На разведку к Коммерческому училищу вместе с Иваном отправился молодой чекист Семенов. Скинув гимнастерку, он остался в тельняшке, разыгрывал из себя пьяного матроса — всю дорогу ругался, падал, бранил боцмана, который каждый день заставляет его чистить гальюн. Иван, как мог, подыгрывал чекисту, изображал подвыпившего мастерового — сцена для Рыбинска обычная, прохожие не обращали на них внимания.
Выделывая ногами кренделя, дошли до Коммерческого училища, свернули на Васильевскую, потом на Мышкинскую. Видели, как несколько мужчин скрылись за дверью училища.
Возле сада у старообрядческой церкви сели на скамейку. Мимо, четко вдавливая в пыль сапоги, прошагали трое. Несмотря на душный вечер — в брезентовых плащах. Руки в карманах, глаза злые, настороженные.
Семенов по-пьяному закуражился:
— Все, Ванька, дальше не пойду, хоть на куски режь… Оставь меня, дрыхнуть буду.
Красногвардеец заплетающимся языком принялся его уговаривать:
— Без тебя я не пойду. Что Катьке скажем, а?
Когда эти трое тоже окрылись в Коммерческом училище, Семенов шепнул:
— Как на вечеринку, гады, собираются. Надо срочно сообщить в Чека. Прыгай в сад, напрямик пойдем.
Они быстро перемахнули через металлическую ограду, затаились, услышав шаги на улице. К училищу прошли сразу пятеро, двое несли продолговатый ящик, — видимо, разобранный пулемет.
Вдруг из-за дерева донесся осторожный голос:
— Как там, господа, спокойно?
Оглянувшись, увидели за деревьями людей с винтовками.
— Все идет по плану, ждите сигнала, — первым нашелся Семенов, потом — на ухо красногвардейцу: — Вот влипли! И здесь офицерье… Надо уходить, пока не раскусили. Сигай назад.
— А ты?
— Я следом. Если что — задержу.
— Давай вместе.
— Делай, что говорю! — рассердился Семенов.
Красногвардеец метнулся к ограде, вскочил на кирпичный цоколь, обеими руками ухватился за металлическую перекладину.
Сзади кто-то удивленно вскрикнул:
— Господа! Это чужие!
— Поймать! — властно приказал другой.
Из-за деревьев выбежали двое, бросились к ограде.
— Прыгай! — вскочив на ноги, приказал чекист Ивану.
Пригнувшись, перекинул одного нападавшего через себя. Тот взвыл, ударившись головой о кирпичный цоколь. Второй остановился, выхватил револьвер.
— Прапорщик! Не стрелять! Услышат! — раздался у него за спиной испуганный голос.
Это предупреждение спасло Семенова — он перемахнул ограду следом за красногвардейцем.
На улице в эту минуту никого не было, кинулись к церкви Спаса. На углу церковной ограды застыли, услышав чьи-то голоса. Сквозь ветви акации увидели, как из церкви вышли двое: отец Никодим и дородный мужчина в низко надвинутом на глаза картузе, безуспешно старавшийся свести на шепот хриплый бас:
— Вам, батюшка, лучше домой. Мы на колокольню пулемет втащим, стрельба будет.
— У комиссаров, сын мой, пулеметы тоже есть. И пушки. Начнут стрелять по божьему храму — иконы в алтаре повредят. Вы уж как-нибудь поосторожней, явите милость.
— Постараемся, батюшка. Мы с этой красной сволочью живо управимся, только начать.
— Чем только кончится? Темна вода во облацех, — вздохнув, глубокомысленно сказал священник. — Ну, да благослови вас господь.
— А ключики от церкви, батюшка, мне отдайте.
Звякнула связка ключей.
— Пожалуйста, сын мой. Был бы помоложе — сам бы по христопродавцам из пулемета, внес бы свою лепту.
— Ничего, батюшка. Мы с ними за все ваши обиды расквитаемся сполна. Слушайте колокол, как зазвоним — конец Советской власти.
— Дай-то бог, дай-то бог! — перекрестился священник, засеменил через улицу, полами рясы подметая пыль с булыжной мостовой.
Мужчина в картузе, оглядевшись по сторонам, закрыл за собой дверь, лязгнул ключ в скважине.
В темно-синем небе вяло помаргивали звезды, в окнах гасли последние огни. Затихли шуршащие шаги священника.
Посмотрев вслед ему, Семенов сплюнул, сказал вполголоса:
— Вот так отец Никодим! Вот так смиренный пастырь!
В уездчека готовились к отпору мятежникам: чистили ветошью винтовки и револьверы, распихивали по карманам патроны, заливали воду в кожуха «максимов». Лагутин по телефону связывался со штабами красногвардейских отрядов.
Выслушав разведчиков, похвалил их:
— Молодцы! Теперь картина более-менее ясная. Поднимай, Иван, свой отряд. Сначала снимите пулемет с колокольни — в тылу его оставлять нельзя. Попробуйте проникнуть в церковь хитростью: постучитесь, скажите, отец Никодим послал. Поскольку он с ними заодно, может, и пройдет номер. Потом без шума берите этих, в саду, и окружайте училище. На штурм очертя голову не бросаться, ждите подкреплений. Ясно?
— Ясно! — нетерпеливо поднялся парень.
— Смотри у меня! — погрозил Лагутин пальцем, сказал Семенову: — С ним пойдешь. Если что не так сделаете — с обоих спрошу.
Чекистский отряд незаметно обложил «Арттрину» со всех сторон. Лагутин и еще семеро чекистов с пулеметом затаились во дворе дома напротив. За час, подсчитали, в артель вошло больше двадцати человек. Вот-вот заговорщики должны были появиться на улице. Этого момента и ждал Лагутин.
И тут, словно дробь по железу, рассыпались выстрелы на окраине города — это к Мыркинским казармам подошел отряд Савинкова и Бусыгина, о котором в уездной Чека не знали.
Дверь «Арттрины» распахнулась настежь. На улицу, с винтовками наперевес, начали выбегать «трудящиеся интеллигенты», защелкали затворами.
— Огонь! — скомандовал Лагутин.
Подкошенные пулеметной очередью, несколько заговорщиков упали. Трое, пригнувшись, бросились вдоль улицы. Остальные, растерявшись в первое мгновение, кинулись назад, в «Арттрину», из темных окон захлопали ответные выстрелы.
— Не высовываться! — закричал Лагутин. — Лежать!
Чекисты недоумевали: надо атаковать, пока мятежники не пришли в себя, а командир почему-то медлит.
Однако тут же убедились — предостережение прозвучало вовремя: со второго этажа по чекистам ударил пулемет «льюис», пули зацокали по булыжнику, зашлепали в штукатурку стен, со свистом пробивали дощатый забор.
Одно было неясно — чего ждет Лагутин?
А он ждал, когда пулемет заглохнет, верил, что агент Чека, находящийся сейчас в «Арттрине», сделает все возможное, чтобы оборвать пулеметный огонь.
И «льюис» замолк, сделав всего несколько очередей. В наступившей следом за этим тишине чекисты слышали, как из окна, из которого торчало тупое дуло пулемета, что-то звонко ударилось о булыжную мостовую, а в самой «Арттрине» один за другим раздалось семь револьверных выстрелов.
Лагутин первым выскочил на улицу, за ним остальные чекисты. Через дверь, через выбитые окна стремительно ворвались в артель. Мятежники растерялись, сбились в угол комнаты. Кто-то из них закричал в темноте:
— Не стреляйте!.. Сдаемся!.. — и первым бросил винтовку на пол, вскинул руки над головой.
Лагутин по лестнице бросился на второй этаж. У окна, из которого высовывался «льюис», стоял заведующий «Арттриной» капитан Дулов, с дикими, налитыми кровью глазами, в руке зажат револьвер. На полу лежал убитый им агент Чека, выбросивший замок от пулемета в окно. Разъяренный Дулов выпустил в чекиста весь барабан.
Лагутин поднял маузер, прицелился офицеру в голову… и, пересилив себя, сказал подоспевшим чекистам:
— Взять! Революционным судом будем судить мерзавца.
Отправив «трудящихся интеллигентов» в уездчека, Лагутин повел отряд на помощь молодым красногвардейцам. За квартал до Коммерческого училища отряд Ивана попал под прицельный пулеметный огонь из окон. Еще намного — и разгоряченные боем ребята бросились бы под самые очереди. Лагутин с трудом остановил их.
Пока шла перестрелка, послал чекиста к Красным казармам, где размещались латышские стрелки. Они подкатили к церкви Воздвиженья трехдюймовое орудие, выстрелили по училищу шpапнелью, среди мятежников началась паника.
Чекисты и красногвардейцы ворвались в училище, рассыпались по этажам. Но мятежников уже не было — бежали через окна, глядевшие на пустырь, через черный ход.
