— Правда?
— Правда.
— Нет-нет-нет, вы не уловили саркастических модуляций. Послушайте еще раз: правда?
Надутый безмозглый карликовый Поттер.
— Я нормалек, — сказал Джексон австралийцу Майку. — Мне надо отсюда выбираться, у меня шарики за ролики заезжают.
— Да легко, — сказал летучий доктор.
— То есть что — можно идти?
— Хоть на край света, братан. Попутного ветра. Что тебе мешает?
— У меня денег нет. И водительских прав. — (Последнее важнее, чем первое.)
— Невезуха.
— Даже одежды нету.
— Это ваш размер, — сказала Реджи, ткнув в большую сумку из «Топ-Мена» на полу. — Я пошла туда, потому что у меня там карточка. Наверное, не ваш стиль. Я вам всего купила по одному. — Смутилась. — И три пары трусов. — Смутилась еще больше. — Боксеров. Размер посмотрела на прежней одежде, мне медсестра дала. Там все совсем никуда, ее же с вас срезали, ну и вообще, все в крови. Лежит в черном пакете, — наверное, надо выбросить.
— Почему тебе выдали мою одежду? — озадачился Джексон, едва она умолкла, чтобы наконец вздохнуть.
— Я сказала, что я ваша дочь.
— Моя дочь?
— Простите.
— И ты все это делаешь, потому что за меня отвечаешь?
— Ну, — сказала Реджи, — это как бы взаимно.
— Я знал, что без закавыки не обойдется, — сказал Джексон. Куда ж без нее. С тех времен еще, когда Адам повернулся к Еве (или, что вероятнее, наоборот) и один из них сказал другому: «Слушай, кстати, я вот думаю, может…»
У нее новый синяк — теперь на щеке. Чем она занимается, когда уходит из больницы? Карате?
— Вы раньше были частным детективом. Так? — спросила она.
— В том числе.
— И находили людей?
— Иногда. Иногда терял.
— Я хочу вас нанять.
— Нет.
— Прошу вас.
— Нет. Я этим больше не занимаюсь.
— Мистер Броуди, мне правда нужна ваша помощь.
Нет, подумал Джексон, не проси у меня помощи. Люди, которые просят помощи у Джексона, вечно уводят его по дорогам, где он ходить не желал. По дорогам, что ведут в город под названием Беда.
— И доктору Траппер тоже, — неумолимо продолжала она. — И ее детке.
— Ты на ходу правила меняешь, — сказал Джексон. — Сначала «ты спасешь меня, я спасу тебя». А теперь мне спасать неизвестно кого?
— Мне они известно кто. Я думаю, их похитили.
— Похитили? — (Девчонку заносит.)
Он знал, что́ она сейчас скажет. Не говори. Не говори волшебных слов.
— Им нужна ваша помощь.
— Нет. Ни в коем разе.
— Начнем с тети.
— С какой тети?
Судя по навигатору, до Хоза сто шестьдесят одна миля, и доедут они за три часа двадцать три минуты.
— Ну, посмотрим, — воинственно сказала Луиза, заводя мотор.
Маркус, верный телохранитель, отсалютовал:
— Убрать упоры.
Дитя невинное. Красивый, рафинированный и новенький, словно только что из кокона выбрался. Арчи в его возрасте не будет таким. Технически говоря, она Маркусу в матери годится. Если б в школе была неосторожна.
А она была осторожна — к четырнадцати уже пила противозачаточные. Всю юность спала с мужчинами старше — не понимала, какие они извращенцы. Тогда ей льстило их внимание — сейчас пересажала бы всех до одного.
Патрик — в период ухаживания, когда делишься интимными мелочами: любимые фильмы и книги, каких держал животных (нет нужды говорить, что «Пэдди» и «Бриди» были смотрителями целого детского зоопарка — хомячки, морские свинки, собаки, кошки, черепахи и кролики), куда ездил на каникулы (Луиза-то почти никуда), как потерял невинность и с кем, — рассказал, что познакомился с Самантой на Неделе первокурсника в Тринити-колледже.
— Ну и все.
— А до того? — спросила Луиза, и он пожал плечами:
— Ну, пара местных девчонок, еще дома. Славные девчонки.
Три. Три сексуальных партнера до самого вдовства (и все славные). После Саманты были подруги, но ничего серьезного, ничего предосудительного.
— А у тебя? — спросил он.
Он понятия не имел, сколь сексуально невоздержанна была Луиза всю жизнь, и она не планировала его просвещать.
— Пфф, — фыркнула она, — горстка парней разве что, довольно долгие отношения. Лишилась невинности в восемнадцать с одним мальчиком — мы уже пару лет тогда гуляли.
Врушка, врушка, черствая плюшка. Луиза всегда неплохо врала — нередко думала, что в другой жизни стала бы отличной мошенницей. Может, и в этой жизни станет, кто знает, — жизнь-то не закончилась.
Надо было сказать правду. Сказать правду обо всем. Надо было признаться: «Я умею только разорвать человека на куски и сожрать — я понятия не имею, как еще любить».
— Свежий сельский воздух сдует с нас паутину, — сказала она Маркусу. — То, что доктор прописал.
А может, и не прописывал.
— Опять задержишься? — спросил Патрик, когда она позвонила предупредить, что у них тут «малка поездочка» (как упорно называл это Маркус). — А местная полиция не может тетку навестить? Далековато ехать, только чтоб проверить. Это ведь не открытое дело, все неофициально? Ничего же не случилось.
— Патрик, я не учу тебя оперировать, — огрызнулась она. — Давай ты не будешь учить меня полицейским процедурам, ладно? Буду признательна.
Он ее подобрал, надеясь, что она починится, что, если терпеливо о ней заботиться, она выздоровеет, — теперь, наверное, разочарован. Червивая роза, треснувшая чаша. Доктор тут не поможет.
— Злишься, — продолжала она, — потому что я вечером напилась в одиночестве, а не пошла в этот ваш театр? — Она презрительно подчеркнула «театр», будто это скука смертная, для среднего класса, будто она — Арчи в припадке подростковой невыносимости.
— Я тебя не обвиняю в том, что ты напилась, — кротко ответил Патрик — возразил, но не заспорил. — Ты сама себя винишь.
Может, его убить? Проще, чем развестись, и у Луизы появится масса новых проблем вместо поднадоевших старых. Может, Говарду Мейсону полегчало, когда всю его семью стерли с лица земли? Осталась только Джоанна, записанная нестираемым фломиком. Ему было бы гораздо лучше, если б стерли и ее.
— Не кипятись, — сказал Патрик. — Шотландская задиристость — она вообще мешает.
— Чему мешает?
— Твоему прекрасному «я». Ты, знаешь ли, сама себе злейший враг.
Инстинктивный рык она загнала обратно в глотку и пробубнила:
— Да, наверное, просто у меня голова лопается. Мне жалко, что так получилось, — прибавила она. — Правда жалко.
— Мне тоже, — сказал Патрик.
Может, в это заявление нужно вчитать дополнительные смыслы.
Они переехали границу. На тот берег Твида и за колючую проволоку. Фронтир.
— Теперь живем по английским правилам, — сказала она.
— В погоне за неуловимой теткой, — ответил довольный Маркус. — Может, музыку поставим, босс? — Осмотрел сборник Марии Каллас в плеере и с сомнением сказал: — Блямс и помоги мне Боб. Не очень-то дорожная музычка, а? У меня пара дисков есть. — Порылся в рюкзаке, который вечно таскал с собой, извлек портмоне для компактов, расстегнул молнию. — Готовьтесь.
Ну конечно, он был бойскаутом. Таких хлебом не корми — дай научиться вязать узлы и из пары веточек сооружать костер. Любая мать мечтает о таком сыне. Маркус и в полицию пришел, потому что хотел помогать людям, хотел «что-то изменить» — к гадалке не ходи.
— Ты зачем в полицию пришел, Маркус?
— Ну, знаете, как обычно. Хотел, наверное, попытаться что-то изменить, людям помочь. А вы, босс?
— Хотела бить людей большой палкой.
Он рассмеялся — бесхитростный звук, не окрашенный годами цинизма. Ну-ка, ну-ка, и какая же музыка у него «дорожная»? Для Спрингстина[144] слишком молод, но слишком стар для «Твинисов», которых любит слушать в машине детка. (Смешно: ребенка Джоанны Траппер она теперь тоже машинально называла просто деткой.) Маркусу двадцать шесть, он еще, наверное, любит все то же, что Арчи, — «Сноу Патрол», «Кайзер Чифс», «Арктик Манкиз»,[145] — но нет, аудиосистему «БМВ» засорил князь легкой музыки Джеймс Блант.[146] Луиза одной рукой схватила портмоне и высыпала содержимое Маркусу на колени. Портмоне извергло Нору Джонс, Коринн Бейли Рей, Джека Джонсона, Кэти Мелуа.[147]
— Боже мой, Маркус. Рановато тебе пока умирать.
— Босс?
Они поменялись местами на заправке в Уошингтоне. В магазине две газеты рапортовали о пропаже Декера. «Кровопийца вышел на свободу и словно канул в воду». Рифма плюс тройная аллитерация — надо отдать ребятам должное.
— Даже как-то жалко его, — сказал Маркус. — Он ведь уплатил по счетам и так далее, а его все наказывают и наказывают.
