– А я? – спросила Алена. Лекарство почти прекратило действовать, и это хорошо. Он не убивает беспомощных, ибо не палач, но судия.
– Ты – истинная ведьма. Дочь ведьмы. Внучка ведьмы. Ведьмина кровь. Не плачь, все мы чьи-то дети, все мы платим за чьи-то грехи...
...дом на отшибе, яблони в белом цвету. Пчелы жужжат-звенят над головой, и солнце, пробиваясь сквозь полог листвы, красит порог золотистыми пятнами. Девочка в желтом сарафане возится в грязи.
– Аленушка, – сладко поет мама, протягивая конфетку. – На вот. Женя, поиграй с нею.
Захлопывается дверь, и засов падает сказочной преградой. Девочка держит конфету в руке, смотрит долго, с удивлением и протягивает ему.
– На. А твоя мама на кого колдовать пошла?
– Не знаю.
– А хочешь?
Девочка вскакивает, хватает за руку – грязные липкие пальцы, – тянет за собой.
– Пойдем, я покажу. Оттуда видно.
Густой малинник вплотную подбирается к задней стене дома. Узкая тропа, и ветки расцарапывают руки. А вот черные бревна и узкая щель разошедшимся швом. Он приникает глазом, щурится. Жутко. А вдруг да выскочит кто из черноты, опрокинет, ударит...
– Все, что хочешь, отдам! Пусть только... он же обещался... еще тогда обещался, что бросит. Ее не любит! Я вижу, что не любит. Зачем живет?!
Мамин голос неприятно визглив, и Женька отлипает от дыры. Алена губами приказывает:
– Слушай.
– На чужом горе счастья не построишь.
– Не учи меня! Я уже устала! Не хочу быть несчастной! Мое беру, не чужое. Женьке отец нужен! Настоящий отец, хватит моему сыну ублюдком быть...
Круглые любопытные глаза. Она тоже слышала про ублюдка. Правда, не понимает, что значит это слово. И Женька не понимает, но чувствует – злое.
– Вот. Ты же хотела получить их? Держи. Моей платой. Сделай все и...
– А с ней что будет? Не подумала?
– Да плевать! Пусть горит синим пламенем с выводком своим!
И сгорела. Полыхнула так, что до самого неба, выжгла и прошлое, и настоящее.
Он застыл, уставившись в стену. Левый глаз подергивался, кадык ходил вверх-вниз, а руки сжимались-разжимались в кулаки.
Алена, уцепившись пальцами за изголовье кровати, подтянулась. Спустила ноги – немые мышцы полоснуло огнем, – встала.
Дойти до двери. Раньше, чем очнется безумец. Сбежать, хотя побег невозможен. Жить, потому что хочется.
Алена не виновата в случившемся.
Алена не отвечает за сделанное бабкой.
Алена не верит в ведьм.
Шаг. Ноги дрожат, но держат. Второй. Стены качаются, а в голове колокольчики рождественские перезвоном. Нет, не колокольчики – кровь рвет сосуды. Сердце вот-вот захлебнется. Но надо успеть.
Дверь уже рядом.
Мягче. Легче. Осторожнее.
Косой взгляд в сторону – Евгений по-прежнему недвижим. Словно пропал где-то. Где? Неважно. Главное – дверь.
Почти добралась, когда за локоть схватили и ласковый знакомый голос спросил:
– А где ты прячешь медальон? Он мой!
Не его – Аленин. От бабушки. Всегда хранил-берег, но потерялся. Нет. Его Василиса забрала. Черноволосая круглоглазая женщина с серьгой в губе.
– Вот как, – сказал Женя, задумчиво разглядывая Алену. – Василиса... я помню Василису. Мы вместе пойдем к ней. Хорошо? Тсс. Ничего не говори. Куртку надень. Это твоя? Давай. Левую руку в левый рукав. Правую в правый. Мне мама всегда так говорила. Знаешь, ты про Василису сказала, я сейчас кое-что понял. Очень-очень важное. И как я мог это пропустить? Но ничего. Главное, что сейчас... мы вместе... да, вместе. Давай я тебе помогу. Но идти придется осторожно. Я не хочу, чтобы она нас увидела. Кто? Та, которая шла по моему следу и отобрала мой медальон...
– ...он убивал, но выходил сухим из воды. Знаешь, я даже восхищалась этому его умению. Ведь на самом деле талант! Список начался его сводной сестрицей. Это ж надо было такими придурками быть, чтобы его в семью взять? Меня так даже не пытались в приемные, а этому... сволочь он. Так вот, сводная сестрица была первой, а твоя Алена станет последней. Мы ведь его остановим, правда? Мы его накажем! Он убьет ее. Ты убьешь его. А потом себя. Стресс, господа. Ты и без того был достаточно безумен, чему имеются подтверждения.
Дуло пистолета – маленькая тварь в руке большой – подмигивает. Подбадривает. Ну же, попытайся дернуться, дай повод плюнуть огнем, добавить перчика в унылое ожидание неминуемого конца.
– Единственное, что умиляло, – его готовность ненавидеть. Всех и вся. Любой человек, а повод найдется. Вот ты, например.
– Что я?
Ничего. Скоро не останется ничего, кроме имени и двух дат на плите. Золотом по камню на веки вечные и приличествующая случаю эпитафия. К примеру: «Жил дураком, дураком и помер».
– Ничего. По мне так вообще жаль, что тебя во все это впутали. Но не я! Это Женька.
Стук в дверь стал неожиданностью и для Василисы. Она вскочила, сгорбилась и, ткнув пистолетом, зашипела:
– Кто?
– Кто? – повторил вопрос Влад, подбираясь к двери.
– Я.
– Алена? Алена, уходи, я...
Василиса подняла пистолет и приказала:
– Открывай.
– Алена, беги!
Рявкнул выстрел, над самым ухом, и щеку обожгло, а горячее дуло уперлось в затылок.
– Ну же. Или открываешь, или подыхаешь. А девку я все равно достану.
– Тебе надо, ты и...
Удар пришелся по затылку. Влад упал, а когда поднялся, пистолетов было уже два. И смотрели они друг на друга, любуясь чернотой стволов.
– Влад? Влад, ты как? С тобою все в порядке7 Господи...
Алена двигалась медленно, как деревянная кукла.
– Вот так встреча, – сказала Василиса кому-то, кто тенью стоял за спиной Алены. – И когда ты понял? Ну проходи-проходи. Ведь не станешь же ты...
Черный ствол раскрылся огненным цветком.
Выстрел Димыч услышал на подъезде к дому. И не только он. Лысый матюкнулся. Водитель остановил машину. Дверцы распахнулись.
– Димочка, осторожнее! – крикнула в спину Надежда.
Черный дом, желтые окна. Силуэты. Разобрать, что происходит, не получается. Ждать некогда. Второй выстрел разрезал ночь, тревожа деревенских собак. Вой. Лай. Крик.
– Да погоди ты, ошалелый! – орет лысый. А дверь дома уже выносят. Она совсем на соплях держалась, дверь.
– Стоять! Всем стоять, а не то...
На полу распласталась брюнетка со снимка. Мертва. Живые так не лежат – неудобно. Влад зажимает кровящий нос, выглядит отвратно. Девушка, тоже темноволосая, застыла под прицелом. И тот, кто прячется за ее спиной, держа на вытянутой руке цепочку с серой подвеской, выстрелит.
Смог один раз, сумеет и второй.
– Погоди, – Димыч поднимает руки, разворачивая ладонями. – Давай поговорим. За что ты ее убил?
– А что еще делать с ведьмами?
Над ухом сопит один из псов лысого, ждет команды. И получив – бросится. А лысый команду отдаст. Лысому плевать на заложницу и вообще всех, кроме самого лысого.
– Погоди, – Димыч говорит это всем и сразу. – Не торопись.
Не спеши стрелять.
– Отпусти девушку. Она боится. Она не виновата.
– В чем? – смеется он, что ли? Издевается, чувствуя свою безнаказанность.
– Ни в чем.
– А кто ты, чтобы решать? Как ты можешь судить?
– А ты?
– Мне Господь сказал...
– Он всем говорил. Не судите и не судимы будете... всем...
Дуло дернулось вверх, а выстрел, грянувший над ухом, оглушил, но не удивил. Как и ответный. Стало больно и обидно: за что опять? Почему натворили они, а расплачиваться Димычу?
– Потому, – ответил голос Палыча из мягкой ваты небытия. – Что это твой долг.
Не судите и не судимы будете... не судите.
Не судите.
Не смейте судить!
Не смейте стрелять! Больно! Черт бы тебя побрал, сволочь. Получай... больно. Не успел. Упал. Отпустите! По какому праву вы... Кровь? Моя кровь? Искупление. Как Спаситель принял муки во искупление грехов человечьих, так и я...
Пусть бьют. Пусть ломают. Я смеюсь над ними. Я... плачу. Прощаю. Их всех. Кровь мешается со слезами, моими и Магдалины. Прости, святая, что измазали дар твой.
– Псих. Не убей, – приказывает лысый. – Я с ним говорить хочу. И врача вызови, а то ментик наш совсем издохнет. Нехорошо.
Садят. В угол. Можно видеть иконы над лежащими телами. Одно ведьмы – успел-таки. Хотя бы ее. Надо было и вторую, но теперь не дотянуться. Слаба плоть, но дух крепок.
– Итак. Давай. Пой. Пошто Машеньку тронул?
– Это не я! Это Господь! – Во рту перекатываются выбитые зубы. И язык в вязкой крови запутался.
– Господь, значит, – нехорошо повторяет лысый. – А ты ни при чем?
Снова бьют, но боли нет. Счастлив. Тело воспаряет к небесам, и... облака встают стеной. Поливают ледяным душем, жгут пламенем. Кричу.
– Ну что, говорить будешь или как?
Будет. Не ради себя, но дабы исповедаться. Пред вратами в рай с чистою душой предстать надобно. И оттого... Машка-Машенька, длинноволосая ведьма, которая была нужна... зачем? Точно. Влад. И Мария, которая ушла давным-давно. Карты в руках. Предсказание. Она напевала о смерти всем, кто мог слышать. Она зазывала костлявую в гости и радовалась, когда та принимала приглашение.
