— Мне надо узнать, что он раскопал и откуда!
— Я не буду выпытывать, — предупредила Алена. — Я врать ему не умею.
— А что же ты умеешь? — презрительно сощурился Лешка.
— Я пришла к тебе не за этим: не о Сережке говорить, не обо мне… — сказала Алена. — Ты, Лешка, должен пойти сейчас куда надо и рассказать все, что у тебя было. Все-все! Понимаешь?
— Мне нечего рассказывать! — резко ответил он.
— Врешь, Лешка. Ведь там, в усадьб с тобой были люди? Были?
Лешка долго молчал. Взгляд его, обращенный к окну, сначала медленно уплывал куда-то, потом медленно возвращался.
— Были… — сказал наконец он. — Но ведь и я был вместе с ними. Не сам по себе, а заодно, понимаешь?! — почти выкрикнул Лешка.
Она съежилась под его взглядом. Потом встала — распрямляясь постепенно, как в замедленной съемке, отошла к стене и прижалась к ней, заложив руки за спину.
В общем будничном шуме стало не слышно гудения машин со стороны автопарка. Солнечный свет падал наискосок через Лешкину кровать, тумбочку. В нем вяло перемещались редкие пылинки.
— Это невозможно, Лешка!
— Значит, возможно!
Алена высвободила из-за спины руки, прижала к груди ладони.
— Как ты мог, Лешка?! Ведь мы всегда были вместе! Ведь ты писал нам! Мы одинаково думали, одинаково жили, все было одинаково на всех! Как ты мог?!
Он равнодушно посмотрел в окно. Акации давно отцвели, и на тоненьких стебельках тоненькими, гнутыми сережками свисали стручки.
— Зачем ты связался с ними, Лешка?!
— С кем? — жестко переспросил он.
— Ты знаешь, о ком я говорю…
Лешка скомкал в руках мятую простыню.
― Я не связывался… Я люблю, понимаешь?! Нет… Люблю! — Голос его зазвучал с надрывом, как это нередко случалось у Галины. Впрочем, Алена верила его боли. — И для меня нет ничего на свете, кроме нее! И никого нет! Мне плевать на остальное!
— А за что, Лешка?.. — спросила Алена. — За что ты любишь ее? Ведь неправда, что это бывает без причины… Человека обязательно за что-то любят… Что-то в нем должно быть…
— Ложь. Брех-ня! — сказал Лешка. — Люблю — и все! Понимаешь?! И пойду за нее на смерть!
Алена молчала, долго, пристально вглядываясь в него, как бы стараясь проникнуть в глубину его состояния.
А он впервые, может быть, смилостивился над ней, снизошел или посочувствовал, но голос его прозвучал мягко, когда он сказал:
— Ты должна знать, как это бывает… Ведь ты… — Он запнулся. Потом досказал: — Тоже любила. — И виновато посмотрел на нее.
— Да… — кивнула Алена. — Да. Почему любила? Люблю…
— Ну вот! — сказал Лешка. — Чего же спрашивать?
Она повторила:
— Да! Но это не должно мешать человеку быть чистым. Наоборот! Ведь это требует чистоты! Порядочности, благородства!
— Кого ты мне цитируешь? — спросил он. — Ты слышала это в кино или прочитала. В жизни, когда это случается, ни о чем не думаешь!
— Неправда, — упрямо повторила Алена. — Ничуть не правда! Сама становишься требовательней к себе. И лучше становишься!
Лешка натянуто усмехнулся.
— Ты, наверное, училась этому по моральному кодексу? У тебя другого чтива дома нет?
Алена шевельнула сведенными к переносью бровями. Помедлила у стены, подавляя естественное желание повернуться и уйти. Подошла ближе к его кровати.
― Пусть так. Пусть все — как ты говоришь… Давай не об этом. Я и пришла к тебе за другим. Ведь там, в усадьбе, случилось, Лешка, самое страшное! Страшнее чего уже не бывает: там был убит человек, Лешка… — проговорила она почти шепотом.
Он глянул на дверь.
— Я никого не убивал! Я никого не трогал, поймите это!
Алена снова отошла к стене, заложила руки за спину.
— Сережка тоже говорит так… А я… Ты знаешь… Я уже вам не очень верю…
Лешка смотрел угрюмо. Но где-то в глубине его глаз мелькнул испуг.
— Я не знаю того, который появился там, и не знаю, откуда он. Я сам до сих пор ничего не понимаю. Все было бы просто, и вы бы не терзали меня, даже после того, как залезли в этот дурацкий дневник! Зачем ты сказала про него Галине?
Алена не ответила.
Он продолжал после паузы:
— Я даже не знаю… И никто толком не знает, что там произошло!.. — Колеблясь, он взглянул на Алену. — Я побежал. Это… — Лешка запнулся. — Это Серега верно заметил: меня хотели кокнуть — да! А я никого не трогал! Поняла теперь?
Нет, судя по выражению ее лица, Алена не поняла. Подошла и присела на краешек свободной кровати. Спрятала в коленках беспокойные пальцы и, какая-то опустошенная, стала глядеть в пол. До последней минуты ее не покидала надежда, что все было не совсем так, как предполагал Сергей. До последней минуты она оставляла за Лешкой возможность сыграть в никодимовских событиях какую-то, хоть относительно благородную роль. В их неизменном трио он, как правило, оставлял за собой самые благородные, самые красивые роли…
— Только мужчина, парень может что-то чувствовать по-настоящему! — неожиданно выкрикнул Лешка. Он раскаивался в своем откровении и хотел теперь уязвить ее. — А вы — вы играете! Вам все для развлечения: на недельку, на день! Потом забываете!
Алена качнула головой.
— Нет, Лешка… Это ты так. Меня это не трогает.
Отстранясь от подушек, Лешка громко, с надрывом захохотал.
― К черту! Я сегодня же выберусь отсюда!.. — Но вдруг умолк и посмотрел на Алену с издевкой. Хотел, очевидно, съязвить, но быстро потух и с лицом загнанным, виноватым потребовал, указывая в угол: — Дай!..
Алена медленно поднялась, прошла к окну и за кончик тоненькой золотой цепочки двумя пальцами подняла с полу попранный Лешкин амулет. Медальон скрылся вместе с цепочкой в Лешкином кулаке. Он спрятал его под одеяло.
— Вот и все, — подытожил он для самого себя. — Почему я жив?.. Как врезали по башке, надо было не прочухиваться — и все дела…
Алена не присела на кровать, а, заложив руки за спину, вплотную прижалась к стене, как бы намереваясь отодвинуться от Лешки насколько возможно. И в глазах ее не было сочувствия. А голос, когда она спросила, звучал требовательно:
— Что ты наговорил утром Сережке?
Сжимая в кулаке под одеялом свой драгоценный медальон, Лешка не поглядел на нее.
— Я сказал: он хочет угробить меня, чтобы потом крутиться вокруг тебя одному, без помех…
— Какой ужас… — прошептала Алена. — Ты извинишься?
Лешка повернулся к ней.
— За что?! Я сказал правду! Я не чувствую себя виноватым! Мне не в чем каяться!
— Перед Сережкой, передо мной ты можешь ни в чем не каяться… — сказала Алена после паузы. — Можешь считать себя чистым. Твое дело! Но за то, что случилось, ты в ответе! И должен все рассказать не ему, не мне — ты знаешь, где это рассказывают…
Лешка долго думал, глядя в белую, ровную стену перед собой.
— А ты хоть представляешь, что после этого будет?.. — тихо спросил он. — Ты знаешь, чем это грозит мне?! — Его начало лихорадить. Как-то сразу, без подготовки: сначала руки, потом всего.
— Но ведь другого выхода нет, Лешка…
Опершись на локтях, он потянулся к ней от подушек.
— Да!.. А это выход?! Я пойду, распущу слюни — меня сгребут и засадят! А вы… вы все! Все! — подчеркнул он. — Побежите от меня, как от чумы какой-нибудь! Хоть ты, например: ты останешься около меня?! Останешься?!
Секунды отскакивали ударами пульса в Алениных висках.
— Я бы давно должна сегодня уйти от тебя…
— Нет, ты не увиливай! Если я пойду, раскаюсь, выложу все — ты останешься около меня?!
— Ты пойди, Лешка…
— Я спрашиваю: останешься? — с болью и яростью повторил он.
Белая как полотно она кивнула. Потом, словно манекен, кивнула еще и еще раз. А невидящие глаза ее стали мокрыми.
Лешка откинулся на подушки, передохнул.
— Нет! Я все равно вижу, что нет! Лешку упекут, а вы побежите от него, как крысы с тонущего корабля!
— Леш-ка! — крикнула ему Алена. — Лешка-а!..
— Ты первой побежишь, — сказал он ей. — И тогда ни дружбы, ничего — вы все забудете, что так расписывали мне здесь! Вы будете гулять, веселиться, а о Лешке даже не вспомните… Иди скажи Сереге, пусть не сует нос не в свое дело! Пусть не продает, гад… Скажи ему — он послушается тебя!
Трогая ладошкой виски, Алена смотрела на него давно сухими глазами. Молчала, пока его лихорадило, и вздрагивал кончик простыни, свесившийся через край. Потом, когда Лешка успокоился, подошла к нему.
— Покажи, что там у тебя, — кивнула на его правый кулак. Он высвободил руку из-под одеяла, разжал пальцы. Она потянулась было к его ладони, но помедлила, выпрямилась и убрала руки за спину. — Открой…
Лешка прижал ногтем крохотную кнопку рядом с петелькой, куда вдевалась цепочка. Медальон бесшумно распахнулся.
Ничего неожиданного в нем не было. Была маленькая, хорошо сделанная фотография Галины. Точнее, одна головка с обнаженными ключицами в обрез. Губы и ласковые, с чуточку расширенными зрачками глаза Галины смеялись. А прижатый к лицу указательный палец сделал кокетливую ямочку на щеке.
