Открыли им не сразу. Видимо, современный домофон в доме предусмотрен не был, и Машкиному сторожу пришлось самому тащиться к воротам, чтобы узнать, кого принесло.
Услышав Ларискин голос, он беспрекословно открыл калитку, а потом и ворота, не ожидая никаких подвохов. Никита без проблем закатил машину на участок.
– Ух ты, какой домик, – присвистнул Никита, осматривая строение.
Дом был не новый, но фундаментальный. Первый этаж кирпичный, второй бревенчатый. Во всем чувствовались размах и основательность прежних времен.
– Откуда у твоей подруги этот дом, говоришь? – обратился Никита к Ларисе.
– От бабки по наследству достался, – неохотно пояснила Лариса, с кислым лицом топая к крыльцу. – А той – от деда. Он у Ирки то ли прорабом на стройке работал, то ли в каком-то строительном управлении при жилконторе, не помню.
– Большой человек по старым временам, – добродушно заметил Никита, чем очень раздосадовал Таисию. Они идут освобождать бедную замученную Машку, вокруг них враги и преступники, подлецы и негодяи, а он с ними как ни в чем не бывало, как с порядочными людьми! Беседы беседует! Нет чтобы по мордам надавать. Вон здоровенный какой, у него бы получилось. Особенно этому шпендику в галифе. Где только такие раздобыл, наверное, у деда Ирины Семизеровой позаимствовал, пыхтела в арьергарде Таисия. Ее Никита за плечи не обнимал, а предоставил плестись позади самой. Это тоже было очень обидно.
Между тем их провожатый, тот самый Петька Сазонов, о котором рассказывала в городе Лариса, невысокий худощавый парень лет двадцати пяти, провел их в дом, в обставленную некогда модной полированной мебелью гостиную. В комнате негромко работал старенький цветной телевизор, на велюровом бордовом диване валялась смятая несвежая подушка и комом был свернут плед.
– Устраивайтесь, – указал он на стулья, стоящие вокруг обеденного стола, накрытого газетой и заставленного банками и бутылками из-под еды и пива. – Ларка, долго мне еще тут париться? Заколебало уже. По телику только четыре канала, жрачка – одни консервы и лапша «Доширак». Из дачников одни пенсионеры и мелюзга. Словом перемолвиться не с кем. Скоро выть начну от скуки. И еще эта швабра в подвале. Раньше хоть ребята заезжали навестить, пока Ирка не приехала и шороху не навела, – плаксиво жаловался на жизнь Петька. – Хоть бы бабла подкинула, скряга.
– Давно она была последний раз? – устраиваясь на стуле, поинтересовался между делом Никита.
– Да не, на прошлой неделе, – пояснил Петька, очевидно полагая Никиту своим. – У меня как раз народ был. Володька Филимонов с телками приезжал по делу. – Тут Петька захихикал и сделал несколько неприличных жестов, долженствующих пояснить, по какому делу приезжал Володька. – Ну, мы оторвались как следует, а наутро Ирка явилась. Как увидела, что у нас тут творится, разоралась. Мне, говорит, уже соседи звонят, что на дачу какие-то ханурики залезли. Я вам что велела – тихо сидеть, а вы сюда бабье возите, шалман устроили! В общем, всех разогнала, Володьке велела одному приезжать. Сказала, проверит. А ему овцу эту нагибать порядком надоело. Без рюмки водки последнее время уже не справлялся. А сейчас у него активный съемочный период начался, не до того, так что мне самому отдуваться приходится.
– Понятно, – бесцветным голосом отозвался Никита, вставая. – Пошли, посмотрим, как она там.
– Пошли. Только гимнастерку надену и портупею и сапоги натяну. Порядок есть порядок, а то мало ли чего, – охотно согласился Петька, одеваясь, и повел всю компанию в холл, откуда сыроватая бетонная лестница вела в подвал.
И лестница, и сам подвал были выкрашены в унылый сине-бурый цвет. Под потолком слабо светила одинокая лампочка.
– Интерьер специально обновляли? – оглядывая унылую обстановку, поинтересовался Никита.
– А то! Раньше тут обыкновенный погреб был. Правда, с решетками на окнах, но светленький такой, симпатичный. А теперь, как в казематах, все согласно исторической правде, – объяснял Петька, вполне комфортно чувствуя себя в роли экскурсовода. – Я сейчас оконце приоткрою, и вы аккуратненько загляните, – подводя их к обитой коричневым железом двери, прошептал экскурсовод.
Никита молча осмотрел засов, на который закрывалась Машкина камера, убедился, что других запоров и замков не имеется, и только тогда врезал любезному Петру по зубам.
Таисия с Ларисой от неожиданности шарахнулись к стенам. Но больше всех удивился сам Петр. Он лежал возле стены, потирал челюсть и, вытаращив глаза, смотрел, как Никита открывает засов.
Маша, как всегда, лежала на кровати. Она слышала еле уловимый звук приехавшей машины. Теперь она научилась различать звуки, а раньше ей казалось, что вокруг царит мертвая, почти космическая тишина.
Спустя некоторое время, она как раз успела прочесть шепотом «Мцыри» Лермонтова, послышались шаги на лестнице. Чтение стихов стало ее последним развлечением. Она придумала это, чтобы окончательно не деградировать, не свихнуться и чтобы у растущего внутри ее ребенка сохранялась хотя бы крупица позитива, что-то по-настоящему светлое, чистое, возвышенное. К тому же «Мцыри» удивительно соответствовал моменту.
Маша насторожилась: шаги были незнакомые. Их она тоже научилась различать. Берия шагал тяжело, размеренно, бухая сапогами. Охранник, который теперь часто навещал ее, спускался по лестнице дробным торопливым шагом, почти беззвучно. Сейчас шагов было много, они были путаные, плохо различимые. С лестницы до Маши долетели голоса. Кажется, один из них был женским.
Маша села в испуге. Неужели это все? Это конец? Сейчас ее выведут из подвала и вышвырнут вон, на улицу, в страшную неизвестность. Она не знала, чего в ней сейчас было больше – облегчения, страха, радости? Все чувства смешались, заворачиваясь внутри в удушающий ком. Сердце колотилось, ее начало трясти. Маша с трудом владела собой, ей казалось, что еще немного, и она упадет в обморок. Нет, этого допускать нельзя. Она должна знать, что происходит.
Маша вцепилась в холодную металлическую спинку кровати. Голоса за дверью стихли. Потом раздался грохот, чей-то испуганный возглас. В следующий миг распахнулась дверь ее камеры. Но Маша не смогла ничего разглядеть – свет предательски вспыхнул и погас. Она все же потеряла сознание.
Первое, что увидела Маша, придя в себя, это потолок. Обычный белый потолок, но что-то в нем все же было странное и тревожащее. Маша смотрела на него и никак не могла понять, чем этот потолок ее так удивил.
Это было странное ощущение, которое время от времени испытывает, вероятно, каждый, когда, проснувшись утром, ты первые несколько секунд не можешь вспомнить, кто ты и где находишься. Маша переживала то же состояние. Она лежала и напряженно думала, боясь пошевелиться. Ощущение затягивалось. Тогда она скосила глаза в сторону и увидела стенку. Коричневую, полированную, финскую стенку «Лессинг». На мгновение ей вдруг показалось, что она дома, лежит на диване в гостиной. Но нет, этого не могло быть. Стенку эту родители давно продали и купили новую современную мебель. Так где же она?
– Где я? – слабо спросила Маша, ни на что особо не надеясь. Просто произнесла свои мысли.
– Здесь, с нами, – раздался откуда-то сбоку неуловимо знакомый голос. – Здесь, с нами, – еще раз повторила Таисия, спеша показаться Маше на глаза. Как еще объяснить, где именно находится Машка, она не знала, тем более не хотелось затрагивать тему – когда. Во всяком случае, пока та немного не оклемается.
– Таисия? – безмерно удивилась Маша, увидев над собой лицо своей коллеги по редакции. – А ты что здесь делаешь?
Вид Таисии Конопелькиной подействовал на Машу ободряюще. С этим человеком были связаны простые, обыденные воспоминания, и если она здесь, то, наверное, с Машей все хорошо, хотя Берия, подвал…
Маша вдруг все вспомнила, резко вскочила и испуганно осмотрелась по сторонам.
Напротив нее в креслах сидели охранник Берии с какой-то неправильной асимметричной физиономией, тот самый, что несколько раз насиловал ее, и почему-то Лариса Алепова.
– Где я? – спросила Маша, чувствуя, что рассудок, и без того подвергшийся серьезным испытаниям за последние недели, сейчас окончательно покинет ее.
– Вы находитесь на даче Ирины Семизеровой, первой жены Ильи, – проговорил, подходя к ней, незнакомый высокий мужчина с приятным открытым лицом и темными коротко стриженными волосами. Одет он был в обычную современную черную футболку и синие джинсы. – Вас похитили и держали в подвале приятели вашей знакомой, Ларисы, – кивнул мужчина в сторону курившей в кресле Алеповой.
Сама Лариса внимания на Машу не обращала, старательно разглядывая сад за окном. Сад Маша заметила только сейчас.
– Весь этот маскарад в стиле 1940-х был придуман исключительно для того, чтобы повлиять на ваш рассудок, сделать вас уязвимой и управляемой, а заодно избежать в дальнейшем проблем с законом, если вам вдруг взбредет в голову обратиться в полицию, – глядя на Ларису и порядком помятого охранника, рассказывал мужчина. – В самом деле, на кого вы сможете пожаловаться? На Лаврентия Павловича и его подручных?
