– А что у нас такое?
Вэл склонила голову мне на плечо.
– Дружба. Вы были друзьями. И ему бы этого хотелось, но он не знает как.
– Я думал, у него есть новая подруга, русская. Она повернулась ко мне с понимающей улыбкой.
– Он мечтает об этом, но это все фантазии. Например, встречается с кем-то, с русской писательницей, утонченной, душевной и культурной, он ей нравится, это видно по ней, а потом он начинает покупать ей подарки. И она думает: зачем этот идиот покупает мне шмотки, которые я ни за что не надену? Он как ребенок.
Мы курили, Вэл все говорила. Я порывался взглянуть на часы так, чтобы она не заметила.
– Знаю, – сказала она. – Ты спешишь. Скажу тебе еще только одно. Должна сказать. Без папы. Ладно?
Не надо!
Не говори мне!
– Пойдем в дом.
Мы прошли на кухню, я закрыл дверь. Мы снова сели за стол. Гудел огромный холодильник. Вэл взяла чашку и осушила ее залпом.
– Люблю холодный кофе, – сказала она. – Странно, что мы встретились с Джеком на твоей свадьбе. Ты этого не знал? – Она посмотрела на меня. – Ну и ладно. В общем, мы с Джеком познакомились на твоей свадьбе.
Все, что я помнил, – электрический разряд между ними, почти как в комиксах, цепочка угловатых искр.
– Я думал, ты его пригласила, – сказал я. – Пришла с ним. Вы казались вполне сложившейся парой. Я не настолько близко был знаком с Джеком чтобы приглашать его.
– Вечеринка была большая, – ответила она. – Может, его кто-то еще привел, а может, сам явился. Не помню.
– Вы раньше с ним не встречались?
– Ну, я видела его мельком. В клубах. Я думала, для меня он староват. А он все клеился ко мне. Это была такая игра. Мне он нравился, но я сомневалась, что стоит развивать тему. У него было много знакомых русских девчонок, он утверждал, что сам наполовину русский. Ну да, на которую половину? Непонятно было, когда он врал. У него была мания – оставаться молодым и прикольным, потому он и переехал в этот ужасный старый Ред-Хук. Теперь это неважно. Так вот, это было вроде как здорово – знаменитый сорокалетний ухажер. Не знаю, может, я слегка напилась, а он был очень сексуальный. В смысле, хотелось заняться с ним этим прямо на месте, – она взглянула на меня, прикусила губу и произнесла: – Ой, зря я так. Не стоило тебе говорить.
– Ничего страшного.
– Он говорил, что влюбился в меня. Мы гуляли той ночью, после твоей свадьбы, и еще несколько ночей. Мои подружки восхищались, а я была дурой, и вдруг, как гром среди ясного неба, он заявляет: давай поженимся. Я ему: Джек, мне девятнадцать. А он: у тебя зрелая душа. Повторял – ты моя единственная. Смотрел в глаза, знаешь, какие у него были пылающие угольки в глазах, и мог говорить о чем угодно. Он всюду побывал. Папа считал, Джек использует меня, чтобы подкопаться под него, добывает компромат на русскую мафию. Это его немного злило. Так или иначе, я пыталась отшить Джека, но он не собирался отлипать.
Я вспомнил ту ночь в районе скотобоен, когда увидел их вместе. Вспомнил ту нежность, с которой Вэл обнимала Джека, когда я сообщил, что Сид умер.
– В субботу вечером ты была не столь уж холодна с ним, – заметил я.
– Такая вот я. В конце концов, я еще ребенок. Сначала хочется чего-нибудь до умопомрачения, а когда страсти закипают, я выхожу из игры. Все на пять минут. Ненадолго. Считай, нет во мне глубины. Мне нравился Джек. Просто его было слишком много.
– Давай выйдем, прогуляемся.
– Еще не все.
– Я не хочу это слушать.
– Мне нужно тебе рассказать.
– О чем?
– О папе. Кажется, он попал в переплет, – сказала она. – Мне надо, чтобы ты знал, потому что сама я возвращаюсь домой.
– В смысле во Флориду?
– В смысле в Россию. Мне не вынести всего этого. Роль русской принцессы, ночные клубы, рестораны, деньги, тусовки с девочками, которые живут в домах за десять миллионов, – это все замечательно и я пыталась соответствовать, и я не презираю это просто больше не хочу. Наверное, я поняла это за последнюю неделю с Джеком. Я сама себе не нравилась. Совсем не хотелось зайти в очередной клуб, выпить очередной коктейль или напялить очередную дурацкую шмотку. Вот я и уезжаю.
– А в России – куда?
– У нас есть квартира в Москве. На первых порах поселюсь там. Потом – не знаю точно, но у меня есть друзья, которые помогут. Ты не считаешь, что это слишком наивно?
– Нет.
Расстегнув верхнюю пуговицу желтой рубашки, Вэл вытащила тонкую золотую цепочку, висевшую между ее загорелых грудей. На цепочке болтался крестик.
– Кажется, меня тянет работать с детьми. После всей этой истории в Беслане. Не знаю. Или с детьми, больными СПИДом. Что-то такое. Лучше, чем так. Матерью Терезой я быть не стремлюсь, но надо этим заняться. Я же сказала, гены. Думаешь, я свихнусь на религиозной почве? Стану этакой русской святошей?
– Я так не думаю.
Она посмотрела на часики.
– Толя знает, что ты уезжаешь?
Вэл встала, направилась в гостиную, я последовал за ней. Мы остановились у входной двери.
– Папа взбесится и скажет: она едет возиться с детьми, со СПИДом, она заразится, ее убьют террористы, сам понимаешь, он же отец.
– Ты уверена, что тебе хотелось всего этого до Джека?
– Оно назревало.
– А Джек?
– Он был классный, я же сказала, – она пожала плечами, – Он был великолепен., на неделю. А сейчас мне надо собираться. Пора ехать.
– Куда?
– В аэропорт. Пожалуйста, не говори папе, Арти. Прошу, позволь мне улететь.
Я протянул ей свой мобильник:
– Хотя бы позвони ему. Скажи, что уезжаешь.
– Он помешает мне. Ты же знаешь. Позвонит какому-нибудь прохвосту, чтобы тот перехватил меня в аэропорту. Со мной все будет нормально. Прошу тебя. Только подожди минутку, ладно? Мне нужно переодеться. Подождешь, Арти?
Вэл ушла в спальню. Я снова достал сигареты, содрал с пачки остатки целлофана, и его треск прозвучал неестественно громко.
Спустя несколько минут вернулась Вэл, в черных джинсах, черной футболке, кроссовках, бейсболке и белом джинсовом жакете. На плече висела сумка, за собой она тащила красный чемодан на колесиках.
– Ты знала, что Джек не в России, что он так и не улетел? – спросил я то, чего сам не желал услышать.
Она помолчала.
– Да.
– Когда ты узнала?
– Все время знала, – негромко призналась она. – Он попросил никому не говорить, что перед отлетом решил взять два выходных, кое-что дописать. Сказал, надо подтянуть кое-какие концы. В ту субботу, после того, как мы уехали из ресторана, то по пути в Ист-Хэмптон заехали к нему в Ред-Хук. Он сказал, что не намерен оставаться у себя, просто надо кое-что забрать. Собирался остановиться на квартире у друга, который был в отъезде, чтобы никто не отвлекал и все такое. Я отвезла его на Лонг-Айленд, мы потом созванивались несколько раз. Он просил: «Никому ни слова, что я все еще в городе. Не хочу чтобы меня дергали».
– Но ты виделась с ним? Он не мог звонить тебе из какого-нибудь другого места?
– Я звонила ему на городской телефон, поэтому уверена. Он говорил: я скучаю по тебе, бла-бла-бла чмок-чмок, давай встретимся завтра, и мы назначили свидание. Мы долго болтали, а потом я сказала, что мне надо идти.
– Когда?
– Вчера вечером. Кажется, уже было поздно.
– Ты кому-нибудь говорила, что Джек не улетел в Россию?
– Да. Не знаю почему. По легкомыслию, наверное, или это такое генетическое вероломство. Не знаю почему. Он все пытал и пытал, вот я и проболталась.
– Кто тебя пытал? Можешь сказать, кому ты проболталась?
Она нервно потеребила короткие волосы.
– Наверное, мне уже пора.
– Кто это был?
Она обняла меня.
– Мой папа, Арти. Пожалуйста, позаботься о нем, – попросила она, вышла и закрыла за собой дверь.
Я остался дожидаться Толю. Ждал час, два. Звонил ему. Слонялся по огромной квартире, занимавшей весь верхний этаж.
В его спальне я открывал шкафы и смотрел на ряды сшитых на заказ костюмов, дюжины больших костюмов из кашемира, шерсти альпаки и таких тканей, о которых даже не слышал. Он любил показывать их мне. Любил водить меня по магазинам. «Бриони», – вздыхал он так, словно это было имя красотки.
Я осмотрел обувь. Выдвигал ящики и разглядывал россыпи запонок, украшенных бриллиантами и прочими камнями. В других ящиках хранились новые фирменные рубашки столь тонкого полотна, что на ощупь оно было как шелк.
На тумбочке стоял макет из нескольких домов и сквера между ними; там были крохотные пластмассовые деревья и человечки, словно обитатели кукольного домика. Макет располагался на деревянной подставке с медной табличкой, где было выгравировано имя какой-то архитектурной фирмы. Было ощущение, будто перед твоими глазами любимая игрушка чужого ребенка.
Толя страстно желал всего этого; он хотел стать самым крутым ребенком.
Я был один в его квартире, заглядывал в его гардероб, в его ящики, шпионил за ним.
Из окна виднелась Хайлайн. Я подумал о Джеке, упавшем оттуда. Толя знал, что Джек в городе, Вэл сообщила ему. Знал и при этом делал вид, будто Джек улетел. Толя встречался со мной, играл в эту игру, звонил кому-то в Россию. Он знал. Вот что пугало меня едва не с первой нашей встречи, случившейся десять лет назад, – что однажды придется принимать решение.
