– Именно, – согласилась Лариса.
– А насиловать зачем?
– Затем, – зло выплюнула Лариса, – чтобы у этой дуры крыша поехала, чтобы управляемой стала и покладистой! А если ее спросят, кто тебя насиловал и в подвале держал, чтобы всем так и рассказывала – Берия Лаврентий Павлович, – хихикнула Лариска, радуясь коварству своей выдумки, – путешественница во времени фигова! И чтобы линяла в свой гнилой Питер и никогда больше здесь не показывалась. – Ни сожаления, ни раскаяния в актрисе Алеповой не наблюдалось.
– Да как же вы могли? – не сдержалась на этот раз Таисия. – Она же была вашей подругой! – Подлость Алеповой, ее цинизм и низость просто не укладывались в Таисином сознании.
– Ага, подруга! – захихикала Лариса, скривившись в презрительной ухмылке. – Бланманже в киселе! Фифа самодовольная! И как только она смогла такого мужика урвать, как Илья? Ни рожи, ни кожи, характер – ни рыба ни мясо. Да, вообще, пустое место, амеба одноклеточная! – брызгала злобой Алепова. – Да ее все в тусовке не переваривали. Этой дуре повезло в жизни устроиться, так она, идиотка неблагодарная, сама все разрушила и ходила плакалась всем в жилетку, как ей, бедняжке, живется нелегко. Как ее муж обидел, черствый и жестокий эгоист. Борщей ее не оценил! А сама в чужой-то квартире на Садовом обустроилась! – Лариса снова сделала солидный глоток. – Мы все наизнанку выворачиваемся, чтобы пробиться и на хлеб заработать, а эта стерва! – Лариса попыталась что-то еще сформулировать, но не вышло, тогда она тряхнула головой и, потерев ладонью лицо, снова заговорила: – А какие эта сволочь рецензии писала?! Сама полное ничтожество, а туда же! Друзья-подруги, – кривлялась Лариса.
Таисия слушала ее с ужасом. Какой же дурой была Машка Семизерова, если считала эту женщину своей подругой. Неужели она не чувствовала фальши в их отношениях?
– Сколько Севка Серпуховский за ней ухлестывал, какие дифирамбы ей пел – и умная она, и красивая, и утонченная, и стихи ей читал, и до дома провожал, и ручку целовал, а эта стерва пришла к нему на премьеру и таким дерьмом облила. Вон журнал валяется, можете полюбопытствовать. Так что ее забесплатно и с удовольствием бы пол-Москвы отымело. Еще бы в очереди стояли и доплачивали! – Лариса разразилась хриплым, почти непристойным смехом. Теперь она не выглядела ни красивой, ни привлекательной, даже стройной не казалась.
– Собирайся. С нами поедешь, – прерывая поток пьяных откровений, распорядился Никита.
– Обойдешься. Катитесь сами, – вяло возразила Алепова, но ехать ей, естественно, пришлось.
Удивительно. Как за все эти дни она ни разу не вспомнила о том, что внутри нее живет жизнь. Крошечная, беспомощная, но жизнь. Ребенок. Ее ребенок. Ее и Ильи.
Она сидит здесь уже – Маша обернулась на стену и взглянула на маленькие царапинки, которые наносила вилкой на стене у кровати, – раз, два… уже семнадцать дней. Она научилась различать малейшие шорохи и звуки, раздававшиеся наверху. Различать шаги. Теперь она заранее знала, когда ей ждать своего ненавистного гостя. Он приезжал обычно под вечер. Иногда пьяный, иногда трезвый. Трезвый он приходил к ней быстрее, а пьяный мог подолгу к ней не заглядывать. Несколько раз он приезжал с компаниями, с другими женщинами, но к ней все равно почему-то приходил. Зачем? Привык, может быть?
Маша больше не делала попыток его соблазнить, просто терпела и все. Терпела, думала в это время о себе, о том, что ей делать, когда заключение ее закончится, и ни разу не вспомнила о своей беременности. Ни единого раза! Наверное, она монстр. Чудовище, эгоистичное и жестокосердное! Иначе как она могла забыть? Ведь говорят, что материнский инстинкт у женщины самый сильный. У нормальной женщины. А она?
Маша сидела на кровати, обняв руками поджатые колени и глядя в темноту заплаканными глазами. Да-а. Выходит, она и вправду законченная эгоистка, которая не привыкла думать ни о ком, кроме себя. Всегда думали о ней. Мама с папой обожали ее и всегда о ней заботились. А она о них? Нет, как-то не приходилось. Она была сперва маленькой, потом молодой и неопытной. Затем появился муж, и она попыталась заботиться о нем, а на самом деле по привычке заботилась о себе, пока муж не сбежал. И вот теперь ребенок.
Ребенок. Все вышло совершенно случайно. Неожиданно. Не запланированно. Они с Ильей были женаты почти год, и ничего такого не произошло. А тут один-единственный вечер – и вот пожалуйста.
Это было два месяца назад. Маша сидела дома, потому что был понедельник, лил дождь, у Лариски было свидание, а остальные подруги и знакомые в такую погоду предпочитали на улицу не соваться. Маша смотрела телик, когда раздался звонок в дверь. Она даже перепугалась. Так спонтанно никто к ней никогда не заглядывал. Может, соседи?
За дверью стоял Илья.
В первый момент Маша обрадовалась, но потом посуровела, вспомнила мамины наставления и открыла дверь с мрачным, недовольным лицом. Наверняка пришел выяснять отношения или мириться. В обоих случаях стоит показать, кто здесь пострадавшая сторона.
– Привет, – неуверенно поздоровался Илья и, потоптавшись в прихожей под ее суровым нелюбезным взглядом, попросил разрешения войти. Разрешила. Строго, холодно так, чтобы мама гордилась.
Выглядел он плохо. Похудевший, подавленный, и глаза грустные, печальные даже. Сразу захотелось обнять его, погладить по щеке. Но нельзя. Мама не одобрит, потому что надо фасон держать.
Илья прошел на кухню, попросил чаю. Попили. Потом перешли в гостиную. Он завел разговор ни о чем. Маша, устав хмурить брови и ждать объяснений, расслабилась, и разговор их стал дружеским, теплым. Просидели весь вечер. Так хорошо, уютно, по-семейному.
Да, пока были женаты, так вот редко случалось посидеть, а тут вдруг получилось. И Маша радовалась в душе, что он зашел, и даже несмело, стыдясь самой себя, хотела, чтобы он остался. Чтобы не чувствовать унылого одиночества, не бродить перед сном по пустым комнатам, уговаривая себя, что пора ложиться спать. Чтобы просыпаться, чувствуя теплые заботливые объятия. И мечты эти отодвигали вдаль прежние обиды и наполняли сердце щемящей тоской.
А Илья был каким-то грустным, почти не шутил и даже улыбался словно через силу. Маша спросила его о неприятностях, он как-то криво, натужно улыбнулся. Подсев к ней ближе, положил голову на плечо. Маше было его пронзительно жаль. Она обняла его и тихо гладила по спине, а осмелев, поцеловала в макушку и еще раз. От трогательности и теплоты момента на глаза ее навернулись слезы. В конце концов, он был ее единственным мужчиной, ее мужем, и когда-то, совсем недавно, она его любила, и они были счастливы. Она гладила Илью по голове и думала о том, что за последнее время он как-то сильно похудел, и волосы у него стали реже, слабые, какие-то безжизненные.
Они сидели так какое-то время. Потом он ее поцеловал, она ответила, а затем они оказались в постели. И Машке вдруг почудилось, что он решил вернуться, что сейчас они помирятся и все наладится и будет как прежде, еще до ссор и разводов. Но утром, когда она проснулась, Ильи уже не было. Она ждала его звонка, потому что женщине не пристало звонить первой, так мама учила. Но он не звонил. На третий день Маша страшно рассердилась, обиделась на бывшего мужа пуще прежнего. Мерзавец ее просто использовал для собственной прихоти! И навсегда вычеркнула его из своей жизни, поклявшись на порог не пускать.
А потом у нее начались проблемы. Месячные, которые ее ни разу не подводили и приходили четко по графику, вдруг задержались. Маша посоветовалась с мамой, естественно, не упоминая визит бывшего мужа, та переполошилась, опасаясь серьезной болезни – простуды, кисты или прочих нехороших диагнозов и послала Машу к врачу. Врач попался внимательный, опытный и после осмотра послал Машу на анализ крови. Тут-то все и выяснилось. А она даже простой тест на беременность купить не сообразила.
Первой мыслью было позвонить Илье. Но, вспомнив его бегство, Маша решила Илье никогда и ничего о ребенке не говорить, а гордо и независимо растить его самой. Маме звонить она тоже была не готова, та сразу же ударится в слезы, начнет проклинать подлого предателя, Машкиного мужа, мгновенно сорвется в Москву, о дальнейшем Маше даже думать не хотелось. Оставалось идти к Ларисе, человеку опытному, отзывчивому, хорошо знающему жизнь. Так Маша и сделала.
Лариса ее выслушала. Постучала пальцем по лбу.
– Ты даешь! А контрацепцию, по-твоему, умные люди для чего придумали? Для спонтанных визитов всяких подобных засранцев, – наставительно проговорила Лариса. – Сказала уже своему о прибавлении?
– Нет, и не собираюсь, – гордо сложив на груди руки, заявила Маша.
– Вот как? Тогда остается аборт, – как о чем-то само собой разумеющемся рассудила Лариса.
– Вообще-то я хотела родить и растить ребенка сама, – неуверенно промямлила Маша.
– Ты, подруга, совсем ку-ку! – рассмеялась Лариса. – Ты что, спятила, жизнь себе в двадцать лет под откос пускать? Ты хоть представляешь себе, что это за труд и какие расходы? Да у тебя вся жизнь сразу же сведется к памперсам, кормлениям, гуляньям с коляской. Ты свою личную жизнь никогда уже не устроишь! А на что ты будешь ребенка содержать? Ты зайди в магазин и посмотри, сколько детские вещи стоят!
