– Что за черт! Идите сюда. Нет, вызовите врача. Кажется, он мертв. Как это могло произойти?
Татьяна сжала кулаки:
– Он что, умер? Но этого просто не может быть.
– Он мертв, – лицо главрежа было белее снега. – Во всяком случае, мне так кажется. Да вызовет ли кто-нибудь эту чертову «Скорую», и вообще, нужно что-нибудь объяснить зрителям. Мы не можем дальше продолжать спектакль.
– Но этого не может быть, – женщина вот-вот готова была сорваться. – Это бутафорский кинжал. Роман не мог умереть.
– Но он не дышит! – Ходынского трясло, как в лихорадке. Он поднял ладонь, испачканную в чем-то красном, и показал ей. – А это кровь.
– Он умер? – Незнакомый голос срывался на фальцет. Все обернулись. На негнувшихся ногах к телу шел Валерий. Его лицо под слоем грима было страшно. – Я убил его?
Главреж развел руками:
– Я ничего не понимаю. Каким-то образом ты заколол его кинжалом.
Губы Руденко посинели:
– Я убил его… – прошептал он и упал на пол рядом с бездыханным трупом. Ходынский бросился к нему:
– Черт возьми, у него больное сердце. Мне не хватало здесь еще одного трупа. Да где эта проклятая «Скорая»?
Испуганный охранник вел людей в белых халатах. Пожилой мужчина в очках, с клинообразной бородкой пощупал пульс у Бучумова.
– Этот готов, – сказал он как-то равнодушно и подошел к Руденко. Повозившись возле него, врач вздохнул с облегчением.
– А тут сердечный приступ. Мы успеем его спасти, – он бросил взгляд на двух парней, и те торопливо разложили носилки и аккуратно опустили на них Валерия. – Несите скорее в машину. – Доктор повернулся к Ходынскому, кусавшему губы: – Вам следует пригласить полицию. Тут, – он кивнул на Бучумова, – я уже ничем не могу помочь. Мне нужно спасать второго.
– Да, – растерянно ответил главреж. – Делайте свое дело.
Когда врач и два медбрата удалились, Ходынский побежал в свой кабинет и принялся звонить в полицию.
Катя и Костя уже давно ждали воскресенья, и вот наконец оно приблизилось. Они собрались выехать на природу вместе с приятелями Киселевыми и дочерью Полиной и с субботнего вечера, даже правильнее сказать, обеда, начали приготовления. Семейные пары давно облюбовали одно красивое местечко на природе – возле реки. Киселевы и Скворцовы вообще любили гулять по лесу ранней весной. Они считали, что бродить по нему – настоящее удовольствие. Местами лежал снег – ведь все же март месяц на дворе, да и температура еще не совсем высокая, и движения скованы теплой одеждой, но все уже дышало настоящим, весенним воздухом. Такая особая атмосфера бывает только в первый месяц весны – все пропитывается солнцем и теплом, даже если они балуют редко.
Им хотелось вдохнуть всеми легкими этот воздух, полный запахов трав и деревьев, распускающихся почек и первых лесных цветов. Они знали: совсем скоро в этом лесу все станет зеленым, а пока листья только начинают появляться на веточках деревьев-великанов, достойно переживших эту зиму. Они шли по тропинке, тихо переговариваясь, и выходили на опушку, где из-под снега уже начинали пробиваться цветы – и это зрелище стоило того, чтобы пройти через весь лес. Киселевы и Скворцовы обязательно делали шашлыки на полянке, даже если там было по колено мокрого снега. Знакомые удивлялись этой привычке молодых пар, но удивлялись только потому, что не понимали, какая это прелесть – свежий весенний воздух и ароматный шашлык.
Катя замариновала мясо по рецепту начальника отдела полковника Кравченко, умудрившегося подцепить грипп, когда город давно объявил об окончании эпидемии, и лежавшего дома с высокой температурой.
– Жалко, Алексей Степанович и его жена не могут составить нам компанию, – сетовала Зорина. – А мне просто необходимо узнать, правильно ли я замариновала мясо в горчице. В этом ведь специалист только Кравченко.
Скворцов пожимал плечами:
– Ну, дорогая, тут я помочь тебе ничем не могу, – майор размешал ложкой суп – ужин для дочери Полины, мирно игравшей в своей комнате. – В следующий раз он предлагает собраться у него на даче. Я уже заранее дал согласие за нас двоих.
Журналистка кивнула.
– Ты, как всегда, сделал правильно.
Когда зачирикал одиноко лежавший на подоконнике мобильный, Катя вздрогнула. Неприятный холодок пробежал по спине. Судя по музыке Моцарта, это звонил Павел Киселев. Разумеется, он вполне мог позвонить по поводу предстоящего выезда в лес, однако Зорина доверяла своей интуиции. И как только Скворцов поднес аппарат к уху, она обреченно вздохнула. Теперь наверняка придется думать, что делать с полной кастрюлей маринованного мяса.
– Привет, – откликнулся супруг, и его лицо перекосило, словно от зубной боли. – Ты не шутишь? Труп прямо на сцене театра? Его закололи кинжалом? Хорошо, сейчас буду, – он бросил телефон на стол и покосился на жену. – Чертовщина какая-то. Представляешь, во время спектакля произошло убийство. Убили Романа Бучумова.
Зорина недоуменно уставилась на него:
– Это ведущего актера нашего театра? Но как его могли убить во время спектакля? Ты, наверное, неправильно выразился. Это несчастный случай, Костя?
Скворцов покачал головой:
– Именно убийство. По сценарию, в него воткнули кинжал, и тот сразил его наповал.
Длинные ресницы журналистки трепетали, как крылья бабочки.
– Но, насколько я знаю, кинжалы в театрах бутафорские. Такими нельзя убить.
– Как видишь, можно, – майор с сожалением посмотрел на кастрюлю с мясом и проговорил: – Не переживай. Я слышал, из этого можно сварганить очень вкусное жаркое.
– Спасибо, успокоил, – улыбнулась Катя. – Ладно, ничего не поделаешь. Я уже к этому привыкла. Думаю, и Настена не особенно была уверена, что нам наконец удастся куда-то выбраться.
Скворцов натянул куртку и чмокнул жену в щеку:
– До свиданья, дорогая. Позвоню при первом же удобном случае.
Зорина обняла его и послала воздушный поцелуй:
– Возвращайся скорее.
* * *
Эксперт Станислав Михайлович Заболотный, маленький полный мужчина, прекрасно знавший свое дело и считавшийся лучшим в городе, удивленно рассматривал кинжал.
– Несмотря на то, что убийца – вольный или невольный – артист, попал он точнехонько в сердце, – констатировал Заболотный. – Смерть наступила мгновенно. Но я не понимаю одного, – он взглянул на главрежа, уже пришедшего в себя. – Скажите, Руденко давно работает в театре? Сколько раз мы с женой ходили на ваши спектакли, не помню, чтобы видели его на сцене.
Олег Борисович кивнул:
– Верно. Видите ли, Руденко действительно давно работает в театре, только в спектаклях практически не играл. Вернее, играл, если можно так выразиться. У нас такие роли называют «кушать подано». Ему не давали даже второстепенных ролей.
Внимательно слушавший их Киселев наморщил лоб:
– Почему? Плохой актер? Что-то не верится, что вы держали бы его столько времени. На вас непохоже. По слухам, которые до меня доходили, вы подобрали сильную труппу.
Ходынский развел длинными руками:
– Это правда. И я никак не могу назвать Валерия плохим актером. Ему просто не повезло в жизни. Вы видели его лицо? Внешность испортила человеку судьбу. Его не приняли ни в один театральный вуз, хотя он обладает несомненным дарованием и талантливее многих дипломированых артистов. Руденко попал сюда благодаря знакомствам своей матери и, к сожалению, играл мелкие роли. Я подумывал доверить ему роль второго плана, и это обязательно бы произошло. Но меня опередил Бучумов. Он пожалел Валерия и уговорил меня взять его на главную роль. В принципе я не возражал. Как Командору, ему нет равных в нашей труппе.
Павел кивнул:
– Понятно. И мне ясно, почему мой коллега задал вам вопрос об опытности Руденко. Насколько мне известно, бутафорские кинжалы отличаются от настоящих.
– Разумеется, – подтвердил Ходынский. – Бутафория есть бутафория. Практически вся она изготавливается из картона, поролона или папье-маше. Внешне не отличишь, однако на вес значительно легче. Конечно, он должен был почувствовать, что кинжал тяжелее.
– А из чего делают конкретно бутафорское холодное оружие? – поинтересовался Скворцов.
– Из дерева, мягкого металла или пластика, – пояснил главреж.
– Но этим тоже можно если не убить, то поранить, – заметил Костя.
Ходынский снисходительно улыбнулся. Он всегда считал полицейских людьми, далекими от театра и от искусства вообще, и искренне думал, что они ничего не читают, кроме детективов.
– Видите ли, – его голос уже раздражал Павла. – Каждый артист это понимает и поэтому целится противнику, в которого должен вонзить холодное оружие, под мышку. Однако иногда актеры стоят очень близко к публике, и тогда мы пользуемся другими кинжалами. Когда ты вонзаешь его в сердце, лезвие убирается автоматически.
Михалыч окончил осмотр и взглянул на Киселева:
– Можно уносить тело.
