– Да зачем, – вздохнула мать. – Какие могут быть дела с двумя больными… Отдыхай от нас.
«Хорош отдых!» Нажав кнопку отбоя, Александра снова присела на постель, затем бессильно упала на спину. Некоторое время она лежала, глядя в потолок, обшитый серыми щелистыми досками. Близко, над коньком крыши, гудел набирающий силу ветер. За окошками металась синяя, едва подсвеченная фонарями метель. «Завтра город будет непролазен, – подумалось ей. – Да еще и Новый год через два дня! Если аукцион не в центре, мы с Птенцовым можем не добраться до места через все пробки. Наверное, мне стоит ехать самой, в метро как-то надежнее…»
Она поймала себя на мысли, что очень боится не увидеть завтра серебряного пса, разминуться с ним на тот краткий миг, когда он будет доступен всеобщему обозрению. Александра видела две его фотографии, старую и новую, сомнений в реальности этой вещи у нее не осталось. И все же ей не верилось, что ее можно увидеть, даже коснуться.
Художница закрыла глаза. Трюфельный пес возник перед ее внутренним взором во всех подробностях. Острая морда с чутким носом, коснувшимся земли, чуть пружинящие, согнутые лапы, короткие завитки шерсти за настороженно поставленными ушами, попона с гербами, прикрывающая спину… Внезапно ей подумалось (мысль была какая-то странная, будто чужая), что болезнь Маргариты пришлась очень кстати.
«Ведь Рита намеревалась по сути сорвать аукцион. Ей даже неважно вернуть пса законным владельцам. Она хочет продать свое молчание покупателю раритета… Это совершенно бесполезно. Еще один на один провернуть подобное можно. Но ведь появятся свидетели того, что куплена краденая вещь. Кто пожелает связываться с уголовщиной? Пса немедленно вернут продавцу. Известят полицию. И трюфельный пес вскоре отправится обратно в Данию. А Рита… Пожалуй, прямиком за решетку. Нет, ей ни в коем случае нельзя появляться завтра на аукционе!»
Александра ощущала крайнюю слабость и усталость. Она говорила себе, что нужно спуститься на третий этаж, объясниться с Марьей Семеновной, разузнать у нее, что она рассказала Стасу о недавних событиях, насколько тот осведомлен обо всем случившемся. Художнице показалось, что скульптор смотрел на нее настороженно и держался иначе, чем обычно. Даже его приветственные объятия выглядели формальными. «Быть может, Стас тоже думает, что я убийца? Ведь Марья Семеновна в это верит. Она не видела Риты, они умудрились ни разу не столкнуться. И старуха с полным основанием считает, что я перекладываю свою вину на выдуманную “подругу из Киева”, а расправилась с адвокатом сама…»
Но встать не было сил. Глаза горели. Александра несколько раз потерла прикрытые веки тыльной стороной ладони. Коснулась лба. Ее слегка лихорадило, не то от сырости и холода, застоявшихся в чердачном помещении, не то от волнения перед завтрашним аукционом. А может быть, то были первые признаки надвигавшейся болезни. «Рита могла меня заразить, – подумала художница, натягивая на ноги край акрилового пледа. – Не хватало заболеть… Только бы не свалиться завтра! Я должна, обязательно должна увидеть трюфельного пса…»
Он превратился в тень, бесплотную, бескровную, чумной врач из ее снов. Его бледность особенно зловеще выделялась на фоне синего бархатного занавеса, расшитого золотыми лилиями. Веки были полуопущены, но Александра различила под ними блеск внимательного взгляда. Оглядевшись, она увидела себя в зале, в которой до этого не была. Сводчатые потолки были так высоки, что терялись в тени. В узкие окна-бойницы лился солнечный свет, выплескиваясь на пол, выложенный черно-белыми мраморными плитами в шахматном порядке. Вдоль стен стояли резные деревянные скамьи без спинок, по углам высились знамена. На фоне одного из них, полотнище которого Александра сперва приняла за вышитый занавес, и стоял доктор, явно чего-то ожидая.
Вид у него был смиренно безразличный, словно ему не стоило никакого труда стоять и ждать, неизвестно чего, неизвестно как долго. А между тем он был крайне изможден, его шатало от усталости. Доктор был один в зале, но не садился – то ли не решаясь, то ли не желая.
Внезапно в коридоре, скрытом опущенными портьерами, послышался шум приближающихся шагов. Портьеры тотчас раздвинулись, обнаружив стоявших за ними слуг – нарядных, в ярко-зеленых камзолах и белых чулках, обтягивающих ноги в остроносых суконных башмаках. Минуя замерших слуг, в зал вошли трое мужчин.
При виде их чумной врач склонил спину и опустил голову. Прижав руку к груди, он отступил на шаг, так и оставшись стоять в полупоклоне. Вошедшие ответили на его приветствие сдержанно, лишь слегка склонив головы. Александра рассматривала их надменные, жесткие лица, все больше убеждаясь в том, что перед нею люди, облеченные властью. Помещение, в котором она вдруг оказалась, явно было частью дворца или резиденции знатного лица.
Одеты эти трое были почти одинаково: в черные камзолы, украшенные лишь белыми гофрированными воротниками, подпирающими горло, в короткие штаны, черные чулки и суконные черные туфли. У одного из них, явно главного и державшегося чуть впереди других, остановившихся на полшага позади него, в ухе красовалась серьга с крупной каплевидной жемчужиной. Узловатые подагрические пальцы его рук были украшены многочисленными перстнями, в массивном золоте которых рдели глубоко утопленные рубины, синими молниями вспыхивали сапфиры, весенней росистой травой блистали изумруды. Сделав веерообразное движение пальцами, отчего все камни поочередно отозвались лучистой трелью, мужчина знаком приказал чумному врачу приблизиться. Тот, наблюдавший за ним исподлобья, тотчас выпрямился и исполнил немой приказ.
– Итак, – уронил мужчина с жемчужной серьгой, – вы отказываетесь прибыть в Авиньон по личному предложению мессира де Шолиака?
Чумной врач вновь согнулся в поклоне.
– Оставьте это, – в голосе мужчины с серьгой слышалось раздражение. – Скажите-ка лучше, что мешает вам принять это более чем заманчивое предложение?
– Я не могу оставить моих больных, – негромко ответил врач. Голос его, резкий и звучный, раздавался приглушенно, словно он не решался говорить в полную силу в присутствии важных особ.
– Чушь, – сердито заявил мужчина с серьгой. – Больные, которые не выздоравливают, прекрасно обойдутся и без вашей помощи, а от чумы выздоравливают единицы. В Авиньоне вас ждет настоящее поле деятельности, признание, деньги, а если вы согласитесь принять священный сан, такая же блестящая участь, как у мессира де Шолиака.
Он сделал паузу, явно рассчитывая услышать положительный ответ. Когда же врач издал странный звук, похожий на сдавленный смешок, мужчина с серьгой негодующе спросил:
– Вы что же, отрицаете авторитет мессира де Шолиака, доверенного врача папы?! Не сомневаетесь ли вы, со свойственной вам дерзостью, о которой я уже премного наслышан, в его знаниях?!
– Ничуть, ничуть! – смиренно отвечал врач, потупив глаза. – Ведь мы с почтеннейшим мессиром де Шолиаком изучали медицину у одного учителя, у великого Анри де Мондевиля, в Монпелье.
Мужчина с серьгой пренебрежительно взмахнул рукой, вновь заставив камни на перстнях заиграть в солнечных лучах:
– Оставьте, ваш великий учитель был горазд лишь заглядывать женщинам под юбки да копаться в нижнем белье.
– Отнюдь, – тем же смиренным тоном, который казался Александре все более фальшивым, отвечал врач. – Он изобрел перевязки и примочки, предохраняющие колотые и резаные раны от кровотечения и гноя.
– Не будем спорить! – Мужчина с серьгой сменил тон на более милостивый. – Считаете ли вы себя более знающим медиком, чем мессир Ги, или отводите себе скромное место, заслуги ваши несомненны. В Авиньоне вас ждут слава, почет и уважение, всячески вами заслуженные. Наконец, деньги! Здесь вам нечего ожидать. Это королевство без королевы. Внучатая племянница Людовика Святого, – он указал на синее знамя, расшитое золотыми лилиями, – распутница, одержимая дьяволом женщина, убийца своего первого мужа!
– Вы говорите это в ее родовом замке, мессир, – не разгибаясь, ответствовал врач.
– В покинутом ею родовом замке и в брошенном ею городе, – насмешливо растянув сизые губы в полуулыбке, ответил мужчина с серьгой. – Назовите же мне настоящую причину своего отказа. Ее пожелает знать его святейшество.
Спина чумного врача согнулась еще сильнее, голова опустилась ниже. Голос звучал глухо и смиренно:
– Я уже имел смелость ее назвать, мессир. Здесь мои больные. В городе нет врачей. Мальчишки, вчера протиравшие штаны на школьной скамье… Шарлатаны… Чуму берутся лечить все кому не лень и убивают тех, кто мог бы еще выздороветь… Или вовсе не был болен!
Спутники мужчины с жемчужной серьгой переглянулись за его спиной. Один из них, толстяк с угреватым, мясистым носом и ледяными, глубоко посаженными глазами, гнусаво проговорил:
