— Предложение принимается с глубоким удовлетворением. — Разливал шампанское по бокалам.
— Процесс пошел, — мило икнула Маша.
Они галопом прыгали вокруг туи. Они были шальные и счастливые, горлопанили:
— В лесу родилась елочка! В лесу она росла!
А зачем она росла? А зачем была?
Потом они, мужчина и женщина, обнялись, слились в поцелуе: минута-час-вечность. Они стояли в полутемной комнате, как в лесу.
— Здравствуй, милый.
— Здравствуй, милая.
Светлело окно — падал тихий снег. Далекий перезвон курантов разбудил двоих. Они проснулись одновременно.
— Боже мой, — ахнула Маша. — Новый год! «Бом!» — ударили куранты.
— Где мои трусы? — вскричал в панике Павел.
— Ааа! — Маша стремглав бросилась в ванную. «Бом!»
Павел натягивал брюки, прыгал по комнате, ударился коленом о стол.
— Ууу! Где тут свет?
«Бом!»
Вбежала Маша, включила свет.
— А где шампанское?
«Бом!»
— А я знаю? — потирал ушибленную ногу. — Где-то там…
«Бом!»
Маша исчезла — появилась с бутылкой в руках.
«Бом!»
«Бом!»
— Ааа, черт! — Павел открывал шампанское. — Бокалы-бокалы…
«Бом!»
— Пли! — держала бокалы в боевой готовности.
— Осечка, — мучился Павел. — Ну же… чтоб эта пробка!..
«Бом! Бух!» — выстрелила пробка в потолок.
— Уррра! — Шампанское пенилось.
«Бом!»
— С Новым годом! «Бом!»
— С новым счастьем!
«Бом!»
Выпили, Увидели друг друга, рассмеялись своему всклокоченному виду. Поцеловались. Маша вспомнила:
— Ой, а подарок!
— И у меня подарок, — вспомнил Павел.
Разбежались в поисках сумок. Потом шли друг к другу, пряча подарки за спинами. Остановились друг против друга.
— Закрой глаза, большой и страшный волк-волчище, — потребовала Маша.
— Ан нет, хитренькая сестра-лиса…
— Я кому говорю, — грозно наступала. Павел, пугаясь понарошку, прикрыл глаза. Попытался подсматривать. — Ах, какой волк-волчище, сейчас мы его сделаем добрым-добрым… — Надела на лицо Павла маску — картонные круглые очки с бульбой-носом. — Замечательно! Я тащусь!
— Спасибо! — потрогал себя за нос, хмыкнул. — А теперь вас, милая, попрошу… Глазки закрывайте… ротик тоже закрывайте! Ап! — Надел на лицо Маши маску — картонные круглые очки с бульбой-носом. — Ой, какая красивая… Неотразимая! Я тоже тащусь!
Они взглянули друг на друга. Рассмеялись. Чмокнулись, развели руками.
— Судьба!
— От нее никуда!
Потом сидели на кухне. Маски не снимали. Пили кофе. Продолжали разговор:
— Я вообще-то везунчик… Попрыгунчик… Веришь, не веришь? На троллейбус запоздал… Так он метров через сто… запылал, как ты говоришь, синим пламенем… Давка… Не дай Бог!
— Несчастный случай, — задумчиво сказала Маша. — Не жизнь — лотерея.
— Все мы под… кирпичом ходим, — вздохнул Павел. — Где-то мой меня ждет…
— Не ходи под домами.
— А на мостовой — машины.
— Купим машину.
— Эти малолитражные гробы на колесах?
— Тогда я подарю тебе каску. Зимой и летом одним цветом. Это каска. Будешь ее носить…
— Она же тяжелая, — покачал головой Павел, потрогал макушку.
— Зато на душе у меня будет легко, — заметила Маша. Плеснула кофейную жижу на блюдце. — Погадаем-ка на кофейной гуще?… Так, что нам Фортуна-голубушка?…
Наклонились над блюдцем, уткнувшись лбами.
— Зришь? — спросила Маша.
— Зрю, — ответил Павел.
— И что?
— Что?… А черррт его знает что…
— Вот-вот… точно, Чертово колесо… Молодец… А вон… мы с тобой… ручка под ручку… Река… пароходики на ней… Это, значит, весна…
— Да, деревья цветут, буйство красок, — саркастически хмыкнул Павел. — Оркестр там не играет?…
— Играет… что-то знакомое…
— Родная, а не шампанское ли это?…
— А вот наша лодочка.
— Где судно?
— У тебя на бороде. — Слизнула с его подбородка кофейную крапинку. — Не веришь ты, атеист, в магию…
— В магию чувств-с верю, — поднял указательный палец. — А все остальное — шарлатанство…
— Значит, я, по-твоему?…
— По-моему, надо встретить Новый год! — открыл холодильник, вытащил бутылку шампанского. — Не впопыхах! Шур-бур-дыр-пыр-тыр! Что это такое? Мы Европа или… — Цапнул с подоконника телефон, поднял трубку. — Алло? Девушка? Вы говорите? И по-английски? И по-французски? И по-немецки? С ума сойти…
Маша еще не понимала игры, смотрела во все глаза. А глаза ее были спрятаны в очки маски.
— А ну-ка, родненькая, — сколько там у вас в Лондоне?… А в Париже?… А в Бонне?… Спасибо! С Новым годом!.. Марии Мартемьяновне лично передам ваши теплые поздравления! Бай-бай! — бросил трубку. — Дорогая, тебе поздравления от английской королевы и прочих особ! У них там сейчас… через… цать секунд… двенадцать! Уррра! — Снова ударила пробка в потолок.
— Спасибо королеве! — смеялась Маша, поднимая бокал.
— И вам спасибо!
— За что?
— За честь, оказанную вашему покорному слуге!
Виват всем королевам мира! Без них мир бы рухнул в тартарары! Да здравствует госпожа случай!
— Слуге больше не наливать, — смеялась Маша.
— Как это? А залить пожар души?
Звенели бокалы. Пенилось шампанское. Двое на кухоньке баловались, смеялись, обнимались, целовались; они были счастливы и чувствовали себя, наверное, на необитаемом острове.
А потом был несмелый рассвет — где-то там, в снегу, брели будни. Праздник же для двоих продолжался. Они сидели в полутемной комнате под туей и пели. Они были хмельны и поэтому пели громко. Они были хмельны и обречены и поэтому горлопанили песню. Они пели эту песню так, что казалось, они плачут, горланя эту песню. Они пели, сидя в полутемной комнате под странным деревом в ожидании нового, беспощадного дня, и казалось, что плачут их израненные души. Они пели, эти двое в нелепых масках:
Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек!
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек.
Над страной весенний ветер веет!
С каждым днем все радостнее жить!
И никто на свете не умеет
Лучше нас смеяться и любить!
Город страдал от холодной мороси (то ли дождь, то ли снег). Прохожие месили снежную кашу; на помойках умирали новогодние елки.
Павел стоял у окна ординаторской и смотрел, как мальчишки жгут костер из елок. Сухие елки хорошо и выразительно полыхали. Над баками с мусором порхали голуби, копались в них… Хамовито и радостно работало радио на волне «Европа плюс».
Открылась дверь — входили медсестра Маша и молодой врач. Увидели Павла у окна; врач жестами попросил медсестру уйти на время; потом, выключив радио, подошел к Павлу.
— Ты как?
— Как все, — пожал плечами. — Бессмыслица какая-то, — кивнул на пылающий костер. — Сначала елку рубят, потом галопом прыгают вокруг нее, а потом жгут на помойке…
— Риторика, брат Паша, риторика, — вздохнул врач. — Вся наша жизнь… — махнул рукой.
— Но он мог жить, Федя, вот в чем дело. Мог…
— Мы сделали все, что могли…
— Все?
— Паша, только не надо себя казнить, — сказал врач Федя. — Если бы мы даже его и вытащили… Калека с пятнадцати лет?… Да еще в этой инфицированной жизни?
— Но и на помойке есть жизнь. — Мальчишки прыгали вокруг костра, кричали пронзительными голосами.
— Паша, ты устал. Иди, я подежурю, — сказал Федя.
— У меня голова, как орех, колется, — поморщился Павел. — Где Маша?
— А не гриппуешь ли ты, брат? — Открыл дверь ординаторской. — Машенька, ау?…
Павел оглянулся. Федя пожал плечами, жестом показал, что сейчас найдет медсестру, ушел. Павел продолжал смотреть, как горит костер. Валил удушливый, синий дым. Мальчишки весело и беззаботно бегали в нем. Дым уплывал в низкое мглистое небо; и казалось, что вместе с дымом исчезают и частицы юных, беспечных душ.
— Павел Валерьянович? — входила медсестра Маша.
— Да, Маша, что-нибудь… Голова… как колено… Грипп?
— Ага, минуточку. — Ключиком открыла стеклянный шкафчик. — Вот, новое получили… очень эффективное… — Нашла разноцветную упаковку. — Вы осторожнее… там инструкция…
— Буду осторожен, как минер, — усмехнулся Павел, взяв упаковку. — А если я унесу ее домой?… Жена гриппует…
Внимательно посмотрел на молодое, симпатичное, немаркое лицо девушки. Медсестра же села за стол, включила радио — хамовито и радостно работала станция «Европа плюс»; сказала:
— Пожалуйста-пожалуйста… на здоровье…
— Благодарю. — Направился к двери. Потом оглянулся. — Маша, у меня глупый вопрос.
— Что?
— У меня к тебе детский вопрос. Наверное, от переутомления.
