У подъезда притормозило такси. Из него выбрался Павел, глянул на тускло-дождливые окна родного дома. Поскакал через лужи… Вбежал в загаженный, исписанный углем подъезд. У лифта стояла хлипкая девушка лет двенадцати-тринадцати, жевала жевательную резинку. Открылись двери лифта. Девушка посторонилась.
— Поезжайте, — сказала.
— Спасибо, — недоуменно сказал Павел, потом понял: — О время! О нравы! — Двери закрылись; лифт поплыл вверх; человек стоял с закрытыми глазами, отдыхал, потом глубоко вздохнул, открыл глаза… Искал ключи… ключи звенели, как бубенчики… Ключ в скважину… Хруст ключа… В квартире было стерильно чисто. Работал телевизор — очередную «мыльную оперу» смотрела дочь Ася. Павел положил на журнальный столик шоколадную плитку.
— А мама где?
— Купается, — буркнула дочь.
— Ага. Уроки сделала? Мне никто не звонил? Я тебя спрашиваю!
— Нет, — поморщилась Ася.
— Что? Нет? — Начинал сердиться, но требовательно затилимбонил звонок в прихожей.
Открыл дверь — на пороге стояла девушка, старательно жевала жевательную резинку. Невыразительно взглянула на Павла.
— Мне Асю.
— Здравствуйте, — со значением проговорил Павел.
Шла дочь.
— Ой, ты уже пришла? Я сейчас-сейчас… Вика-Таша-Носок там?
Павел посчитал себя в праве вмешаться:
— Куда это на ночь глядя?… И… и дождь…
Его игнорировали; ничего не оставалось, как ретироваться. Остановился у двери ванной, постучал.
— Это я.
— Что? — Невнятный голос жены.
Приоткрыл дверь — жена лежала в ванне; клубилась пахучая пена.
— Ася куда-то уходит. Куда на ночь?…
— Я знаю. А ты почему так поздно?
— Разве? — Посмотрел на часы. — Шили суицид… Тебе помочь?
— Нет, спасибо, — глубоко вздохнула жена и хлебнула воды. — Тьфу ты, Господи!.. Павел, иди!..
Закрыл дверь в ванную комнату. В прихожей хлопнула дверь. Павел помял лицо. Плюхнулся на диван. Минуту смотрел на экран телевизора. Потом взял пульт — переключил все каналы. Экран жил лживой, бездарной, пустой жизнью.
Увидел на журнальном столике плитку шоколада. Цапнул ее, разодрал меловую, праздничную бумагу и принялся механически жевать приторную дрянь.
В гостиной громко работал телевизор. Сын, утонув в кресле, увлеченно следил за перипетиями «мыльной оперы». Маша остановилась в дверях.
— Ростик!
Сын не слышал, грыз ногти. — Слава! Эй, человек!
— А? — Обратил внимание. — Чего?
— Сделай тише, пожалуйста. Как уроки? Ты ел?
— Да, — ответил сын, выполняя просьбу матери. — Папа звонил, поздно будет, сказал…
— Я знаю. — Устало побрела на кухню. Села на табурет, посидела так минуту-другую, потом подняла голову — на столе и в мойке грязная посуда. Вздохнула, поднялась, надела фартук и с обреченным видом протянула руки к крану… Вода с силой ударила по рукам… Маша взяла большой фужер, подставила его под струю… смотрела, как кипит вода в этом фужере…
Шампанское текло рекой. Умеренно нетрезвые, незнакомые люди окружали Машу; кричали здравицы, спорили, танцевали. Муж представлял своего руководителя:
— Машенька, это Петр Петрович, необыкновенной души человек. Если бы не он, моя кандидатская… Петр Петрович, я вас уважаю, как… как отца…
Маша вымученно улыбалась. Петр Петрович бубнил:
— Полноте, батенька. У вас ума палата! Вы, Машенька, цените мужа. Он надежда нашего института. Такие, как он… Вы танцуете, Машенька?
— Она танцует, танцует, — горячо вскричал пьяненький муж. — Попрыгунья-стрекоза…
— Разрешите, — поклонился руководитель.
— А я за вас выпью, друзья, — радовался муж. — Петр Петрович, Машенька необыкновенная женщина… она учит детей добру, правде, лучу света…
— Ты пьян, как сапожник, — сказала Маша, уходя танцевать.
— Будьте снисходительны, — сладко улыбался руководитель. — Сегодня волшебный вечер… Исполняются любые желания…
— Да? — Не поверила.
— Любое ваше желание исполнится, Машенька, — обнимал ее в танце; был ниже на голову и выразительно прижимался своим тучным животом к бедрам партнерши.
— У вас супруга есть? — защищалась Маша, пытаясь отстраниться от назойливого партнера.
— Я — вдовец, — радостно. сообщил Петр Петрович. — Свободен как ветер… Я для вас, Машенька…
Загадайте любое желание…
Машу толкали, она находилась в эпицентре танцевального варева. Делала попытки вырваться из него, но безуспешно. Искала глазами мужа, нашла… Тот неверным движением руки высоко поднял бокал-фужер с шампанским:
— За вас, коллеги! Ни дна вам, ни покрышки!.. — И залпом хлебнул шампанского.
Потом неожиданно широко открыл рот, пуча глаза… будто какая-то сила душила его… Смертельная судорога пробила тело несчастного, и он рухнул на ажурный столик… Вскричали гости…
Сбился фальшивый оркестр, танцы прекратились. Петр Петрович, выворачивая голову, недовольно поинтересовался:
— Что такое? Где культура отдыха?… Машенька, на вас лица нет! Что случилось?
— Боюсь, что я вдова, — ответила, пригоже улыбаясь, Маша.
…Маша, улыбаясь своим призрачным видениям, заканчивала мытье посуды. Закрыла кран. Сняла мокрый фартук. Села на табурет у окна. Закурила; смотрела в дождливую ночь. Из гостиной шумела подержанными страстями бесконечная «мыльная опера». Сын вновь включил звук на полную громкость.
Бурлила подержанными страстями бессмысленная «мыльная опера». Павел сидел на диване, дожевывал шоколадную плитку и усталыми, пустыми глазами смотрел в цветовое экранное пятно. Потом взял со столика пульт и усилил громкость…
…из ванной комнаты невнятно крикнула жена. Павел взял со столика пульт и усилил громкость. Потом переключил все каналы — мозаичный калейдоскоп из лиц, событий и прогноза погоды. Затем уменьшил звук, прислушался. В квартире была тишина. Устало поднялся с дивана, побрел к ванной комнате. Постучал в дверь.
— Это я. Ты меня звала?
Слабый шум воды.
— Помочь? — Приоткрыл дверь. Кран над умывальником работал, парила горячая вода. — Тебе же нельзя париться. — Сделал шаг, закрыл воду. Медленно повернул голову. Клубилась пахучая пена, под ней угадывалось утонувшее тело. Павел в страхе отступил к двери. Посмотрел на себя в запотевшее зеркало, растерянно хмыкнул. Увидел на стиральной машине деревянные щипцы для белья. Взял их, пощелкал, потом осторожно опустил в пенистую воду… потыкал ими, словно удостоверяясь в происшедшем.
Вернулся в комнату. Опустился на диван — пустыми глазами смотрел на экран телевизора. Потом вслепую набрал номер «02».
— Алло? Милиция? Добрый вечер, хотя… — Извинительно хмыкнул. — Понимаете, у меня жена утонула… Нет, не шучу… В ванне… Не знаю, наверное, захлебнулась… и сердце у нее… Спасибо, буду ждать. — Опустил трубку.
И снова сидел и смотрел в цветовое экранное пятно.
Бурлила подержанными страстями бессмысленная «мыльная опера».
Павел сидел на диване, дожевывал шоколад и пустыми глазами смотрел телевизор. Потом взял пульт — усилил громкость…
— У тебя что?… Уши заложило? — входила распаренная жена. На голове чалма-полотенце.
— С легким паром, — проговорил Павел, покосившись на нее; помял лицо в секундном замешательстве.
— Иду спать, завтра конференция, — равнодушно сказала жена. — Подожди Асю…
— А когда она будет? Когда соизволит?
— В час обещала.
— В час? А не рано ли начинает шпингалетить? Подружки у нее…
— Переходный возраст, — пожала плечами жена, уходя. — Трудный возраст… Я с ней обо всем договорилась…
— М-да, веселые делишки твои, Господи, — проворчал Павел, бредя на кухню.
Открыл форточку. Закурил. Присел на край стола. Курил и смотрел в дождливую ночь…
Город страдал от холодной мороси (то ли дождь, то ли снег). Прохожие месили снежную кашу; некоторые из них несли елки. Наступал очередной Новый год.
Маша стояла на балконе, на плечах дубленка, курила. Смотрела на черную реку, по которой плавали ломаные острова льдин. За рекой лежал мертвый парк, покрытый снежными плешинами. Чертово колесо, недвижное и стройное, ржавело под ветром. Темнели скорлупы лодок.
— Машенька, простудишься! — Волновался муж; был занят сборами в гости. — Ростик! Сколько там до Нового?…
— Восемь часов двадцать минут… А что я надену?
— Спроси у мамы.
— А где она? — поинтересовался сын.
— Она уже встречает Новый год, — пошутил муж. — Поскольку Новый год уже шагает по стране…
Маша затушила сигарету о снежную слизь, лежащую на перилах балкона, переступила через высокий порог.
— Так шагает, что портки потеряет.
— А? — не понял муж. — Ты как себя чувствуешь? Отпросилась бы…
— Нет, — твердо ответила Маша. — Родная школа прежде всего!
