Я сделал паузу. Никто из них не произнес ни слова. Я продолжал:
— Эллис тоже совсем не такой, каким кажется. Дэвис Татум считает, что он плейбой. Эллис высокий, красивый, обаятельный, его все любят. Все считают его очаровательным телеведущим. Но это не все. Кроме этого, он сильный, целеустремленный и властный, способный манипулировать другими. Люди недооценивают нас обоих по разным причинам — я выгляжу слабым, он легкомысленным, — но мы с ним не можем недооценивать друг друга. Внешне — мы давние друзья. Но в свое время мы были соперниками, а в скачках, вы уж мне поверьте, становится видно всю душу насквозь. Мы с Эллисом знаем мысли друг друга на таком уровне, когда нет места шуткам и болтовне. И на этом уровне мы тоже были друзьями. Вы с Дэвисом не можете поверить, что сам Эллис был той фигурой за сценой, а не Йоркшир, но мы с Эллисом знаем об этом. Эллис манипулировал всеми — Йоркширом, Тилпитом, «Памп», общественным мнением и этими своими хитроумными адвокатами, которые думали, что это они указывают ему, что делать.
— А вы, Сид? — спросил Норман. — Он и вас дергал за веревочки?
Я горько улыбнулся, не глядя на него.
— Эллис пытался.
— Я думал, это невозможно, — сказал Арчи. — Ему пришлось бы загнать вас под землю, чтобы остановить.
— Вы много узнали обо мне, Арчи. Я люблю выигрывать.
— Так почему вас не смутило то, что нельзя опровергнуть шропширское алиби Эллиса?
— Потому что Эллис так устроил.
— Что вы имеете в виду?
— С того момента, как было совершено нападение на жеребенка в Нортгемптоншире, адвокаты Эллиса упирали на то, что раз у него несокрушимое алиби на ту ночь — и могу поспорить, что он убедил их в этом, то это сводит на нет случай в Комб-Бассете. Они давили на прокуратуру, ходили по самому краю. Ничего, что два нападения случились по отдельности, возникло предположение, что если Эллис не мог совершить одно из них, то не совершал и второго.
— Конечно, — сказал Норман.
— Нет, — возразил я. — Он создал себе несокрушимое алиби в Шропшире и послал кого-то другого в Нортгемптон.
— Но никто не смог бы.
— Один человек мог. И сделал это.
— Но кто, Сид? — спросил Арчи.
— Гордон. Его отец.
Арчи и Норман оба застыли, как будто превратились в соляные столбы.
Нервы в моей правой руке проснулись. Я нажал волшебную кнопку, и они стали засыпать. Великолепно. Куда лучше, чем раньше.
— Он не мог этого сделать, — сдавленно произнес Арчи.
— Он сделал. — Это только ваше предположение. Вы ошибаетесь.
— Нет.
— Но, Сид...
— Я знаю, — вздохнул я. — Вы, я и Чарльз — все были гостями в его доме. Но он вчера вечером стрелял в меня. Посмотрите в «Памп».
— Но это же не означает... — слабо возразил Арчи.
— Я объясню. Подождите немного.
— Подождать?
— Я не железный.
Арчи выдавил улыбку:
— Я думал, что вы из вольфрама.
— Ага.
Они ждали.
— Гордон и Джинни, — сказал я, справившись с собой, — гордились своим замечательным сыном, своим единственным ребенком. Я обвинил его в преступлении, которое вызывало у них отвращение. Джинни стойко верила в его невиновность. Гордон, хоть и неохотно, столкнувшись с уликами, которые мы извлекли из его «Лендровера», должен был признаться себе, что это немыслимое дело — правда.
Арчи кивнул.
— Сильное давление на меня ничего Эллису не дало. Мне было плохо, но я был здесь, а тем временем срок суда все приближался и приближался. Какой бы одиозной фигурой я ни стал, я собирался описать в суде, в присутствии прессы и публики, как именно Эллис мог отрезать ногу жеребцу Бетти. Последствия суда — независимо от того, признают присяжные Эллиса виновным или нет, посадят в тюрьму или нет, — это было не главное. Сам суд и все эти улики могли убедить в его виновности достаточно народу, чтобы уничтожить навсегда рыцаря в сверкающих доспехах. «Топлайн фудс» не смогла бы — и уже не сможет — использовать эту «кругосветную» рекламу.
Я несколько раз глубоко вздохнул. Я слишком много говорил. Мне не хватало кислорода, не хватало крови.
— Возможно, мысль о шропширском алиби возникла постепенно, и бог знает, у кого первого. Эллис принял приглашение на бал. На этом строился весь план. Они считали его эффективным способом предотвратить суд.
Черт, подумал я, мне нехорошо. Старею.
— Вы должны помнить, что Гордон — фермер. Он привык к мысли о том, что смерть животного приносит выгоду. Я бы сказал, что смерть одного какого-то жеребенка ничего для него не значила по сравнению со спасением сына.
И он знал, где найти такую жертву. Он должен был найти замену секатору, который конфисковала полиция. Это было легко.
Арчи и Норман слушали, не дыша.
— Эллис способен на многое, но он не убийца. Если бы он им был, он мог бы стать серийным убийцей людей, не лошадей. Это стремление ко злу — я не понимаю его, но так бывает. Оторвать крылья у бабочки и все такое прочее. — Я задохнулся. — Эллис заставил меня пережить тяжелое время, но не дал убить меня. Он остановил Йоркшира. Он остановил своего отца вчера вечером.
— Люди могут ненавидеть, пока не доведут себя до припадка, — согласился Арчи. — Очень немногие способны убить.
— Гордон Квинт попытался, — заметил Норман. — И почти преуспел.
— Да, — согласился я. — Но это не помогло Эллису.
— Да что же это?
— Нужно вернуться немного назад.
Я слишком устал, но с этим лучше было покончить.
— Вы помните тот лоскут, который дали мне? — спросил я у Нормана.
— Да. Вы что-нибудь сделали с ним?
Я кивнул.
— Какой лоскут? — спросил Арчи. Норман описал ему, как в Нортгемптоне нашли секатор, завернутый в грязную тряпку.
— Местная полиция нашла секатор в живой изгороди, — сказал я. — Полицейские принесли его в офис, когда я был там. Там были владелицы конюшни — мисс Ричардсон и миссис Бетани, а еще там была Джинни Квинт, которая дружила с обеими и приехала утешить их и выразить сочувствие. Джинни высказала мне, как она меня презирает за то, что я несправедливо обвинил ее дорогого сына. Оболгал своего друга. Она почти что назвала меня Иудой.
— Сид!
— Ну, так это и выглядело. И тут она увидела, как полицейский разворачивает тряпку и показывает секатор, которым отрезали ногу жеребенку, она бледнеет... и падает в обморок.
— Увидев этот секатор, — сказал Норман.
— Более того. Она увидела ткань.
— Откуда вы знаете?
— Я потратил целый день... четверг — кажется, это было целую жизнь назад... Я обошел с этим лоскутом весь Лондон, а закончил путь в деревне возле Чичестера.
— При чем здесь Чичестер? — спросил Арчи.
— При том, что эта грязная старая тряпка когда-то была частью портьеры в спальне. Их соткала по особому заказу миссис Патриция Хаксфорд. У нее мастерская в Лоуэлле, недалеко от Чичестера. Она просмотрела свои записи и обнаружила, что эту ткань она сделала почти тридцать лет назад специально — и исключительно — для миссис Гордон Квинт.
Арчи и Норман онемели.
— Джинни узнала ткань. Она только что обвиняла меня в том, что я поверил, будто бы Эллис способен покалечить лошадь, и вдруг поняла, увидев эту ткань, в которую был завернут секатор, что я прав. И не только это. Она знала, что Эллис был в Шропшире в ту ночь, когда покалечили жеребенка мисс Ричардсон. Она знала, насколько важно его алиби. И она увидела — она поняла, — что только один человек мог завернуть секатор в эту уникальную ткань — Гордон. Гордон схватил первую попавшуюся тряпку, чтобы завернуть секатор, и я думаю, что он решил спрятать сверток, потому что мы могли еще раз проверить секатор Квинтов на ДНК, если бы он взял его домой. Джинни поняла, что жеребенка покалечил именно Гордон. Это было слишком сильное потрясение... и она потеряла сознание.
Арчи и Норман тоже выглядели потрясенными. Я вздохнул.
— Тогда я, конечно, этого не понял. Я не понимал этого до предыдущей ночи, когда все вдруг встало на свои места. Но теперь... Я думаю, что Джинни покончила с собой не только из-за вины Эллиса, но и из-за вины и репутации Гордона... И из-за того, что суд все же состоится, несмотря ни на что... И это было слишком... она не могла этого вынести.
Я сделал короткую паузу и продолжил:
— Самоубийство Джинни свело Гордона с ума. Он хотел помочь сыну. И этим спровоцировал гибель жены. Он обвинял во всем меня, в том, что я разрушил его семью. Он пытался проломить мне голову в то утро, когда она умерла. Он подстерег меня возле моего дома... он кричал, что я убил ее. А вчера ночью, в тот самый момент, который изображен на фотографии в «Памп», он сказал мне, что эта пуля — за Джинни... Моя жизнь — за ее. Он собирался... он хотел это сделать.
Я умолк. В белой палате стало тихо.
Днем позже я позвонил в больницу в Кентербери и поговорил с дежурной сестрой.
— Как Рэчел? — спросил я.
— Мистер Холли? Но я думала... понимаете, мы все читали «Памп»...
