– Говорят, вы пользуетесь бедствием, поразившим город, чтобы приумножать свое состояние!
– Удивительно было бы, если бы я поступал иначе. – На этот раз чумной доктор выпрямился и взглянул собеседнику в лицо. Его голос зазвучал тверже: – Сейчас доктора и аптекари наживают груды золота, оказывая помощь тем больным, которые в состоянии за нее платить. Я не отстаю от своих собратьев по ремеслу.
– Говорят, – гнусавый голос приобрел особенно отвратительное, вкрадчивое выражение, – что вы не брезгуете и другими способами наживы.
– О чем это вы? – с непроницаемым лицом спросил врач. – Я принимаю подарки, когда мне их преподносят. Как все.
– Нет, мессир. – Мужчина с серьгой жестом остановил гнусавого толстяка, горевшего желанием ответить. – Речь идет не о плате за лечение и не о подарках за исцеление. Я обязан сообщить вам обстоятельства дела, о котором вы, судя по вашему безучастному виду, не подозреваете. Вчера в городе был убит и ограблен ваш близкий друг, почтенный торговец… Назвать ли вам его имя?
Врач сжал побелевшие губы и, помедлив, вымолвил:
– Эту новость я знаю.
– Превосходно. – Серые глаза мужчины с серьгой не имели никакого выражения, как холст, на котором не сделано ни единого мазка. – Приятель ваш, оставшийся в Неаполе по вашему совету, считался человеком очень богатым. Слуга, живший в его доме с детства и верно ему служивший, вернулся вчера вместе с женой с мессы и обнаружил тело хозяина на постели, со следами удушения. Шкаф, где умерший хранил золотые и серебряные вещи, был пуст.
– Все это мне известно от этого самого слуги, – неохотно ответил врач. – Не знаю, как такое могло случиться.
– И впрямь, – процедил мужчина с серьгой. – Судя по тому, что мне рассказали, покойный был очень осторожен, и дом его всегда надежно запирался. Под периной он хранил тесак, на случай ограбления, которого постоянно боялся. Почему он не пустил его в ход? Почему не кричал, не звал на помощь? Дом напротив еще обитаем, а между тем там ничего не слышали.
– Как знать, – доктор пожал плечами. – Вероятно, он уснул.
– А может быть, покойный хорошо знал того, кто посягнул на его жизнь и имущество? Может быть, он до последнего мгновения не видел для себя опасности в обществе своего убийцы?
– Я не стал бы отрицать такой возможности, – задумчиво проговорил врач. – В наши времена, когда человеческая жизнь не стоит ничего, совершается множество ужасных преступлений. Родители отказываются ухаживать за больными детьми, дети за родителями, жены за мужьями, сестры за братьями… Люди имеют вид и повадки безумных, веселятся, растрачивают свои состояния, богохульствуют и уничтожают себе подобных в надежде исцелиться. Все так, мессир. Иные рассуждают просто: убью этого человека и завладею его имуществом, ведь завтра он все равно умрет от чумы. К чему ждать?
– Известно ли вам, кто был наследником погибшего? – перебил его мужчина с серьгой.
Врач вздрогнул, словно очнувшись от тягостного сна:
– Жены и прямых наследников у него не было. Родители его давно мертвы. Замужняя сестра стала жертвой чумы в самом начале зимы.
– Так, может, он разделил все состояние между близкими друзьями? И врачу, как водится, достанется немалая толика?
Врач с улыбкой покачал головой:
– О, нет, нет! Мой пациент был весьма благочестив и большую часть состояния завещал на украшение монастыря Санта-Кьяра. Кое-что получат слуги. Мне, я полагаю, достанутся какие-нибудь бездельные вещицы на память.
– Слуга уверяет, что, уходя в церковь с женой, оставил вас у постели больного.
– Так и было.
– В следующий раз он увидел хозяина уже мертвым, дом был ограблен, двери нараспашку, а вы исчезли.
– Когда я ушел к своим больным, мой пациент был жив. Дверь за мною запер мальчишка, сирота, который помогает на кухне. Стоит спросить у него, что случилось дальше!
– Он бесследно исчез, и это должно быть вам прекрасно известно! – вспылил мужчина с серьгой. Жемчужина заплясала в его ухе. – Слушайте-ка, дражайший, мне наскучили сказки о ваших больных, которых вы якобы спасаете от чумы. Спасти от чумы ни один врач не в силах! Скажите уж правду: под покровом чумы состояния делаются быстрее, чем под покровом ночи! Поэтому вы и остаетесь здесь, в городе, лишенном правителей, власти и закона, где можно бесчинствовать, как вам заблагорассудится! Поэтому и отказываетесь ехать в папскую резиденцию, ведь в Авиньоне пока еще царствуют король и Бог! Там есть суд, и дыба, и виселица! А понадобится, так запылает и костер!
– О чем это вы? – ошеломленно спросил доктор и вдруг понял. Расширенными глазами, потерявшими выражение, он смотрел на троих стоявших перед ним людей в черном. Затем провел ладонью по лицу.
– Король и Бог… – пробормотал он. И упал.
Как черная волна, трое мужчин разом подались было к нему, но тут же отступили, отхлынув к двери.
– Смилуйся над нами, Боже… – проговорил мужчина с серьгой в ухе, совладав с собой и медленно перекрестившись. Спутники, которым не терпелось убежать, вынужденно последовали его примеру. – Велик Твой гнев, ничтожны мы перед лицом Твоим…
Из-за портьер показались перекошенные от страха лица слуг. Врач корчился на полу. Раздирая дрожащими пальцами ворот наглухо застегнутого камзола, он пытался встать на колени. Когда ему удалось оборвать пуговицы, из-под полотняной нижней рубашки показались красные пятна, такие же, какие Александра видела на шее сумасшедшей девушки, певшей песенку в окне вымершего дома. Та девушка пела, как беспечная птица, усевшись рядом с горшком, в котором высился вечнозеленый лавр; пела, устремив глаза в яркое синее небо, уже дышавшее южной весной…
Ей казалось, она уснула всего на минуту. Когда Александра открыла глаза, в мансарде стояли все те же сумерки, разбавленные светом включенного возле постели торшера с прогоревшим в нескольких местах абажуром. За окнами все так же носилась метель, словно полоскалась на ветру простыня, вымоченная в крепком растворе синьки. Женщина отбросила покрывало, села, поискала взглядом часы.
«Половина восьмого. Вечера или… утра?!» Схватив сумку, стоявшую рядом с тахтой на полу, Александра отыскала на дне телефон. Он жалобно пискнул, едва оказавшись у нее в руке, сигнализируя о пропущенном вызове. Художница взглянула на дату и тихо ахнула. Она беспробудно проспала больше половины суток! За окном медленно, сквозь метель, рассветало. Наступал новый день.
Пропущенных вызовов оказалось два. Первый был сделан вчера вечером, звонила мать. Второй – несколько минут назад. Это был номер Птенцова. Вероятно, приглушенный звонок, раздавшийся в сумке, и разбудил ее.
Александра ошеломленно растерла ладонями лицо, пригладила волосы. «Неужели я больна и от слабости так заспалась?» Художница ощущала легкую лихорадку, проявившуюся еще вчера, но жара как будто не было. Она немедленно перезвонила домой.
К телефону подошел отец.
– Жаль, что тебя нет, ведь воскресенье, – сказал он в ответ на ее приветствие. – Все же потянуло обратно, как я и думал. Привычка – дело страшное. А подружка твоя совсем разболелась.
Последние слова он произнес как будто даже с удовлетворением. Александра не в первый раз замечала, что люди, имеющие серьезные проблемы со здоровьем, словно бы успокаиваются, узнав о том, что кто-то тоже болен.
– Можно ее позвать к телефону? – спросила Александра.
– Вряд ли. Она полночи мучилась и мать замучила. Скорая приезжала, сделали ей укол, посоветовали пить в случае чего литическую смесь димедрола с анальгином. Ей помогало, но на час-два. Потом опять температура поднималась за тридцать девять. Теперь твоя Рита спит.
– Пусть спит, – помедлив, сказала художница. – Не трогайте ее.
– Трогать ее никто и не собирался, – ответил отец. – А скажи, почему она так боится врачей?
– А почему ты сам их боишься? – улыбнувшись, спросила дочь.
Это было правдой. Отец всю жизнь избегал общения с людьми в белых халатах, обращался к ним только в самых крайних случаях и всегда не по своей воле.
– Кто же знает? – В голосе отца тоже послышалась улыбка. – Это у меня с детства. К матери в ее последние дни все приходил врач, потом она умерла… Ну, у меня, наверное, и связалось одно с другим, врач со смертью. Что ж, звони, не теряйся. Рита всю ночь твердила, будто куда-то вы с нею сегодня собирались, что к утру ей надо обязательно выздороветь.
– Когда проснется, пусть сразу мне позвонит! – попросила Александра и нажала кнопку отбоя.
Женщина встала, вынула из шкафчика джезву, налила воды из полупустого бидона, выуженного из-под стола. С большими предосторожностями включила старенькую плитку, которая ломалась уже не раз, и тут же выключила ее. В розетке послышался негромкий хлопок, треск, запахло паленой резиной. К этому резкому запаху примешивались свежие терпкие ноты расцветающей сирени и озона – характерный грозовой аромат обгоревших контактов.
