Колхозники встретили героев, как говорится, по высшему разряду: разместили в отдельном доме, истопили баньку, и прямо на улице смастерили длинный стол, где должны были поместиться все жители деревни. Продукты для этого мероприятия собирались в складчину — кто что мог (а могли деревенские немало). Тут было и мясо, и рыба, и овощи прямо с грядки, фрукты, которые было некуда ставить и поэтому расположили их на табуретках ряжом со столом. Хлеб был свой — деревенский и запах от него уходил далеко за деревню, расстилаясь по земле будто туман. А уж про салаты да винегреты и говорить нечего: их было столько сортов, что и вспомнить трудно. Финальным аккордом любого деревенского стола была запотевшая бутыль, ёмкостью в два с половиной литра, с мутно-белым содержимым, или как её называли здесь — четверть.
— Сами гоните? — спросил Кузьма, указывая на бутыль.
— Неужто вас магазинным травить будем? — тут же был дан ответ.
Старшим над деревенскими был дед Архип. Он, опираясь на кривую палку, которая изгибалась также, как и его здоровая нога, умудрялся всё проверить и везде сунуть нос. Больная нога напротив, была прямая, как стрела. Она волочилась за хозяином и прочерчивала борозду на земле, по которой можно было безошибочно проследить весь путь Архипа за последние полчаса. Архип подошёл к гостям и деловито сказал:
— Сначала баня. Вы люди городские, поэтому мы для вас по-городскому истопили.
— А в чём разница? — поинтересовался Игорь.
— В деревне мужики вместе с бабами моются, — стал объяснять Архип, — это, во-первых, а во-вторых, мы для вас шибко не топили.
Если уши от горячего пара сворачиваются в трубочку, если не только сидеть, но и стоять невозможно, потому, что танцуешь, будто на раскалённой сковородке, если боишься вздохнуть, потому как непременно сваришь себе лёгкие и если всё это называется "не шибко", то что же такое тогда баня по-деревенски? Правда в тот самый момент, когда от этого кошмара душа начинает расставаться с телом, деревенский мужик, поставленный над ребятами старшим, открывал дверь и выталкивал всех из бани в чём мать родила.
— На речку! Бегом! — кричал мужик.
— Как, голым? — не понимал команды Андрей.
Но его никто не слушал. Лавина красных тел вылетала из бани, пробегала несколько метров и ныряла в воду.
Только теперь, в холодной воде начинаешь понимать, что такое истинное блаженство, только здесь в речке понимаешь, как был неправ, ругая русскую баню самыми последними словами. Но деревенский мужик, будто издеваясь, начинает выгонять из речки на самом апогее блаженства.
— В баню, бегом! — командовал он. — Быстрее, а то замёрзнете!
И снова горячий пар, и снова речка, снова кошмар и снова блаженство. Сделав несколько таких заходов, начинаешь понимать, что чем жарче нагреешь своё тело в бане, тем большее блаженство получишь на речке. И вот уже юношеская рука, которая совсем недавно дрожала от страха и ужаса, берётся за ковшик, зачерпывает воду и плещет на раскалённые камни.
— Ууух, хорошо! — кричит Саша.
— А-а-а-а-а! — слышится голос Николая.
— Андрюха, ещё поддай! — просит Игорь.
— А теперь веничком! — перебивает всех бас мужика.
Дивный аромат наполняет парилку, веник выбивает всю усталость и хворь. Тело погружается в непередаваемую и прекрасную истому.
Конечно никто из людей не возвращался с того света. Никто не может точно знать, что такое рай и что такое ад. Но те, кто парился в настоящей русской бане, что такое рай, знают наверняка.
Пройдя обязательную процедуру омовения, гости наконец-то сели за стол. Первый тост, конечно, был за победу. Не успели родители и глазом моргнуть, как их чада опрокинули стаканчики с самогонкой. Заметив, замешательство гостей, Архип сказал, как бы оправдываясь:
— По нашим меркам они уже взрослые — мужики.
Однако мерки у всех разные. Архип сделал кому-то знак, чтобы ребятам больше не наливали.
— Понял, староста! — прозвучало откуда-то из середины стола.
— Дед, а почему тебя старостой зовут? — спросил Николай.
— А он во время войны у нас старостой был, — ответила вместо Архипа его жена.
— Как же тебя после войны в живых оставили? — удивился Василий.
— Я не только старостой был. Я на службе состоял у командира партизанского отряда! — с гордостью сказал Архип.
— У кого, у кого? — переспросил Кузьма.
— У полковника Вронского Андрея Петровича, — ответил старик.
— А ты хоть раз его видел? — спросил Николай.
— Вот чего не довелось, так не довелось. Врать не буду. Мы с ним через связных связь держали.
— А связных то помнишь? — усмехнулся Кузьма.
— Этих всех помню.
— Ну, — напирал на старика Кузьма.
Старик внимательно посмотрел на собеседника, достал из кармана грязную тряпицу, развернул её и извлёк из неё нечто похожее на очки. Линзы отдельно, а оправа отдельно. Приспособив всё это каким-то образом на носу, дед ещё раз посмотрел на Кузьму.
— Свят, свят, свят! — вдруг закричал он. — Узнал, люди добрые, ей богу, узнал!
Дед обнял Кузьму и расцеловал его, будто это был его родной сын.
— Грех, ох, какой грех не выпить за это! — кричал дед.
Собственно никто не был против. Сначала выпили за деда, который нашёл Кузьму, потом за Кузьму, который нашёл деда, а потом ещё за что-то.
— Архип, а командира, значит, никогда не видел? — снова спросил Кузьма.
— Нет, не видал.
Кузьма подошёл к деду, взял его за руку и подвёл к Андрею Петровичу.
— Ну, смотри, дед. Вот твой командир.
В первое мгновение Кузьма даже пожалел, что сделал это. Ему показалось, что старый человек не выдержит такого стресса. Архип и вправду сначала как-то присел и стал глотать ртом воздух, но потом взял себя в руки, выпрямился и подошёл вплотную к командиру.
— Ваше благородие! Ваше высокоблагородие! Позвольте я поцелую вас?
Архип достал из кармана грязную тряпицу, похожую на ту в которой были завёрнуты очки, развернул её и достал Георгиевский крест.
— А ведь мы с тобой, ваше благородие, ещё в первую мировую вместе воевали. Ты, поди, и не помнишь меня?
Андрей Петрович отрицательно помотал головой. В одно мгновение в голове командира прошла вся его жизнь. Оба глаза стали наполняться влагой. Капля набухла и, не выдержав своего веса, сорвалась и покатилась по щеке. Командир обнял старика и расцеловал.
Всё, что было до этого можно назвать увертюрой к празднику, сам праздник начался после того, как самый старый и самый уважаемый житель деревни трижды расцеловал своего командира. Тут уж никто не жалел ни самогона ни закуски. Колхозники, большинство которых во время войны перекочевало в партизанский отряд, наперебой рассказывали молодёжи про их легендарных родителей. Естественно, что каждый рассказчик старался преподнести свою историю, как можно ярче. Естественно, что для полноты рассказа необходимо было немного прибавить или приукрасить. Естественно, что к концу рассказов, сыновья уже не могли узнать своих собственных родителей. Но если рассказчики замечали в лицах ребят недоверие или не дай бог усмешку, они размашисто крестились, призывали в свидетелей святых, а то и самого всевышнего и заново начинали рассказывать свою историю ещё больше приукрашивая её. Так что ребята быстро поняли: надо кивать головой в такт рассказчика и ни в коем случае не улыбаться.
Ни в этот день, ни на следующий, ни даже на третий, путешественники так и не пошли к пещере. На Руси, а в деревнях особенно, традиции чтут свято. Встреча дорогих гостей это целая процедура — как ни крути, а три дня вынь да полож. К третьему дню деревенские стали вспоминать про свои дела и потихоньку расходиться, не забыв при этом обязательно выпить "на посошок". Стол разобрали на доски и спрятали в сарай. Только дед Архип никак не мог отойти от своего командира, с которым воевал ещё в первую мировую.
— А может быть, с нами пойдёшь? — спросил Андрей Петрович, — тут не далеко.
— Нет, — твёрдо ответил Архип. — Отряд ведь потому и выжил, что никто не знал, где скрывается командир.
— Война давно кончилась.
— Почём ты знаешь? Ты же не всевышний чтобы знать, что началось, а что кончилось. Ступайте с Богом!
Архип перекрестил путешественников, повернулся и поплёлся домой, оставляя на земле борозду от своей прямой, как стрела, ноги.
Дорога до места назначения заняла времени немного. Очертания знакомой горы бывшие партизаны заметили давно. Они всматривались в знакомый пейзаж, но никак не могли отыскать главного ориентира — дерева, того исполина ради которого они сюда приехали.
— Его нет, — печально сказал Василий, остановившись на поляне, возле болота.
— Ничто не вечно, — прокомментировал Кузьма.
— Оно сделало своё дело, — добавил командир.
