И естественный напросился вопрос:
— Если она готовила отраву там, на Броднинском переулке, зачем было перевозить книгу к себе домой.
Старшие мои товарищи на мгновенье задумались.
И почти одновременно качнули, не соглашаясь со мной, головами.
Раньше ответил Казанцев:
— Оставлять там книгу небезопасно — прислуга легко заметить может во время уборки, тем более — там не было книжных полок. Другое тут...
— Почему не избавилась от нее за последние четыре дня, например? — закончил дядя.
— Или раньше еще, — добавил Казанцев.
Сначала я спросил себя «А как именно?», но тут же представились мне московские набережные, где можно прогуливаться в немноголюдных местах.
— Ты, Митя, какие к ней меры принял?
— Домашний арест. Ну и наблюдение над домом поставил.
Принесли на подносе кружки и большой графин с квасом.
Стали пить.
И выпили весь графин.
Можно было теперь и мне доложить про перстень с вензелем у покупателя в немецком магазине.
И показать листок с его изображением.
— Был золотой перстень на руке адвоката, — дядя сощурил глаза вспоминая, — на правой руке...
Казанцев неопределенно пожал плечами, а я подтвердил, что тоже заметил перстень, однако что там на нем не помню.
— Ну, проверить будет нетрудно. Завтра я всех собираю в полдень в доме банкира. Как говорят у вас на театре, Сергей, прогон?
— Хотите заставить их воспроизвести тот вечер?
— Именно.
— Хорошая мысль, Митя, — закивал дядя. — Нам бы там тоже побыть.
— Непременно — и как свидетели. Объяснение приведу: для приватности пригласил не случайных людей, а за порядочность которых могу ручаться.
Время шло уже к вечеру и дядя предложил провести его в Нескучном саду — посидеть в летнем эстрадном театре, там, он видел афишу, выступают сегодня танцоры и иллюзионисты, а после поужинать.
Казанцев, семья которого пребывала на даче, предложение с удовольствием принял.
Через полчаса мы ступили с уличной жары в тень деревьев, направившись прогулочным шагом к театру.
«Нескучный» — едва ли не самое любимое место московской публики, одинаково приветливое для всех граждан: угостить себя здесь возможно и за очень небольшие деньги, а просто погулять-отдохнуть позволяется даром. Москва вообще отлична от чопорного Петербурга, который не любит смешивать «классы», отношения у нас проще, теплее, и состоятельные люди старой столицы немало делали для простого народа. «Нескучный» тому один из примеров — основанный одним из заводчиков семейства Демидовых в середине XVIII века, стал он еще при Екатерине общедоступным для жителей местом.
Концерт отсидели мы только первым иллюзионистским его отделением и отправились, от проснувшегося у всех аппетита, поужинать.
Из нескольких заведений остановили свой выбор на широкой веранде, откуда с высокого нашего берега был замечательный пространственный вид на Москва-реку и протянувшиеся с противоположной ее стороны городские усадьбы с подступающими к реке садами.
Засмотревшись, я пропустил начало новой темы в разговоре старших товарищей и отвлекся от своих созерцаний только на известное России всей имя: «Значит, будучи в Лондоне, ты добрался до Герцена?» — спрашивал дядю Казанцев.
Надо отметить, оказавшись в английской столице, встретиться с Герценом — врагом номер один российского самодержавия — стремились почти что все, а вернувшись на родину, с удовольствием об этом рассказывали; дядя же промолчал о том даже мне и сейчас ответил без особого удовольствия:
— Более часа беседовали, а ощущения толкового разговор не оставил.
Тут Казанцев попросил всё же подробней, так как «в верхах» обеспокоенность есть — полагают, что Герцен с Огаревым организацией антиправительственных кружков занимаются, а главное их направление — агитация среди крестьянства.
— Правильная информация, и планы свои они не скрывают — крестьянскую хотят произвести революцию, для которой нужна в их среде агитация. Только планы эти, Митя, твое III Отделение только радовать должны. Это путь в никуда, крестьянство наше кроме отдельных где-то бунтов, ни на что большее не поднимется. И слушал я Герцена с некоторой даже обидой — ума необъятного, сравнить его разве лишь с Чаадаевым, и в этакий детский идеализм впал. Вот Маркс, который тоже в Лондоне основался, куда как опасней.
— О нем сведения поступают.
— От Якова Толстого?
— Почем ты знаешь?
— От Герцена от того же. Ах, Митя, агент этот ваш давно не тайна. Но Герцен даже любит его — за то, что он Маркса в европейской печати всё время прикладывает.
Принесли зелень, сыр и белое сухое вино; на главное блюдо дядя заказал фаршированную заливную щуку.
Люди, с воцарением Александра II, начали беспрепятственно отъезжать заграницу, хотя и во времена Николая I поездки не были редкостью, — теперь же стали поступать к нам частые «европейские впечатления». В университетской среде, где многие интересовались политикой, события тамошние обсуждались в подробностях, хотя и не всегда верных. Я знал уже, что главный коммунист Европы терпеть не может Россию, не делая большой разницы между режимом Николая I и русскими как таковыми. Однако ж от Герцена Марксу хорошо доставалось: он обзывал последователей недруга своего «марксоидами», а самого его склонял дебоширом и хулиганом, что в молодости у Маркса действительно наблюдалось. И «Колокол» Герцена, хотя являясь газетою нелегальной, был очень доступен. Газета рассылалась всем министрам и самому Александру II, который шутил иногда: он узнает о некоторых событиях не от докладов министров, а раньше от Герцена.
Насчет же нашего агента в Париже Якова Толстого узнал я позже, что был он в молодости членом декабристского заговора, но избежал наказания, уехав вовремя из России; талантливый, сошедшийся на литературной почве с Пушкиным, писал он много во французские газеты и к нам в Россию. Со временем революционность его повернулась в обратную сторону, и Яков Толстой предложил через посольство свои услуги III Отделению.
Повороты такие вообще не были редкостью, и очень яркий из них — главный реакционер Победоносцев, который в молодости состоял тайным корреспондентом у Герцена, а позже именно его влияние на государей и неустанная антиреформаторская работа затормозили исторические процессы в России на целые десятилетия.
Дядя, тем временем, продолжая отвечать Казанцеву, заявил, что Герцен вовсе не агрессивен, и у него от их встречи сложилось мнение — он занят крестьянским революционным движением лишь в качестве средства давления на Императора и диалог с ним посредством «Колокола» считает чрезвычайно важным.
Жизнь показала, что дядя был прав — первыми, кто скоро отвернулся от Герцена, оказались революционеры-народники, ставшие на путь террора, поняли — Герцен «не свой».
Ложными были и подозрения в злоумышлении на Императора со стороны анархиста Михаила Бакунина, которого принудительно вернули в Россию и сейчас поместили в Петропавловскую крепость. Даже после этого, сбежав через тюремный госпиталь, и опять заграницу, Бакунин, как и Герцен, будет всячески призывать Александра II к конституционной монархии, на манер Англии, Нидерландов и Скандинавии. Император, с натурой нелюбителя быстрых, хотя и понятных ему решений, поздно отважится на эту реформу, поздно и для себя, и для России.
Ходили слухи, что в день своей гибели Александр II намеревался подписать Конституцию, — это заблуждение надолго засядет в умы, от него потянется цепочка фантазий вплоть до утверждений, что группа Желябова-Перовской торопилась с убийством, дабы предотвратить демократическое преобразование России, а за этой группой стоял антироссийский заговор евреев или англичан, или тех и других вместе. Евреи, кстати сказать, среди народников-террористов — по статистике III Отделения — на момент убийства Императора (1 марта 1881 г.) составляли 20-25%, около 15% — поляки, а остальные родные-наши; многие причем, совсем не из бедных слоев. Андрей Желябов хотя и родился в простой крестьянской семье, за способности еще в детстве получил покровительство помещика своего: отправленный в гимназию, он закончил ее с серебряной медалью, а затем поступил на юридический факультет Одесского университета, откуда через два года был отчислен за организацию студенческих волнений. Состоял в браке с дочерью богатого человека, однако бесстрашная и крайне деятельная его натура нуждалась в других событиях; случилось то, что случалось в истории человеческой раньше: посредственности, управляющие государством, обращают против себя талантливую часть общества, и этот фактор революций еще слишком мало изучен — яркое не хочет жить за серыми покрывалами, «недюжинное» оскорбляется своим подчинением «дюжинному», а у последнего этого всегда много грехов перед обществом. И неудивительно, что Софья Перовская — аристократка, талантливая и любимая всеми, кто ее знал, — тоже оказалась на эшафоте. Трагедия, не меньшая убийства Императора, не меньшая затем казни, трагедия была в том, что никого не удивил состав террористов-участников, но хуже всего — не удивил наследника Александра III и его окружение.
