саду, а Джейк выносил ее мусорные баки.
– Думаю, все лета наступили для тебя одновременно, не так ли? И все Рождества тоже, если на то пошло. Ты не можешь жаловаться на погоду. Ты вообще больше не можешь ни на что жаловаться, – сказала она. А затем издала смешок, но не такой, как у приятных старушек – это был искусственный смешок, пронизанный агрессией.
– Я не имела в виду, что конкретно для меня была бы приятна хорошая летняя погода, – запнулась я. – Это было бы хорошо для всех.
Она злобно взглянула на меня сквозь стекла очков. Сообщение было ясным: я больше не имею права ничего хотеть, даже когда речь идет о солнечном дне.
Ливень теперь безудержный. Я слушаю, как дождь стучит по крыльцу, по крыше, в окна. Барабанная дробь, непрерывный рев. Он заглушает мою классическую музыку, поэтому я сильно увеличиваю громкость. Я задумываюсь, какой у них прогресс с палаткой. Этот дождь будет проблемой, если верх и бока еще не установлены. Хотя, насколько бы большой ни была проблема, я уверена, организатор вечеринок найдет решение. Она купит электрические вентиляторы, чтобы все высушить, и обогреватели, чтобы было тепло. Она купит ковер для поля. Деньги не могут решить всего, но они уж точно помогают, когда доходит до планирования вечеринок. Я отправляю Джейку еще одно сообщение.
«Как успехи с палаткой? Я сделала лазанью. Вы уже едете домой?»
Его ответ:
«Мы все в пабе. Укрываемся от дождя. Мы поедим здесь».
У меня внезапно возникает вопрос, к кому конкретно относится это «мы все». Он с детьми? С организатором вечеринок? С другими людьми? С кем еще? Раньше я не была ревнивой. Я никогда не следила за Джейком, как это делают некоторые женщины со своими мужьями. Я никогда не ждала измены. Даже когда мы были молодыми и очень привлекательными, когда у нас имелись возможности и варианты, я верила ему. У нас были крепкие отношения. В последнее время у меня было чувство, будто мы попали в зыбучие пески.
Я осторожно вынимаю обжигающе горячую лазанью из духовки. Аппетитный запах сыра и помидоров заполняет кухню. Я не хочу разрезать ее только для себя, это расточительно. Неважно, она все равно будет вкуснее завтра, потому что лучше пропитается. Я открываю себе банку консервированных бобов и кладу пару ломтиков хлеба в тостер. Наверное, я могла бы встретиться с ними в пабе, но на улице слишком мокро для прогулки, страховка Ferrari не распространяется на меня, а Audi у них. Джейк все равно не предложил мне присоединиться к ним, поэтому у меня есть ощущение, что я могу быть странно навязчивой. Они все (кем бы все они ни были) провели вместе день за планированием вечеринки, и будет странно, если я теперь вломлюсь к ним. Кроме того, мне еще нужно разобрать кучу писем.
Я решаю, что лучше всего отслеживать просьбы, записывая детали в таблицу. Я могу отмечать, предназначены средства для исследований или для облегчения ситуации, для образования и текущего развития или для экстренной помощи, для животных или для людей, для пожилых или для молодых, по стране или за границей. Мне все еще кажется, что будет практически невозможно выстроить рейтинг благородных деяний, но это уже начало. Занятие быстро меня поглощает. В следующее мгновение я поднимаю взгляд и понимаю, что уже поздно. Снаружи полнейшая темнота, и, так как на кухне горит свет, я отражаюсь в черных окнах, как в зеркале.
Я одна.
То есть очевидно, что я одна – остальные в пабе, – но меня шокирует мое отражение. Я миниатюрная женщина, хотя всегда считала себя сильной, уравновешенной. Отсвечивающее изображение показывает одинокую, хрупкую и напряженную женщину. Так много всего случилось в последние недели, и мне кажется, я со всем справляюсь, но так ли это? Мне нужно помыть голову. Мне нужно сделать укладку. Я обожаю укладки и не то чтобы не могу позволить себя побаловать. Правда в том, что я избегала похода к своему парикмахеру, избегала всей суматохи, которая неизбежно произойдет. Все глаза будут прикованы ко мне, обрушится все та же лавина вопросов.
– Могу поспорить, ты поверить не можешь в свою удачу?
– Нет, не могу.
– На что ты их потратишь?
– Мы еще не решили.
– На дом? Машину? Путешествия?
– Наверное.
Я прошла по этому сценарию шестьдесят, семьдесят, восемьдесят раз за последние пару недель. Я знаю, что разочаровываю людей. Они хотят от меня больше энтузиазма, больше увлеченности. Они не понимают моей сдержанности. Я одета в те же джинсы и рубашку, что и вчера. Мне нужно бы сделать маникюр. Мои ногти обкусаны и изломаны. Я не похожа на победительницу лотереи. Вечеринка через пять дней. Мне придется привести себя в порядок для нее. Я не могу показаться в таком виде, люди не этого от меня ожидают. Джейк был бы разочарован. Джейку нравятся накрашенные ногти.
Пялясь на свое отражение, я опасаюсь, что оно выглядит иссохшим, даже ранимым, а не шальным и ликующим. Я осознаю, что кто угодно снаружи тоже может увидеть меня такой. Если посмотрят.
Я вздрагиваю от этой мысли, не зная, откуда она взялась.
Дождь все так же настойчиво льется. Я слышу, как скребут пластиковые мусорные баки о тротуар. Ветер, скорее всего, опрокинул их, и теперь та лисица, которую я заметила раньше, вероятно, жадно копается в вонючих объедках. Утром нужно будет убирать бардак. Думаю, дверь сарая тоже могла открыться, потому что я слышу хлопанье.
Потом что-то в освещении коридора меняется, привлекая мое внимание. В нашей входной двери есть стеклянные вставки, и свет садового фонаря льется на ковер в коридоре. Секундное потемнение, мелькание выдает, что кто-то только что подошел по дорожке. Я выхожу в коридор, но что-то останавливает меня, не давая включить там свет. Я вижу тень у входной двери. Сначала я думаю, что это наконец-то вернулись Джейк с детьми, но я не слышала машину и знакомых разговоров, сигнализирующих об их прибытии. Тень подступает, пока – кто бы он ни был – приближается к двери. Я жду стука, но его нет. Я смотрю, как движется дверная ручка. Дверь заперта, но я обращаюсь в камень, зная, что кто-то по ту сторону только что попытался войти без предупреждения.
А потом она исчезает. Тень. Человек. Может, мне показалось? Я кого-то выдумала? Я бросаюсь к кухонному окну, мне инстинктивно хочется закрыть жалюзи, отгородиться от того, что прячется в черноте, и окутать себя теплом моего дома. Я вскрикиваю, увидев в
