Бродячая жизнь всегда влекла Антонину. Перспектива избавиться наконец от страха и пожить в свое удовольствие так увлекла ее, что она решила дать Михалкину две трети суммы, необходимой на покупку лошади. Сделку оформила в нотариальной конторе, обговорив для себя право поехать в турне в качестве совладелицы лошади.
Если бы Антонина могла, она расцеловала бы себя за такую великолепную идею. Бесконечное путешествие «по Европам» в постоянной близости с Михалкиным, вдали от его жены, которой придется сторожить дом и заниматься приусадебным участком, — об этом можно было только мечтать. Михалкин присмотрел уже лошадь — Рутис Дэзи, даже провел предварительные переговоры с руководством конного завода, которому она принадлежала. Дело оставалось за малым: найти недостающую часть денег. Условие Антонины поехать вместе с ним ничуть его не тяготило. Он давно этого хотел.
Вернувшись под вечер домой после завершения подготовительной части сделки, Антонина, радостно-возбужденная, плюхнулась на диван и с наслаждением вытянула ноги.
«Все-таки, как ни крути, жизнь — замечательная штука».
Она налила рюмку коньяка, с наслаждением выпила и расплылась в счастливой улыбке.
Зазвонил телефон. Она взяла трубку.
— Антонина Ивановна? Добрый вечер. Моя фамилия Ольховцева. Не могли бы мы сейчас встретиться? Наш разговор долго не затянется. Думаю, минут пятнадцать, не больше.
«Ольховцева… Ольховцева…» Антонина пыталась вспомнить, от кого уже слышала эту фамилию.
— О чем вы хотите поговорить?
— Я — следователь по особо важным делам. Кое-что хотела бы выяснить.
«Ах вот оно что. Лунев называл эту фамилию».
— Нельзя ли в другой раз? Я немного устала. Только пришла, намоталась за день.
— Извините, если не вовремя. Дело срочное и в какой-то степени затрагивает интересы вашей родной сестры.
— Катерины? Что с ней стряслось?
— Ну, во-первых, нашелся родной отец. Во-вторых, его обвиняют в убийстве… вашего мужа.
— Нашелся отец Катерины? Кто он?
— Синебродов Владимир Александрович.
— Первый раз слышу.
— Ваша сестра рядом со мной. Я передаю ей трубку.
— Катя, это правда?
— Да. Но, к сожалению, видишь, как вышло… Наталья Евгеньевна хочет поговорить с тобой. Позволь ей к тебе приехать.
— Поздно уже.
— Не выдумывай. Я пересказала ей ваш разговор с Колей, когда вы обсуждали с ним, каким образом убить Игоря.
— Как ты могла?
— Если ты в этом деле чиста, значит, расскажешь ей все, как было.
Трубку снова взяла Наталья Евгеньевна.
— Сейчас ваша сестра несколько взволнована, и, думаю, напрасно. Я настроена не столь категорично. Более того, уверена, что это — недоразумение. Я буду у вас минут через двадцать. До встречи.
Следователи МУРа, так горячо взявшиеся за расследование убийства Кривцова, после безрезультатного допроса «с интенсивным психологическим воздействием» потеряли интерес к делу, и расследование перешло в разряд бесперспективных.
Ознакомившись с материалами дела, Ольховцева обнаружила много недочетов, допущенных при осмотре места происшествия и при проведении судебно-медицинской экспертизы. Но даже если бы эта работа была выполнена безукоризненно, Наталья Евгеньевна все равно приступила бы к расследованию с осмотра квартиры убитого.
Желая произвести на следователя выгодное впечатление, Антонина привела в порядок макияж и прибралась в квартире, подумывая о том, какую пользу можно извлечь из этого визита.
Появление интересной, со вкусом одетой женщины озадачило. Антонина представляла ее тощей мымрой в замызганном казенном мундире. А перед ней — кинозвезда. Было от чего скиснуть.
— Ваша сестра сказала, что вы родные только по матери. Но вы очень похожи. И обе очаровательны.
— Спасибо. Вы тоже неплохо смотритесь. На внутриведомственном конкурсе красоты вполне могли бы быть признаны «мисс МВД».
— Я рада, что вы на меня не в обиде за это вынужденное вторжение, и рада знакомству.
— Что будете, чай, или кофе?
— Лучше чай и некрепкий.
— Проходите в гостиную. Муж умер там. Вы ведь за этим сюда приехали? Хотите сами осмотреть место происшествия?
— Вы неплохо осведомлены о рутинных обязанностях в нашей работе.
— Показания будете снимать в протокол или записывать на магнитофон?
— Нет-нет. Никаких показаний. Просто поговорим. Мне нужно кое-что выяснить, некоторые детали.
— Шацкий уже выяснял, и тоже без протокола. Подозревал меня во всех тяжких. Так что без церемоний. Вы ведь знакомы с ним?
— Шацкий? Ах да. Начальник милиции на ипподроме. Лично — нет. Он, кажется, был хорошим знакомым вашего покойного мужа?
— Слишком хорошим. Вместе делали левые деньги.
— На ипподроме?
— Да. Мой муж был букмекерским боссом.
— У вас после его смерти появились проблемы?
— С чего вы взяли?
— Так показалось. Букмекерство на ипподроме — противозаконный бизнес.
— Надо же? А я и не знала. Думала, за это полагается орден.
— Этот цветок у вас давно?
— Какой?
— Тот, что второй слева.
— Филодендрон? Года три уже. Может быть, больше.
Колючесть Антонины мешала делу, поэтому Ольховцева перевела разговор в другое русло:
— Он уже цвел у вас?
— Разве он цветет? Не знала. С ним много хлопот. Привередливая лошадка.
— Хотите избавиться?
— С большим удовольствием, да выбрасывать жалко.
— Могу купить или взять в качестве взятки.
Антонине понравилась шутка, и она первый раз улыбнулась:
— Я думала, что взятки берут только в валюте, а оказывается, и цветами.
— Тайник у вас в подоконнике?
У Антонины от изумления округлились глаза.
— Можно я осмотрю его? Ваши ценности меня не интересуют. Только бумаги.
— Бумаги? Какие бумаги?
— Не знаю, но, думаю, какие-то есть, принадлежавшие вашему мужу.
Неприязнь, вызванная поздним визитом, незаметно уступала место иному чувству, похожему на симпатию. Тактичность, уважительное поведение гостьи, а главное — ее терпимость к недвусмысленным подначкам все настойчивей подталкивали Антонину исповедаться и попросить у собеседницы помощи. Пробным камнем стало признание о причастности мужа к букмекерскому бизнесу, невесть какой тайне. Недалекий следователь стал бы усиленно добиваться еще более ценных признаний. Но эта дамочка не клюнула на наживку. Значит, неглупая и свое дело знает. Перемене отношения во многом способствовала и проницательность гостьи, угадавшей наличие проблем и сумевшей обнаружить тайник в подоконнике.
— Что вы сделаете, если я откажу в вашей просьбе?
— Ничего. Я уважаю закон. Ордера на обыск у меня нет, к тому же я — не сторонница силовых мер. Думаю, что в вашем случае они и ни к чему. Ваши проблемы связаны именно с бумагами?
— Как вы узнали, что тайник в подоконнике?
— Ничего проще. Выдвижная доска чуть-чуть не на месте. Кроме того, если присмотреться, по ее краям заметны загрязнения от пальцев.
— Действительно. Непростительная небрежность. А у вас острое зрение.
Антонина подошла к подоконнику, выдвинула доску, достала копии документов, которыми собиралась шантажировать Решетникова, и положила перед Ольховцевой. Положила без сожаления. Она искренне раскаивалась, что затеяла эту авантюру. А после встречи с Решетниковым на ипподроме ей стало жаль и его.
Наталья Евгеньевна бегло просмотрела бумаги.
— Вы дали им ход?
— О чем вы? Я вас не понимаю.
— К Решетникову с целью вымогательства обращались сами или кого-нибудь попросили?
— Почему вы уверены, что бумаги использовались с целью вымогательства?
— Это копии. И сделаны уже после смерти вашего мужа. Он был заместителем Решетникова и прекрасно знал цену этим бумагам. Ему незачем было снимать с них копии. Эти бумаги — пустышки, пригодные лишь для того, чтобы подсидеть начальника, устроив скандал. А насколько мне известно, в последнее время по месту работы вашего мужа не было никаких скандалов. Поэтому я предполагаю, что копии сделаны после его смерти, не без вашего участия, безусловно, с корыстной целью, так как вам неизвестна их истинная цена. Подобный компромат мог заинтересовать лишь профессиональных вымогателей. Важен сам факт его существования и нечистоплотность «клиента». Я склоняюсь к мысли, что наиболее вероятен именно второй вариант. Если мои предположения небезосновательны, ваши проблемы действительно серьезны.
— Хотите выпить? Мне что-то не по себе. Есть вино, коньяк, водка.
— Лучше чайку.
— А я выпью немного. Что-то знобит. Может, согреюсь.
Логика Ольховцевой повергла Антонину в состояние близкое к шоку, как будто ее раздели донага и выставили на всеобщее обозрение. Ощущение наготы перешло в озноб, принятый ею за недомогание. Наливая коньяк, она обдумывала, как вести себя дальше. Выпив рюмку, наполнила снова и вернулась к столу.
