – С губ срывается смешок, и пробегающая мимо медсестра бросает на меня осуждающий взгляд.
«Сделай, как я прошу, Алан. Хотя бы ради исключения», – приходит сдержанный ответ. Моя улыбка мгновенно меркнет, а где-то под ребрами начинает болезненно тянуть.
– Мистер Флеминг?
Задрав голову, я узнаю доктора Тэрренса. По выражению его лица сложно что-либо прочитать из-за медицинской маски, но он не похож на человека, собирающегося сообщить мне скорбную новость.
– Ваш тесть вышел из комы, – с легким недоумением произносит док, и я с облегчением выдыхаю. – Все показатели в норме, и если ситуация не изменится, то в скором будущем мы переведем его в обычную палату.
– Спасибо, док! – Встав, я благодарно пожимаю руку доктора Тэрренса. – Вы сотворили чудо.
– Это действительно исключительный случай, – задумчиво отзывается мужчина. – Я поражен. Могу задать вам вопрос?
– Разумеется. Спрашивайте.
– Что вы вложили в ладонь мистеру Бенсону?
– Семейные реликвии, – не моргнув глазом, быстро отвечаю я. – Они дороги Камерону как память. Могу я попросить вас оставить их рядом с ним? Хотя бы на какое-то время?
– Необычная просьба, но почему бы нет? – пожав плечами, соглашается доктор Тэрренс.
Я не возлагал на этот вечер больших ожиданий, но, как оказалось, совершено напрасно. Райан Одли встретил меня тепло, словно давнего знакомого. Я не ощущал никакого напряга, недосказанности, косых взглядов, фальши или лицемерия. Это было неожиданно, непривычно, за последние годы я привык совершенно к другому формату общения – никакому. Можно пересчитать по пальцам тех людей, с которыми я разговаривал больше пяти минут, и еще меньше тех, с кем я поддерживаю постоянную связь.
Нет, я не утрирую, не преувеличиваю и не искажаю действительность. Несмотря на богатое воображение, я реалист, крепко стоящий на земле обеими ногами.
Когда находишься под постоянным прицелом алчных до грязных сенсаций журналистов и жаждущих расправы фанатичных поклонников Мириам Флеминг, потребность в коммуникации с социумом отпадает сама собой. Порой мне хотелось тоже исчезнуть, и в какой-то момент именно это я и сделал.
Не так, как Мири. Нет.
Стены моего проклятого дома оказались гораздо толще и крепче, чем все заклятия вымышленных и реальных чудовищ Мириам, но я упрямо продолжал жить, если можно назвать жизнью то, что происходило со мной в течение четырех лет с ее исчезновения.
«Если бы мы умели жить сегодняшним днем, не оборачиваясь назад и не заглядывая в будущее…»
Это я распорядился, чтобы на памятнике выгравировали именно эти строки. Каждый, кто был там, по-своему понял смысл, вложенный в слова эпитафии, но никто – что они значили на самом деле. Для меня, для нее, для всех нас. Только я знаю. Я один знаю.
Но не будем о грустном. Мири была права в одном: надо пытаться жить в настоящем, ценить каждое мгновение. Жаль, что сама она так не могла.
В небольшой уютной гостиной за столом с вкуснейшим ужином меня принимают пусть не как близкого родственника, но почти как друга семьи, а не прокаженного изгоя с недоказанным клеймом убийцы.
Райан ведет себя на удивление тактично, создав впечатление остроумного и интересного собеседника, постоянно подбрасывающего темы для необременяющего разговора, которые можно легко и непринужденно поддерживать.
Эни в домашней обстановке тоже ведет себя совершенно иначе. Смеется, шутит, жалуется на кота, в очередной раз пометившего ее обувь, улыбается просто так, без причины, и забавно смущается, когда пересекаются наши взгляды. А я постоянно ловлю себя на том, что любуюсь ею так, как давно уже не любовался красивой женщиной. Удивляться тут нечему. Она сногсшибательно выглядит в маленьком черном платье, идеально подчеркивающем стройность ее фигуры. Без косметики и украшений Аннабель умудряется сиять ярче любой красотки с обложки журнала. Я поражен, заворожен, обескуражен, соблазнен и очарован, а она, словно нарочно, не предпринимает ни малейшей попытки флирта, держа меня в постоянном сексуальном напряжении в ожидании хоть какого-то сигнала с ее стороны. В ней снова что-то изменилось, и я никак не могу уловить, что именно.
Странно, все так чертовски странно. Как сон во сне, из которого я никак не могу выбраться, и не уверен, что хочу. Мне безумно нравится смотреть в слегка захмелевшие глаза Аннабель, покачивающей в длинных пальцах бокал с вином, на ее красивые губы, то и дело расплывающиеся в улыбке, густую копну блестящих черных волос и бледную кожу, словно подсвеченную изнутри. Меня переполняет умиротворение вперемешку с сильнейшим возбуждением. Не знал, что так бывает. Совсем по-другому. Я чувствую себя разлившимся озером, готовым вот-вот прорвать плотину… но стоит только подумать об этом, как в памяти всплывают слова, которые невозможно вычеркнуть и забыть.
«Скажи, Алан, ты хоть что-нибудь чувствуешь, когда не трахаешься и не пишешь? Ты как заведенный
