- Приятно слышать такой лестный отзыв. Он чуть было не проговорился, что сам подготовил это письмо, но вовремя остановился.
- ...и ты грозишься отдать его под суд!
- И отдам! Процесс будет очень громкий. А ты разве против?
- Можешь объяснить, за что?
- За воспрепятствование журналисту при исполнении им своих профессиональных обязанностей - сто сороковая статья Уголовного кодекса. Кроме того: нарушение указа о дисциплине государственных служащих и закона об ответственности за нарушение конституционных прав граждан1. Ты в Вене совсем забыла, что был бы человек, а за что судить - всегда найдется. Посадить его, думаю, не посадят, но условный срок - гарантирую.
- Из-за того, что Кошелев не хочет отдавать тебе переписку с Грасси?
- Именно поэтому. Ты прекрасно осведомлена.
- Еще бы - ведь я переводчик, и все документы из России идут через меня...
- Тогда расскажи про "австрийский счет", - неожиданно прервал ее Петр.
- Я ничего не подписывала! - Ее голос сорвался, и она замолчала. Было слышно, как Катя судорожно всхлипнула. - Я ничего не знаю об этом счете, неуверенно добавила она.
- Кроме того, что не подписывала бумаг, связанных с этим счетом? уточнил Петр.
- Я ничего не подписывала.
- Значит, ты все же знаешь, ЧТО ты не подписывала?
- Прекрати ловить меня на слове! Можно подумать, ты меня допрашиваешь. Ты уже испортил мне жизнь. Почему даже сейчас, когда я в другой стране, ты не хочешь оставить нас в покое? За что ты ненавидишь меня, что плохого тебе сделал Кошелев? - Она неожиданно замолчала, и сквозь шорохи в трубке Петр ясно услышал мужской голос, что-то сказавший по-немецки.
"Она не одна, кто-то слушает наш разговор", - догадался Петр.
- Кошелев не сделал мне ничего плохого. Он только сажал моих друзей и знакомых, - сказал он, чтобы прервать затянувшуюся паузу.
- Хочешь, мы поможем его разоблачить? Организуем кампанию в западной прессе, напечатаем здесь твои статьи. Ты сразу станешь богатым человеком.
- Конечно, хочу, - легко согласился Петр.
- Тогда прекрати этот шум вокруг Австрийской площади, и все будет в порядке! - Катя облегченно вздохнула.
- Боюсь, от меня мало что зависит. Многие заинтересованы! - сказал он заглянувшему в дверь Чернову.
- Ты о чем, Петруха?
- Иди, пиши приказ по редакции: мол, я, Пэ-Аа Рубашкин, с сего дня приступил к исполнению обязанностей главного редактора. Или скажи Татьяне пусть сочинит. Она лучше знает, как надо.
- У тебя с головкой все в порядке? - Чернов выразительно покрутил у виска пальцем.
- Если коротко, то в порядке. А если подробней, то полный абзац!
- Давай подробности...
- В мэрии создана комиссия под председательством Чауса. Ее выводы: Кравцов ни в чем не виноват, его оклеветали. Дальше - все, как в моей статье: заговор, КГБ, коммунисты, рука Москвы и всякое такое. Ефремов, как всегда, узнал первым и задним числом оформил отпуск и мое назначение. Хуже всего, что я прозевал дату. Теперь выходит, что в день выхода той статьи главным был Рубашкин. Кстати, кто подписал тот номер?
- Я подписал, точно помню, - сказал Чернов. - Ефремов позвонил, что задерживается и чтобы его не ждали. - Помолчав, он добавил: - Его по большому счету и судить нельзя. Сколько раз он тебя предупреждал, что доиграешься.
- Я и сам понимаю, - уныло согласился Петр. - А что теперь делать убей Бог, не знаю. Короче: готовь приказ. А там видно будет.
Петр долго сидел, глядя в запыленное, давно не мытое окно. Потом пришла секретарша с подготовленным приказом.
- Я телефониста вызвала, пусть переведет ваши номера в кабинет Главного.
- Зачем? - удивился Петр. - Я здесь останусь, пусть сюда звонят.
Она кивнула и, взяв подписанный приказ, ушла к себе. А Петр, полистав блокнот, нашел телефон Микина.
- Александр Вадимович, - сказал он, когда тот снял трубку, - это Рубашкин звонит.
Пришел Степанов и, по-хозяйски шлепнув Иру, довольно улыбнулся:
- Совсем другое дело. Теперь - хоть на Елисейские поля. Хочешь в Париж, Петруха? Да брось ты эту сумку к ...ной матери!
- А джинсы? - пожалел Петр.
- Туда же. Что мы, тебе новых не найдем?
Они спустились в ярко освещенный вестибюль. Десятка два ранних гостей терялись в его пространстве. Едва заметным жестом Степанов остановил скользящего мимо официанта и взял два фужера.
- Это хорошо, что ты мне попался. "Папа" велел отбирать вашего брата. Сказал: "Штучно и с разбором!" Я и подумал: самое время тебя в люди вывести. Кого ж, если не тебя? Давай за успехи!
Фужеры сдвинулись звонко, и хрустальные отзвуки сопроводили первый прохладный глоток восхитительного шампанского. Петру не хотелось вдумываться в слова, так приятна была встреча с Юркой, буквально излучавшим приветливость и дружелюбие. Был, был такой талант у Степанова, и он умел им пользоваться.
Вышколенная девица подхватила фужеры, едва они опустели.
Петр хотел спросить про парикмахершу, но Степанов уже тянул за рукав.
- Пора в дозор,- сказал он. - Сам не проверишь- напутают обязательно.
В большом зале горели только редкие лампы на стенах. Было сумрачно и темно. За окнами метались и гнулись под хлещущими струями дождя тяжелые ветви деревьев.
- Эй, кто-нибудь, - крикнул Степанов, - свет включите!
Люстры вспыхнули одна за другой, вычернив все, что было за стеклами. Роскошный стол с длинными крыльями и маленькой поперечиной вытянулся на две трети зала. Радужно сверкал граненый хрусталь, белизна скатертей и салфеток слепила глаза. Чего только не было! Ростбифы, загадочно очерченные изумрудной зеленью, перемежались глубокими блюдами, наполненными черной и красной икрой, мерцавшей каждой крупинкой. Тут же изысканные тартинки разных форм и начинок, рыбные и мясные деликатесы всех видов копчения. А рядом - молочные поросята с коричнево-золотистой корочкой. От всего этого великолепия как не почувствовать обильного слюноотделения и хруста на зубах?
- Ну, Васильич, - сказал Степанов подошедшему метрдотелю, - запускай своих обалдуев.
Тот обернулся и махнул рукой: "Давай". Петру показалось, что оба взволнованы, а Степанов выглядел еще и необычно серьезным. Тут же через настежь распахнувшиеся двери бесшумно втянулись вереницы официантов в черном с белоснежными манишками. Каждый держал в руке обернутую салфеткой бутылку. Они застыли вдоль стен на равном расстоянии друг от друга. Степанов, Васильич и следом Петр двинулись вдоль неподвижного ряда.
Обойдя всех, остановились в центре.
- Ну, Васильич, с Богом! - сказал Степанов, и обернувшись к официантам: - Всем все ясно? Если что - шкуру спущу. Кто меня не знает узнает!
В этот момент в кармане у Степанова тихонько затренькал сотовый. Он коротко послушал и как-то обреченно сказал Петру:
- "Папа" приехал. Пошли!
Вестибюль уже гудел голосами. С высоты лестничного пролета движение людей казалось величавым и осмысленным, а у дверей гардероба медленно змеилась промокшая очередь.
- Сейчас... - начал Степанов, но открылась входная дверь и разговоры смолкли. По опустевшему в центре проходу к лестнице быстро шел Собчак: в смокинге с антрацитно блестящими отворотами. Было что-то театральное в этом стремительном проходе сквозь расступающуюся толпу, которая усиливала эффект отчетливым сходством со зрительным залом.
- Ну как, готово? - спросил Собчак, протягивая Степанову руку.
- Все на уровне, - ответил Степанов и отодвинулся в сторону так, что Петр оказался лицом к лицу с мэром. - Вот, Анатолий Александрович, - мой друг, знаменитый журналист Рубашкин...
Петр всегда определял отношение человека к себе по его рукопожатию. Рука Собчака была ни жесткой, ни мягкой, - она была никакой.
- Очень приятно, вы ведь работаете в...
- В "Невских вестях", - машинально продолжил Петр.
Искорка интереса мелькнула в глазах мэра, но тут же сменилась вежливой улыбкой
- Да, конечно, Ефремов вас очень ценит. Следует особо поощрить Юрия Григорьевича за инициативу нас познакомить. Надеюсь на долгое сотрудничество - я скажу, чтобы вам выписали постоянный пропуск в мой секретариат. Я всегда помогаю нашей демократической прессе, а сейчас, в сегодняшних условиях, неформальные контакты с ведущими журналистами особенно важны.
Петр хотел возразить, что он вовсе не ведущий и тем более не знаменитый, а Ефремов никак не мог отзываться о нем хорошо. Но ответ вовремя не сложился, и он только благодарно улыбнулся. Степанов незаметно тронул его за локоть и сказал, обращаясь к Собчаку:
- Пойдемте, Анатолий Александрович, посмотрим.
Петр почувствовал себя лишним и у дверей зала, где они со Степановым уже были, свернул вбок. Не зная, куда деться, зашел в первую попавшуюся комнату с двумя напольными зеркалами и глубокими креслами вокруг тяжелого овального стола.
Он курил уже третью сигарету из взятой у Степанова пачки, когда в комнату заглянул Яковлев.
