– Есть на что, – тихо сказал он, кладя подбородок мне на плечо. – Ты же у меня красавица, ма! Почему не позволяешь мне написать твой портрет?
Это правда. Я не хочу, чтобы Дэн меня рисовал. Я терпеть не могу даже фотографироваться, а уж от мысли о долгих сеансах неподвижного сидения при написании картины мне вообще делается дурно.
– Тебе не придется тратить много времени, – словно прочитав мои мысли, заметил Дэн. – Я хорошо знаю твое лицо, фигуру. Мне просто нужно будет от тебя полчаса раз в пару дней. Ну, давай же, ма!
В его голосе послышались умоляющие нотки, а противостоять им я не умела никогда. Умела бабушка, но сейчас ее рядом не оказалось.
– Ладно-ладно, – вздохнула я. – Сломил волю матери!
– Вот здорово! – обрадовался Дэн. – Завтра же начнем.
– Завтра не получится, – покачала я головой. – Дежурство. Начнем послезавтра: у меня будет два свободных дня.
В коридоре хлопнула дверь, раздался приветственный лай Куси. Вернулась из театра мама, и я поняла, что лечь пораньше не придется: она не сможет устоять и не поведать нам во всех подробностях, что это был за спектакль и почему он ей не понравился.
* * *
С утра у меня есть еще одна обязанность – навестить соседок со второго этажа, Галину Васильевну Голубеву и ее дочь Светлану. Так уж получилось, что мне приходится опекать это маленькое семейство вот уже несколько лет – с тех самых пор, как Галина Васильевна, узнав, что я врач, попросила меня сделать ей несколько уколов. Каждый раз, входя в жилище Голубевых, я чувствую, как к горлу подступает комок. Квартира явно и давно нуждается в ремонте: обои во многих местах отстают от стен, плитки линолеума, уложенные еще с самых первых дней после сдачи дома, крошатся, осколки валяются повсюду. Старая мебель, протекающие кран и унитаз, но главное – запах. Запах старости и тлена не спутаешь ни с каким другим, как и запах откровенной бедности.
Галина Васильевна Голубева всю жизнь проработала рядовым воспитателем в детском доме. В жизни ей не слишком везло. Она вышла замуж очень поздно и родила умственно отсталую дочь. В целом Светлана, которой уже двадцать восемь лет, вполне нормальна – настолько, насколько можно считать адекватным десятилетнего ребенка. У меня каждый раз сжимается сердце, когда эта высокая, очень худая девушка радостно встречает меня у порога, обнимает и громко кричит на всю квартиру: «Мама, тетя Агния пришла!» Не выдержав, муж оставил Галину Васильевну саму разбираться с дочерью. К старости она стала верующей, и в их доме повсюду стоят иконы – дешевенькие, не имеющие ни культурной, ни художественной ценности. Все, что было в доме приличного, продали, когда с Галиной Васильевной случился первый инсульт, за которым через короткое время последовал второй. От него она так и не оправилась. Правая сторона тела осталась полностью парализованной, оттого и проблемы с речью. Когда она звонит по телефону, Дэн не понимает ни слова, а я уже приноровилась и схватываю на лету. Брать деньги за капельницы и инъекции кажется мне кощунством, но Галина Васильевна ни за что не соглашается на бесплатную помощь. Поэтому я нашла компромисс: беру смешные деньги, а старушка, живущая в полной изоляции от внешнего мира, считает, что моя работа и впрямь стоит недорого.
Светлана, как всегда, встретила меня горячими объятиями и радостными возгласами. Оторвавшись от меня, понеслась сообщать матери о моем приходе, на ходу спотыкаясь о раздолбанный линолеум.
Я вошла в полутемную комнату, где лежала Галина Васильевна. К счастью, Светлана исправно выполняла мое распоряжение насчет проветривания, иначе здесь просто невозможно было бы находиться от застоявшегося запаха из смеси испражнений и лекарств.
– Здравствуйте, Галина Васильевна, – сказала я, изобразив улыбку. – Как вы сегодня?
Пожилая женщина посмотрела на меня бесцветными запавшими глазами.
– Как обычно, – ответила она. – В моей жизни уже ничего не изменится, дорогая.
Она старомодно называла меня «дорогая». Такого обращения я больше ни от кого и никогда не слышала. Так, наверное, разговаривали со своими молодыми воспитанницами дамы из высшего общества еще до революции.
– Полны пессимизма, как всегда, – констатировала я. – Света, ты маму переворачивала?
– Переворачивала, переворачивала, – прежде чем дочь успела ответить, сказала больная. – Светик, сделай-ка нам чаю.
– Ага! – радостно кивнула Светлана и унеслась на кухню.
Пока я возилась с ампулой лабеталола, раздался телефонный звонок. Аппарат стоял рядом с кроватью Галины Васильевны, прямо под здоровой рукой, чтобы ей, в случае чего, было удобно снять трубку. Правда, звонили ей в основном только я или врач из районной поликлиники.
– Слушаю! – сказала пожилая женщина в трубку и, получив ответ на другом конце провода, внезапно нахмурилась.
– Я же говорила тебе – не звони больше! – сердито добавила она. Когда Голубева-старшая начинала нервничать, различать ее речь становилось труднее, а сейчас она явно волновалась. – Я уже все решила, и нечего меня обхаживать! – почти крикнула она и швырнула трубку на рычаг.
Поймав мой вопросительный взгляд, Галина Васильевна виновато улыбнулась.
– Извините, дорогая, – пробормотала она, – вы не должны были этого слышать!
– Этот человек по телефону – он вас расстроил? – поинтересовалась я, одновременно переворачивая старушку и делая инъекцию.
– Моя племянница Антонина, – кряхтя, ответила Голубева.
– У вас есть племянница?
Я никогда не слышала от Голубевых о родственниках. Более того, мне всегда казалось, что они совершенно одиноки в этом мире. А теперь вдруг выясняется, что это вовсе не так! Тогда почему же инвалидам приходится влачить столь жалкое существование?
– Знаю, знаю, о чем вы думаете, Агния! – вздохнула Галина Васильевна. – Думаете, почему вы здесь ни разу не видели мою племянницу?
– Честно говоря, да, – призналась я, бросая пустую ампулу и использованный шприц в алюминиевую миску, стоящую на стуле.
– На самом деле у меня полно родственников, – проговорила старушка. – У Антонины трое детей, а у них уже свои дети, только я их никогда не видела. Да и сама она появлялась всего два раза: после первого инсульта, а потом – после второго. Квартиру нашу со Светланкой «пасет»!
– Почему вы так думаете?
– Да потому, что она и в больницу приходила выяснить, как скоро я на тот свет отправлюсь! – в сердцах воскликнула Галина Васильевна. – А как узнала, что пока не собираюсь туда, так и пропала бесследно – до следующего раза.
– Что, и помочь не предлагала? – спросила я.
– Предлагала, предлагала, – усмехнулась перекошенным от болезни ртом пожилая женщина. – Да только не бесплатно!
– Это как?
– В обмен на дарственную. Антонина предложила мне оформить дарственную либо на нее, либо на кого-нибудь из ее детей, а она тогда будет обо мне заботиться до самой смерти. Только как же я дарственную оформлю, если Светлана здесь живет? Она же молодая, сами понимаете, а Антонина… Не верю я ей, вот что! Мне, конечно, недолго осталось, но, боюсь, как помру, так она Светланку в дом инвалидов запихнет, а сама станет квартирой распоряжаться по своему усмотрению!
– Может, вы слишком плохо о ней думаете? – предположила я, не особо веря в собственные слова: если родная племянница требует плату за помощь, то, наверное, от нее не стоит ждать ничего хорошего.
– Не знаю, что и делать, Агния, – тяжело вздохнула Голубева. – Света в любом случае без меня пропадет. Вот и Антонина бухтит: оформи дарственную, а то «черные риелтеры» за Светку возьмутся! Хорошо, если просто квартиру отберут и выселят за сто первый километр, а то ведь и убить могут…
– Да ну вас, Галина Васильевна! – отмахнулась я. – Что за страсти такие? В конце концов, и вы еще умирать не собираетесь, да и мы есть – всегда поможем!
– Вы – наш ангел-хранитель, дорогая! – чуть ли не со слезами произнесла Голубева, хватая меня за локоть здоровой рукой. Ее пальцы оказались на удивление цепкими и сильными. – Что бы мы вообще без вас делали? Вы ведь позаботитесь о Светланке, когда меня не станет?
– Разумеется, Галина Васильевна, – попыталась успокоить ее я. – А как же? Мы ведь не чужие люди, соседи…
– Подайте мне, пожалуйста, шкатулку, Агния, – попросила старушка, отпуская мою руку.
Я подошла к серванту и, отодвинув пыльное стекло, вытащила резную деревянную шкатулку. Сколько приходила к Голубевым, она, помню, всегда там стояла, и я все гадала, что в ней может находиться, ведь в доме, кажется, не осталось ни одной ценной вещи.
– Откройте! – сказала старушка, глядя на меня слезящимися глазами.
Я повиновалась. На самом дне шкатулки лежало кольцо. Емкость явно слишком велика для одного ювелирного украшения, что заставило меня предположить: похоже, когда-то там действительно было на что посмотреть.
