Купол лаврской колокольни сиял в лучах прожекторов, чуть ниже убегала на запад излучина Днепра, перепоясанная елочными гирляндами мостов. За рекой в вечерних сумерках смутно темнели лесные массивы. Все-таки Толстый не врал: вид с его балкона действительно открывался потрясающий.
- Господи, как же мне хорошо, - расчувствовавшийся Буржуй обнимал Веру и Толстого и не мог надышаться простором. - Хотите честно? Я думал, мне уже никогда не будет так хорошо. Сейчас все пойдет по-другому. Я чувствую. Я научился не думать, а чувствовать за этот год. Так, наверное, животные чувствуют. Тот, кто это сделал, должен был убить меня. Скоро он пожалеет, что не сделал этого.
- Буржуй, ты это... Завязывай про трупы там и прочее... потребовал хозяин.
- С каких это пор ты таким нежным стал, Толстый? - поразился Буржуй.
- Да с тех самых, как готовлюсь стать отцом...
- Верка! - изумленный Владимир обнял сестру. - Умница ты моя!
Толстый самодовольно погладил по животу себя, не жену и сообщил:
- Пацана ждем!
- И молчали... - упрекнул счастливую пару Буржуй.
- Ничего себе молчали, - обиделся Толстый. - Ты же первым и узнал! После меня, само собой...
- Слушай, такое дело надо отметить. Позвони Олежке. Пусть подтягивается.
- Да чего ему звонить! - отмахнулся гостеприимный хозяин. Подуется - и сам придет. Ты что, Пожарского не знаешь?
А Пожарский сидел за письменным столом и раскладывал пасьянс из фотографий. Время от времени он припадал губами к квадратной бутылке с виски, уже больше чем наполовину пустой. Карточек, которые он нетвердой рукой разбрасывал по столу, было много - он и Вера, он и Амина, он и Буржуй, он и Толстый, все они вместе. Выстраивая их прихотливыми фигурами - столбцами, рядами, трилистниками, каре, - Олег словно с памятью своей играл. Вдруг он сгреб снимки в кучу, сложил в колоду и попытался построить из них карточный домик. Уже на втором ярусе домик развалился. Олег криво улыбнулся, достал из выдвижного ящика стола пистолет и вставил ствол себе в рот.
ГЛАВА 19
Вера прикрыла рюмку ладонью.
- Эй, Толстый, опомнись.
- Я не по-онял, - скорчив тупую физиономию, бычарой протянул хозяин. - Мы что, не гуляем?
Он нависал над заставленным закуской столом с бутылкой текилы в руке и пытался подлить жене "самую малость".
- А мне показалось, кто-то хочет, - и Вера очень точно скопировала самодовольно-горделивый мужнин тон, - реального такого пацана.
- А, в этом смысле, - Толстый шлепнулся на сиденье, откинулся на спинку и назидательно поднял вверх указательный палец. - МОЙ пацан текилу по определению уважать должен. Текила в нашей ковбойской жизни - первейшее удовольствие!
- Нет, давай уж лучше ты за нас двоих, ковбой, - не поддалась покорная супруга и тут же поправила себя: - Вернее, за троих.
- Я? - в благородном негодовании Толстый отодвинул бутылку подальше от себя. - Издеваешься? Меня покойница на всю жизнь того... Нашла чем закончить карьеру, прости Господи.
- Толстый, не юродствуй, - с упреком проговорила Вера и тут же напустилась на Буржуя: - А ты чего улыбаешься?
- Как же мне всего этого не хватало! - с чувством произнес Коваленко.
- Ничего, сейчас хватит... дядя! - обнадежил родственника Толстый и очень ловко щелкнул ногтем по бутылке. - Будешь один графинчик приговаривать - мало не покажется. У нас теперь, видишь, не семья, а комсомольская свадьба!
- Ничего, мне Олежка поможет. Кстати, что-то он не едет долго. Мог бы и сообразить, что несостоявшийся вчера вечер встречи переносится на сегодня. Надо позвонить ему все-таки. Он мне, если честно, вообще вчера не понравился. Странный какой-то был. Да и, действительно, не пить же мне одному...
И Буржуй стал набирать номер.
Палец Олега на спусковом крючке дрожал, глаза заливал пот. Лица друзей на рассыпанных по столу фотографиях то оставались безжалостно четкими, то расплывались серыми пятнами. Друзья словно уходили. И с ними уходила жизнь. Пожарский зажмурился, и его побелевший от напряжения указательный палец окаменел. В этот самый момент и раздалась трель телефонного звонка.
Он, уже переступивший одной ногой черту между жизнью и смертью, на несколько секунд застыл в мучительном напряжении. Жизнь врывалась в сознание настойчивым телефонным. трезвоном. Смерть требовала своего - всего лишь легкого движения указательного пальца, которое принесет облегчение, и подсказывала, что решиться во второй раз будет намного трудней. И вдруг Пожарскому показалось, что сейчас его вывернет наизнанку от противного металлического привкуса во рту и запаха оружейной смазки. Поспешно, расцарапывая небо прицельной мушкой, он вытащил ствол изо рта.
Невыносимое напряжение прорвалось приступом рыданий. Олег плакал горько, взахлеб, неудержимо. Как ребенок, он растирал слезы кулаком с зажатым в нем пистолетом, а на глаза тут же наворачивались новые. Вторая его рука уже тянулась к телефону.
- Алло... - проговорил он в трубку прерывающимся от всхлипываний голосом.
- Олежка, так нечестно: обижаться, между прочим, не обязательно на расстоянии.
- Буржуй... - не то простонал, не то проскулил Пожарский.
- Что это с тобой? - в веселом голосе на противоположном конце линии вдруг обозначилась тревога нотки.
- Со мной, по-моему, все, Буржуй...
Олег даже не позаботился о том, чтобы его голос прозвучал хотя бы с видимостью достоинства. Это теперь не имело значения.
- Эй, ты чего это? А, Олежка? Ты что - пьяный? - уже орал в трубку обеспокоенный Буржуй.
- Вскрытие покажет, что очень сильно... - Коваленко, и это было четко слышно в трубке, облегченно перевел дыхание.
- А мы его ждем! Вот свинья. А еще друг!
- Не называй меня другом, Буржуй... Я...совсем не друг. И даже не свинья... Я дурак и иуда...
- Ты что несешь, Олег? - Владимир снова встревожился.
- Не перебивай меня! Пожалуйста... Даже убийце разрешают сказать последнее слово...
В квартире Толстого к разговору Буржуя с Пожарским уже прислушивались и сам хозяин, и Вера: лицо Владимира напряглось. На секунду он оторвался от трубки, зажал микрофон ладонью и шепнул Толстому:
- Ну-ка, вышли к нему своих бойцов - пусть тащат его сюда! Не нравится мне все это.
Толстый тут же выскочил в коридор, и слышно было оттуда, как он отдает распоряжения телохранителям. Буржуй снова приник к трубке.
- А вообще-то, и говорить-то мне нечего... - доносилось из нее. Вернее, есть что, но стыдно и противно... Не хочу... Там, в офисе, записка для тебя, прочтешь и все поймешь...
- Олег, ты только трубку не вешай, слышишь! - настаивал Буржуй. Говори со мной! Все равно о чем! Только говори!
- Что говорить? - всхлипнул Пожарский. - Спасибо тебе, Буржуй... Спасибо, что ты был, что ты есть... Ты, вы все... живете в сказке, которую сами придумали... Как бы мне тоже хотелось быть из этой сказки... Я очень запутался, Буржуй... Долго объяснять... Не хочу.. Прощай, Буржуй, не проклинай меня, ладно?.. Просто так получилось... - Буржуй снова зажал рукой микрофон и прошептал:
- Совсем плохо. По-моему, он что-то с собой сделать собирается. У него пистолет есть?
- А то! Я ж ему сам подарил! - Толстый буквально вырвал трубку у Буржуя и заорал: - Эй, Олежка, ты это... не молчи!!! Слышишь, твою мать?!
- Слышу... - едва различимо прошелестело в трубке.
- Так-то лучше. Я тебе вот что скажу: что там у тебя с мамзель или еще с кем случилось - мне слюной плевать! Усек?! А пацана мне крестить ты побожился!
- Ка... какого пацана? - пролепетал Пожарский.
- Реального такого! Которого Верка носит! - В трубке надолго замолчали, и Толстый начал уже тревожиться. Он прислушивался к дыханию на том конце провода, пытаясь определить по нему, чем занимается в этот момент Пожарский, не происходит ли именно сейчас самое страшное. Наконец Олег отозвался, и в его глухом и безразличном голосе можно было уловить оттенок интереса:
- Ты... серьезно?
- Нет, блин, шучу! - загремел Толстый. - Мы его тут ждем, Верка вареников наварила - твоих любимых, с вишнями. Все стынет... Эй, ты чего, Олежка?
Пожарский плакал уже открыто и не пытался себя сдерживать:
- Толстый... Я... Я не могу крестить твоего сына... сына Веры... Ему счастья не будет. Потому что я - сволочь и неудачник... Мне лучше исчезнуть, правда...
- Вот пацана крестишь - и исчезай, коли охота.
- Да пойми же - ты сам не захочешь!.. Все совсем не так, как вы думаете...
- А что нам думать, если ты молчишь, как барсук?!
- Вы и так все узнаете... Я вас очень, очень люблю, родные мои... Прощайте...
Не сами слова, их тон, безнадежный и полный отчаянной решимости, подсказал Толстому, что сейчас произойдет непоправимое, что он теряет друга, что он не сумел его понять, спасти, остановить. Ему хотелось завыть, разбить трубку о стену, но единственное, что ему теперь оставалось, - это с ужасом прислушиваться к каждому звуку на том конце провода. Вот что-то клацнуло трубку бросили на твердую поверхность. Раздался глубокий хриплый вздох - Олег набрал в грудь побольше воздуха, как перед прыжком в воду. Слышимость была убийственно ясной и четкой. Короткий всхлип. Тишина. Толстый крепко зажмурил глаза в ожидании самого последнего и самого страшного звука. Треск? Топот, недолгая возня. В трубке что-то зашуршало.
