— У нас в Покровке банда. Хотят на артиллерийские склады напасть.
— Как ты узнала? — Лагутин сел за стол, показал девушке на стул возле сейфа.
— Они у нас в доме остановились. Дед послал меня в подпол за самогоном, а там щели, все слышно.
— Так это тебя к нам, значит, дед направил?
Девушка стянула с головы платок и ответила не сразу, разглядывая узоры на нем:
— Ждите, направит… Он спит, и видит, когда большевиков спихнут.
Лагутин внимательно и настороженно посмотрел на девушку, спросил, живы ли у нее родители. Она вздохнула, ответила привычно:
— Отец на германском фронте убитый, а мать от тифу умерла…
— Как же ты против деда? Узнает — выгонит из дома.
— А и пусть! Дед и тетка меня вместо батрачки держат, наломалась я на них…
О том, что после неудачи пятого июля контрреволюция в Рыбинске попытается еще раз поднять мятеж, в уездной Чека уже знали — в одну из пятерок подпольной организации удалось внедрить своего агента. Надо было ждать новых сведений. И вот это сообщение. Не провокация ли?
Получив известие о мятеже в Ярославле, Кустов, начальник уездной Чека, с отрядом в полторы сотни человек отправился на выручку ярославцам. Теперь каждый боец был на счету, каждая винтовка и пулемет. Не задумала ли местная контрреволюция выманить из города еще один отряд чекистов, чтобы легче захватить Рыбинск?
Девушка была одета просто, но во все крепкое, незаношенное. Вот только руки у нее, заметил Лагутин, были натруженные — потрескавшаяся кожа, черствые бугорки мозолей. Так и представлялось, как эти руки зимой, в черной проруби, полощут белье.
Спросил, сколько бандитов в доме.
— В нашем — двенадцать, А еще у соседа прячутся. Сколько их там — не знаю и врать не буду.
Надо было немедленно принимать решение. Глаза у девчонки испуганные, искренние, а главное — эти натруженные руки. Одно сдерживало Лагутина — о выступлении в ближайшие часы ничего не сообщал агент Чека. Но начальник особого отряда догадывался, что после поражения пятого июля мятежники будут действовать хитрей и осторожней. И вдвойне осторожней надо было быть чекистам.
Поэтому, оттягивая время, чтобы собраться с мыслями и принять единственно верное решение, Лагутин поинтересовался:
— Как звать-то тебя, золотистая?
— Варя… Варя Буркина.
Девушка, видимо, догадалась о сомнениях Лагутина и смущенно добавила:
— Ты, товарищ начальник, если мне не веришь — спроси про меня у Игната из нашей деревни. Он теперь у вас в Чека служит.
— Ухажер, что ли? — вспомнил Лагутин серьезного высокого парня, недавно принятого в особый отряд.
Девушка покраснела до ушей, потупила голову и прямо не ответила:
— Теперь он другую найдет, городскую… Ты у него спроси, товарищ начальник. Он про меня плохого не скажет.
— Не могу я у него спросить, Варя.
— Что с ним?! — вскинула она светло-карие, словно из янтаря, глаза.
— Он сейчас те самые артиллерийские склады охраняет.
Девушка нервно смяла платок на коленях.
— Он там, может, уже под пулями…
Только теперь, увидев, как она взволнована, начальник особого отряда окончательно поверил девушке. Спросил, надевая фуражку:
— Тебя не хватятся, не начнут искать?
— Дед меня, как эти пришли, два дня в доме держал, а сегодня сам к подружке отправил семечки лузгать…
— Поможешь нам? Не испугаешься?
— Все сделаю, товарищ начальник. Только солдат побольше возьмите. У бандитов и пулемет с лентами есть, и винтовок много.
— Постараемся взять их не числом, а хитростью.
Лагутин уже собрался выходить из кабинета, когда раздался телефонный звонок. Вернулся к столу, рывком снял трубку. Варя видела, с каким тревожным вниманием он выслушал то, что ему сказали.
— Ясно. Будь осторожен. Мы будем вовремя, — кончил он разговор.
Не доезжая Покровки, оставили грузовик на лесной дороге, пошли пешком. Лагутин торопился, но почему такая спешка — никто в отряде не знал. Лишь Варя, ставшая случайным свидетелем телефонного разговора, догадывалась: в Рыбинске с часу на час что-то должно случиться.
В деревню вошли уже в сумерках, притаились у глухого забора, за которым стоял дом Буркиных. В окнах горел тусклый керосиновый свет. В соседней избе, где тоже были бандиты, окна темные, слепые.
— Вызовешь деда из дома, будто его сосед кличет, — сказал Лагутин девушке.
Быстро перекрестившись, Варя отворила калитку и медленно направилась к дому. Скрипнули ступени крыльца, хлопнула дверь. На конце деревни лениво, спросонья, тявкнула собака. Тучи плотно затянули небо и словно легли на горбатые деревенские крыши и придавили их своей тяжестью и чернотой. За день нагретая земля остывала, густая трава у забора пропитывалась холодной росой.
Прильнув к забору, Лагутин сжимал рукоять взведенного маузера. Рядом — Семенов, с дежурства напросившийся в отряд, другие чекисты. Всего — десять человек.
Опять хлопнула дверь, скрипнуло крыльцо, послышался недовольный тягучий голос:
— На кой ляд я Николаю потребовался? Сам прийти не мог?
Варя молча шла впереди деда, зябко кутаясь в платок. Старик шлепал опорками, обутыми на босу ногу, ворчал. Только закрыл за собой калитку — Лагутин приставил к его спине ствол маузера:
— Вечер добрый, Буркин. Еще гостей примешь? Хорошо заплатим, не просчитаешься.
Старик икнул от страха, осторожно повернулся. Разглядев в темноте человека с маузером, людей с винтовками, испуганно и жалобно протянул:
— Кто вы такие?
— Мы из Чека, — сказал коротко Лагутин.
Буркин хотел перекреститься — и не смог поднять ослабевшей руки. Чуть слышно выдавил из себя:
— Что вам надобно? Пожалейте старика немощного, отпустите душу на покаяние.
— Вызови из дома главного. Вздумаешь предупредить — вдарим по твоей избе из пушки, вон она стоит, — кивнул Лагутин в темноту.
Прищурившись, Буркин покосился туда, ничего не разглядел, но поверил, согласился:
— Только не стреляйте, все сделаю… А что сказать?
— Скажи, в соседний дом зовут, прибыл связной из города.
Старик почесал грудь под расстегнутым воротом рубахи, повернулся к Варе:
— Кормил, поил тебя, а ты родного деда на смерть толкаешь. Креста на тебе нет, тварь неблагодарная, — растягивая слова, с угрозой произнес он.
— Иди, иди, деда, — насмешливо сказала девушка. — Стрельнут из пушки — всему хозяйству конец.
Шаркая опорками, Буркин побрел к дому. Чекисты настороженно следили за ним, Лагутин приказал Варе спрятаться за сруб колодца — дощатый забор от пулеметной очереди не защитит.
На крыльце Буркин затоптался, высморкался, рукавом вытер нос и скрылся за дверью. В окнах все так же тускло желтел неровный керосиновый свет, на занавесках редко двигались неясные тени.
На крыльцо вышел, грузный мужчина в накинутой на плечи шинели, чиркнул спичкой, прикурил. Спустился с крыльца. В тишине было слышно, как неприятно поскрипывают тяжелые сапоги.
Бросились на него втроем и не сразу смогли скрутить руки, сунуть в рот кляп: бандит размахивал кулаками, пинал чекистов сапожищами. Повалили его на землю, набросили на голову шинель. Только после этого он присмирел, лишь иногда вздрагивал всем телом и глухо постанывал из-под шинели.
На крыльце появился Буркин — оставаться в доме с бандитами побоялся.
Отдышавшись, Лагутин пятерых чекистов послал в соседний дом, предупредил, чтобы действовали без шума. Потом сказал Буркину:
— А ты с нами пойдешь.
— Ради бога — в доме не стреляйте! — взмолился тот.
Лагутин молча подтолкнул его к крыльцу.
Следом за хозяином трое чекистов вошли в большую прокуренную комнату с иконами в углу. С низкого потолка свисала на железном крюке керосиновая лампа, под ней — неуклюжий квадратный стол, за которым шестеро мужчин играли в карты, притупляя перед боем нервное напряжение. Угрюмо и настороженно посмотрели на вошедших.
— Это к господину Зелинскому, — с угодливой торопливостью объяснил им Буркин. — Он приказал здесь обождать, сам у соседа с господами офицерами разговаривает.
