– Эх, Алечка, Аля!
– Эдуард…
Она, похоже, не насытилась. Так и льнет к нему, обжигает, словно раскаленными угольями своими поцелуями. А ему словно опять двадцать лет. Сам себе удивляется: ну и накатило!
Это была безумная ночь. Он чувствовал, что завтра сделает что-то особенное, чего никогда еще не делал. И был уверен, что ничего плохого не совершает, никого не предает. Наоборот, тяжелый дурной сон, в котором он пребывал до вчерашнего дня, вдруг прервался внезапно, и все, что происходит, предопределено свыше, а значит, не может быть ни предательством, ни преступлением, ни воровством. Значит, так надо.
Гению дозволено все. А он завтра докажет, что Эдуард Листов – гений!
…На следующий день, рано утром
Он ждал Веронику в лесу, как и было условлено. После затяжных дождей и почти осенней прохлады погода установилась удивительно теплая, ровная. Словно природа решилась на великий обман: скрыть от людей, что всего через пару месяцев ни от пышной листвы, ни от ярких цветов ничего не останется, деревья станут голыми, поля пустыми, а ветер пронзительным и холодным. Но люди охотно в обман поверили и оделись по-летнему. Осень – это еще так далеко! Надо радоваться каждому теплому дню!
Вероника пришла все с той же корзинкой, в голубом ситцевом сарафане и… не одна.
– Это Андрей, – представила она своего спутника Листову, слегка смущаясь. – Андрей, это художник Эдуард Олегович.
– Очень приятно.
Вот, значит как. Листов прищурился, разглядывая своего соперника. Так вот он какой, ее жених! Что ж, замечательный выбор, можно только похвалить ее мать, именно из таких, как этот Андрей, и получаются верные мужья и замечательные отцы. Такие уж если полюбят, то на всю жизнь, не на одну картину.
– Андрей, вы на весь день к нам или как?
– Как надо.
– Я могу дать вам честное слово, что ничего плохого не сделаю с вашей Вероникой.
Как он посмотрел! Удивленно?
– Плохого? Да она, если что почувствует плохое, сразу же уйдет. Я за нее не боюсь. Я просто так. Мама ее попросила.
– Что ж, сидите, если хотите. Смотрите, – с иронией сказал Листов.
Андрей без всяких комментариев сел под березкой на расстеленный прямо на траве пиджак. Листов все понял по одному только взгляду на парня: безумно любит свою Веронику. Будет всю жизнь сторожить ее, как цепной пес. Эдуард Олегович почувствовал вдруг непонятное ему самому раздражение. А то и злость. На кого? На Андрея? На его любовь? На то, что она сильнее, чем его собственная? Да кто и в чем ее измерял, силу любви? Любовь этого парня в лучшем случае даст девушке покой и относительное материальное благополучие, любовь же художника Листова даст ей бессмертие. Она должна понимать разницу.
Он усмехнулся: неужели это неизменная спутница любви – ревность дала о себе знать? Во всяком случае, присутствие Андрея Листову было неприятно. А тот вдруг еще и разговорился! Из вежливости, должно быть.
– Погода бы постояла… А? Как вы думаете?
– Что? – Листов раздраженно обернулся. Он еще здесь, этот Андрей? И со своими пустыми разговорами: о погоде, о природе, о видах на урожай. Не об искусстве же. Что парень в нем понимает?
– Помешал, простите… У меня отпуск со вчерашнего дня.
– Отпуск… Это замечательно… Отпуск… – пробормотал Эдуард Олегович, внезапно забыв обо всем. Даже о сидящем рядом сопернике.
Ах, как оно сразу пошло! Аж дух захватывает! Словно волна накатила, подхватила и понесла, понесла! Он теперь высоко-высоко, смотрит на мир не откуда-то, с небес. И видит все до деталей, до мельчайших подробностей. Никто не видит и не чувствует того, что в этот миг видит и чувствует он, Эдуард Листов. Это и есть великое откровение…
– Пять часов уже рисуете. Не устали?
– Что? – Тут он заметил наконец жениха Вероники. Поймал его удивленный взгляд.
– Отдохнуть, говорю, не пора?
– Да-да, я вас утомил. Что ж, прервемся. Хотите, прервемся до завтра. Вы с Вероникой идите домой, а я дождусь заката.
– Заката?!
– Ничего, у меня бутерброды с собой и термос с чаем. Знаете, августовскими вечерами бывает такое небо… Дивное небо… Багровые закаты и облака, похожие на пенку с клубничного варенья. Как бы это все схватить…
Как она посмотрела, Вероника! За этот взгляд можно полжизни отдать, право слово! Листов усмехнулся: им, простым смертным, сейчас думается только об отдыхе и сне, а ему о закатах. Вот и случилось: он завоевал любовь Вероники. Женщины, они все равно будут любить ангелов, сошедших с небес на краткий век земной жизни, гораздо сильнее, чем простых смертных. Таких, к примеру, как этот Андрей. Да помани сейчас Эдуард Листов красавицу Веронику за собой, пойдет, не задумываясь, хоть на месяц, хоть и вовсе на один день. А ему сейчас ох как необходимо, чтобы Вероника смотрела вот такими влюбленными глазами, без этого ее портрет получится безжизненным, блеклым. Беда только в том, что ее любовь нужна художнику всего на одну картину. И не факт, что будет нужна потом…
…А ночью он с еще большей страстью целовал другую женщину и, кажется, почти любил ее, только тоже по-особому, на одну ночь, даже не на одну картину. Листов не хотел писать свою случайную любовницу, она была этого не достойна. Любовь эта не стоила ему ничего, да и ей ничего не стоила. Это другое . В нем словно живут два человека: художник Эдуард Листов и другой Листов, обычный человек, не чуждый маленьких земных радостей. И один другому ничуть не мешает, напротив, они вполне мирно сосуществуют – один радует творческим удачам, другой наслаждается плотской любовью вполне земной женщины, Алевтины.
Эдуард Листов с интересом наблюдал перемены в себе. Откуда взялся этот второй? Иначе говоря, Творец. Не было никогда у Листова какого-то особого таланта, и вот на тебе! Свершилось! Потому что он уверен, что утром проснется для другой великой любви и заставит весь мир заговорить о себе.
Почти месяц спустя
Эйфория вскоре прошла, но вдохновение осталось. Словно красавица яхта, сорвавшаяся со старта стрелой, вдали от берега расправила паруса и полетела по волнам, едва их касаясь, гордая собой и беспощадная к своим соперникам. Теперь мазки Листова были уже не такие нервные, он писал не взахлеб, как в первые дни, а не спеша, смакуя каждый глоток. Пришла уверенность в себе, Эдуард Олегович был теперь твердо убежден: он себя наконец нашел. Он сделал открытие, не оценить которое невозможно.
Как-то само собой получилось, что творческие идеи местного живописца Василия проникли и в Листова, в каждую его клеточку, заполнили его до самых краев. Эдуард Олегович невольно стал считать эти идеи своими. Конечно, все это придумал он! Необычную манеру письма, чудесную технику разглаживания красок, так, что картины становились почти невесомыми. Василий делал это из экономии, ведь денег на краски жена ему не давала, Листов же мигом ухватил суть и теперь то же самое проделывал намеренно. Он даже не думал, что всего лишь стал копиистом, оригиналы лежат в объемной папке, с содержанием которой он то и дело сверялся.
И, черт возьми, у него получалось! Так же схватил он и редкую цветовую гамму, всевозможные оттенки красного. Словно из пламени на свет рождались настоящие шедевры! Эдуард Листов ликовал. Теперь можно возвращаться в Москву, предстать перед критиками, перед сомневающимися. Что, съели? Думали, кончился Листов? Ан нет! Все только начинается!
Возвращаться? Ну да, возвращаться! В столицу, туда, где куется слава, к людям, чье мнение решает все. Ведь не всю свою жизнь, вернее, то, что ему осталось, гениальный художник Эдуард Олегович Листов собирается просидеть в этой дыре? Тем более что погода давно испортилась, теперь это уже настоящая осень. А осень для провинции – далеко не лучшее время. Дороги развозит, великолепные образчики провинциальной природы превращаются в отжившие свой век декорации. Скука, серость. А зимой и вовсе ни на миг не проходящая, занудливая тоска.
– Аля, я скоро уезжаю.
– Что ж… Оно понятно: у нас не столица.
– Я не могу тебя взять с собой, ты должна это понимать.
– Понимаю, что ж. Домработница, значит, не требуется.
– Я не такой богатый человек, как ты думаешь.
– А у меня ведь в Москве сестра родная живет. Замуж вышла за москвича, да пришлось развестись. Не заладилось у них. Но жить есть где. Могу быть к вам поближе, коли вы захотите. Годок-другой у сестры поживу.
Быстрый взгляд из-под длинных ресниц. Проверяет его, значит.
Эдуард Олегович представил, как возвращается в столицу с провинциальной любовницей. Засмеют! У Листова отвратительный вкус! Нашел себе деревенскую девку! А что скажет жена?!
– Так что, гражданин художник? Нанимаете меня?
– Аля!
– Да пошутила я. Не пойду я ни к кому в домработницы и в Москву не поеду. Любила я тебя, Эдик. Хоть и простая я баба, не столичная штучка какая-нибудь, но ты, дорогой мой, не обессудь. Как могла, так и любила.
