Шесть вооруженных солдат оставили Джона Шварца у американского самолета. Новым охранникам. В темных костюмах, четверым, а может быть, пятерым.
Потребовалось совсем немного времени, чтобы разрезать на нем одежду. Стояла зима, был мороз, бледное худое тело дрожало. Джона осмотрели и заставили нагнуться, чтобы ввести в задний проход успокоительное.
Памперс, который на него надели, был обычный, белый, а оранжевый комбинезон украшали крупные буквы — «DR» на спине и по бокам. Никаких ботинок, босиком по асфальту.
Наручники на запястьях и на щиколотках.
Шаги Джона стали совсем короткими, пока его вели в самолет.
Когда Рубен Фрай остановился у регистратуры отеля «Континенталь», чтобы взять ключ от номера, из глубины комнаты ему махнул рукой пожилой мужчина в темно-синей форме. Фрай взял свой ключ у молодой женщины, которая приветливо улыбнулась ему из-за стойки, а потом остановился и подождал окликнувшего его мужчину.
— Мистер Фрай?
— Да?
Мужчина улыбался так же приветливо и так же протокольно, как и дежурная, которая только что подала ему ключ.
— Звонила женщина, она искала вас. Она очень хотела поговорить с вами, не успокоилась, пока я не пообещал лично проследить, чтобы вам передали это сообщение. Я выполнил обещание. Вот. Она оставила свой номер.
— Женщина?
Рубен Фрай поблагодарил и попросил разрешения воспользоваться телефоном в регистратуре, он не хотел пользоваться собственным мобильником, чтобы не оставлять следов, потому что не знал, кто ему ответит.
У нее оказался высокий голос.
— Рубен Фрай?
Она выговорила его имя на прекрасном английском. Она нервничала, он почувствовал это.
— С кем я разговариваю?
— Меня зовут Хелена Шварц.
У него закололо в животе, под самыми ребрами. Словно кто-то изо всех сил ударил его туда, где он был менее всего защищен.
— Алло?
Было трудно говорить.
— Шварц?
— Я взяла эту фамилию, когда вышла замуж за Джона. Наш сын, Оскар, тоже носит ее.
Рубен Фрай опустился на стул перед длинной стойкой регистратуры.
— Я должен с вами встретиться.
— Я не знала о вашем существовании. Что у меня есть свекор. Что у Оскара есть дедушка.
— Где вы сейчас?
Дыхание понемногу возвращалось, и он почти успел прийти в себя прежде, чем она ответила.
— Если вы повернетесь. Столик у окна, чуть в глубине большого зала.
Они обнялись и расплакались. Два человека, которые прежде никогда не видели друг друга. Фрай поцеловал Хелену в лоб, а она погладила его по щеке и улыбнулась. Когда он наконец отпустил ее, она отвела его в сторонку, чтобы они могли рассмотреть друг друга.
— Там. — Она указала за его плечо. — Видите его?
В другом конце холла было устроено что-то вроде детского уголка. Ярко раскрашенные картонные фигурки в индейском вигваме, рядом две полки с книгами, бумага, карандаши и большой разноцветный конструктор «Лего». За одним из столиков сидел мальчик и сосредоточенно рисовал что-то на зеленой бумаге. Рубен затруднялся сказать, сколько ему было лет, он так давно не имел дела с маленькими детьми, — должно быть, лет пять-шесть.
— Пять. Через год после того, как Джон приехал сюда. Наверное, я забеременела сразу, как мы встретились.
Она взяла Рубена за руку и медленно повела его к мальчику. Они остановились за его спиной, не шевелясь, а мальчик по имени Оскар ничего не заметил, для него существовал лишь большой дом, который он рисовал красным мелком.
Ноги у Рубена были толстые, короткие и обычно такие устойчивые. Но теперь они дрожали, и он ничего не мог с этим поделать.
— Оскар.
Хелена Шварц присела на корточки перед сынишкой, обняла его одной рукой за плечи.
— Я хочу познакомить тебя с одним человеком.
Дом был еще не закончен. Надо было пририсовать к трубе дым, а на окнах — цветы в горшках и еще солнце, которое должно было наполовину выглядывать из правого верхнего угла.
— Nice house.[17]
Рубен сглотнул, он чувствовал себя глупо, потому что сказал это по-английски, ведь он ни слова не знал по-шведски.
Дом был готов, и мальчик повернулся к мужчине, который только что заговорил с ним.
— Спасибо.
Оскар рассеянно улыбнулся и отвернулся снова. Рубен догадался, что он сказал ему что-то вроде thank you.[18] Он посмотрел на Хелену, она рассмеялась, легко и неожиданно громким смехом, странно контрастирующим со всей ситуацией.
— Он у нас двуязычный. Я всегда говорила с ним по-шведски, а Джон — по-английски. Нам казалось, так лучше, чтобы у него естественным образом было два родных языка. Так что вы можете разговаривать друг с другом.
Рубен Фрай присел за длинный детский столик перед пестрым индейским вигвамом и просидел так два часа. Прожить шесть лет за оставшееся утро было непросто и порой столь же мучительно, сколь легко и приятно оказалось в один миг принять друг друга. Фрай избегал вопросов мальчика, которые тот задавал время от времени: знает ли он, где его папа, когда папа вернется, почему его нет.
Они пообедали вместе в ресторане отеля, а потом поднялись по лестнице в его номер. Оскар лег на кровать и стал смотреть мультик по какому-то детскому каналу, рисованные персонажи все были на одно лицо, а Рубен и Хелена сели в кресла в глубине комнаты и тихо разговаривали.
Рубен Фрай рассказал о сыне, который вырос в Маркусвилле один с отцом, и как с ним в юности не было сладу, об агрессивности, которая бралась неизвестно откуда, и о том, что сын по решению суда дважды на непродолжительный срок попадал в исправительную школу за драки. Все это было непросто, и Джон порой бывал не слишком симпатичным.
Рубен крепко держал свою невестку за руки.
Этот багаж Джона — уголовное прошлое — обернулся против него, когда дочку Финниганов нашли убитой в спальне родителей.
Он не убийца.
Рубен на миг забыл об Оскаре, сидевшем перед телевизором, и повысил голос.
Он никакой не убийца.
Джон просто был молодым балбесом, и у него без сомнения был роман с Элизабет Финниган, и в тот день они занимались сексом, вот его следы и обнаружили по всему дому, но это не делает его убийцей.
Рубен Фрай признался жене своего сына, что он сторонник смертной казни, что он голосовал за нее на всех выборах, с тех пор как стал совершеннолетним, и будь Джон виновен на самом деле, то заслуживал бы смерти. Но Рубен был уверен, и юристы, которых он после попросил изучить материалы дела, все подтверждали, что он прав: в деле — куча пробелов, есть только длинная цепочка косвенных улик, но ничего больше.
Рубен рассказал ей о побеге.
Хелена Шварц слушала и видела, что отрывочные воспоминания Джона совпадают с тем, что она только что узнала.
Значит, на допросе он рассказывал правду.
Он тогда тоже сказал, что был невиновен.
Хелена крепко сжала руки полного мужчины, посмотрела на своего сына, который почти заснул на неразобранной кровати под знакомые звуки из телевизора, она не решалась подумать о том, где сейчас ее муж.
Ничего более возмутительного, чем это намеренное унижение Джона Шварца, Эверт Гренс в жизни не видел. За тридцать четыре года работы в полиции ему приходилось расследовать самые невероятные преступления, порой трудно было поверить, что их мог совершить человек, он встречал людей настолько порочных, что их трудно было и людьми-то назвать. Всего пару лет назад, когда он, увидев на вскрытии половые органы пятилетней девочки, развороченные металлическим предметом, подумал, что человека невозможно изнасиловать с большей жестокостью.
Но это было не менее жестоко.
Дело не в физической боли, не в физических последствиях того, чему они стали свидетелями: Шварц выстоял голым на пятнадцатиградусном морозе и ветру и смог вынести то, что ему засовывают свечи в задний проход, а потом ведут босого по асфальту.
Но сразу стало ясно, кто на самом деле был насильником.
Человек, совавший острые металлические предметы в лоно маленькой девочки, был больным безумцем, которого следовало держать за решеткой, Гренс был в этом уверен, — так же как и всякого насильника. В том мире, в котором пытался жить Эверт Гренс, каждый человек, сознательно совершивший насилие, должен понести наказание. Это простое правило, а когда случалось такое, чему трудно найти объяснение, все же можно было предположить, что это дело рук больных людей из числа тех, кого ему не раз приходилось задерживать.
Но вот такое…
Это явно были здоровые люди, на службе у власти, которая им платит и дает приказ.
Унижать.
Как можно сильнее.
Когда мы снова заполучим его, следует раздеть его прямо на улице, пусть его голый член рассматривают все, кому не лень, заставьте его наклониться вперед, и мы засунем ректальную свечку ему в зад, а потом напяльте на него памперс, пусть знает, что мы на него смотрим, пусть поймет, что государство, если захочет, может изнасиловать кого угодно.
