– К сожалению, Лилечка. Мне необходимо быть дома. Завтра же.
Он хотел добавить, что если он не свалит немедленно, то может случиться, ему придется задержаться здесь надолго, но воздержался – не хотел Лилю пугать.
Лицо ее сморщилось, и она заплакала. И всхлипывая, спросила:
– А как же я? Я люблю тебя, Саша.
– Лилечка, ты очень хороший человек, ты просто чудо, ты красивая, честное слово, но я не могу остаться, – мямлил он, не узнавая себя.
– У тебя там… кто-то есть? – спросила она, горестно глядя на него полными слез глазами.
– Никого у меня нет, не выдумывай. Честное слово!
– Хочешь, я поеду с тобой? – спросила она, с надеждой вглядываясь в его лицо. – Хочешь?
– Лилечка… – Шибаеву стало жаль ее. Славная девочка, простодушная, ласковая, принимает его таким, какой он есть. На миг мелькнула мысль, может, именно такая ему и нужна. Мелькнула и растаяла… – Лилечка, – повторил он, – я был бы счастлив, если бы у меня была такая девушка, как ты. Но при моем образе жизни, поверь мне… Тебе нужен надежный человек, семья…
– Значит, ты все-таки киллер? – спросила она печально. – Раз тебе не нужна семья.
– Я не киллер, – ответил он. – Я собака-ищейка. Бродячая собака-ищейка, которая роется на помойках.
– Мне все равно, – ответила она, прижимаясь к нему теснее. – Я люблю тебя.
– Мне не все равно. Лилечка, мне пора.
Он чувствовал себя препаршиво и хотел лишь одного – оказаться наконец в аэропорту, среди толпы, сидеть в кафешке у окна, пить кофе и рассматривать через стекло тупые морды самолетов на летном поле. И надеяться на лучшее.
Лиля плакала, не всхлипывая. Не могла остановиться. Шибаев молча гладил ее по голове, от всей души желая поскорее убраться отсюда.
– Ты меня любишь? – Она с надеждой смотрела ему в глаза.
– Очень, – ответил он. А что было делать? – Я очень тебя люблю. Ты хороший человек, – повторил он. – Ты заслуживаешь… – Он запнулся, не представляя, что говорить дальше. – Ты встретишь своего человека, поверь мне. У тебя все впереди…
Шибаев был противен сам себе. Не умеет он вытирать сопли, как называет процесс утешения Алик Дрючин, великий магистр вытирания соплей и долгих утешительных бесед с дамским полом. «А что, жалко, что ли, – говорил циник Дрючин. – Ну, пожалеешь, погладишь по голове, поругаешь того типа, из-за которого трагедия, смотришь, а она уже готова, можно брать голыми руками!»
– Ладно, – сказала вдруг Лиля, словно итог подводила. Потерлась лицом о его плечо – вытерла слезы. – Пора так пора. Мы успеем поесть? Я приготовила обед.
– Успеем, – поспешно ответил Шибаев. – Конечно, успеем. Если ты меня не накормишь, я умру голодной смертью.
– Я не дам тебе умереть, – сказала она печально. – Хоть накормлю… на прощание.
Шибаев наворачивал борщ, мясо с картошкой, салат, хвалил, расспрашивал о Флориде и ночных купаниях. Лиля перестала плакать, но почти ничего не ела, только пила красное вино. Жесткие выгоревшие перышки торчали на макушке, что придавало ей сходство с птичкой. Она по-прежнему была в белых трусиках и розовой маечке с черным котом – не стала одеваться. Шибаев жевал, поглядывал на Лилю и думал, что он запомнит ее именно такой – в маечке, пьющей вино из бокала на длинной ножке.
– Во Флориде хорошо… – говорила Лиля. – У Милы бойфренд, наверное, они поженятся. Мы купались ночью, а мимо проплывал корабль, люди смеялись, музыка… – Голос ее дрогнул. – А потом за нами шла голодная чайка, а у нас ничего с собой не было. Там тепло, солнце. А здесь скоро зима, здесь плохо зимой, снег с дождем, ветер… Я, может, снова уеду к Милочке… – Лиля говорила, не глядя на Шибаева, скорее себе, чем ему, отпивая вино маленькими глотками. – Мы всю ночь сидели, разговаривали. Мила не хотела меня отпускать. И свеча горела в банке, и ночные бабочки – как будто танцевали вокруг огня…
– А работа? – спросил Шибаев.
– Милочка нашла мне работу. А я уехала. – Она не смотрела на Шибаева, слизывала слезы кончиком языка, стараясь не всхлипывать.
– Лилечка, – Шибаев сжал ее холодную руку. – У тебя все будет хорошо. Слышишь?
Она не ответила и по-прежнему не смотрела на него. Преувеличенно внимательно рассматривала что-то в своем бокале.
– Совсем забыл, я починил тебе раму, – сказал он фальшиво-бодро.
Она кивнула. И спросила:
– Можно я тебя провожу?
– Нет, – ответил он.
Она вдруг нырнула стремительно – прижалась щекой к его руке, лежащей на столе…
Глава 29. Возвращение на круги…
Был светел ты, взятый ею
И пивший ее отравы.
Ведь звезды были крупнее,
Ведь пахли иначе травы,
Осенние травы.
Анна Ахматова
Шибаев добрался домой к вечеру, в ранних осенних сумерках. Начинался дождь. Расплатившись с водителем, он едва успел вбежать в подъезд. Дождь словно именно этого и ждал – сразу же сорвался на ливень. Потоки воды ударяли в окно. Квартира казалась темной, скучной и маленькой. Он включил везде свет, открыл окна. Звуки дождя и резкий холодный воздух заполнили комнату. Забились крыльями занавески. Кухня была непривычно пуста и казалась нежилой – ни грязной посуды, ни всякой дряни по углам. Форточка покачивалась на сквозняке. На подоконнике спал Шпана. Шибаеву показалось, кот похудел и облез за время его отсутствия. И мелькнула мысль, что, возвращаясь даже после недолгой отлучки, видишь привычное чужими глазами.
Он подошел к окну, щелкнул Шпану по круглой голове. Тот открыл один янтарный глаз. Другой не раскрывался – мешала черная засохшая кровь. Последствия драки. Шибаев сказал: «Привет». Шпана шевельнул рваным ухом. У них установились простые мужские отношения – деловые, без соплей. Вопреки этим отношениям Шибаев погладил Шпану по спине. Ощутил острый хребет и впервые подумал, что кот немолод. Восемь лет – если перевести на человеческий возраст – примерно лет сорок пять, а то и больше. Солидный мужик, а шляется как пацан. Ни семьи, ни… А что, собственно, ему нужно? Есть пристанище, какая-никакая еда, хозяин, который не пристает, не вешает идиотских ошейников с колокольчиками, не мучает антиблошиными средствами, не давит авторитетом. Такого хозяина еще поискать.
И почудилась Шибаеву некая связь между ними – оба бобыли неприкаянные, в боевых шрамах, недоверчивые, подозрительные, взгляд исподлобья. Не приученные говорить много и красиво, как, например, дядя Алик Дрючин. Сначала стреляют, потом задают вопросы. У Шибаева и не могло быть другого кота. Только такой, по имени Шпана – рыжий, с разорванным ухом и подбитым глазом. А у Шпаны и не могло быть другого хозяина, только он, Шибаев. В боевых шрамах, с подбитым глазом.
Холодильник был пуст. И девственнно чист. Неужели Вера приходила? У нее есть ключ. В дверце радовала глаз бутылка пива, одна, к сожалению. Он поставил ее на стол. Достал из укромного места початую бутылку водки. И кружку.
Сидел, опираясь локтями на стол, бессмысленно глядя на стену, ждал, пока заберет. Шпана хрипло мяукал, просил есть, терся твердой башкой о шибаевское колено…
Вечером забежал на огонек Алик Дрючин. С грохотом опустил на пол пластиковую торбу. Звякнули бутылки. Бросился на шею, припал к груди, даже всхлипнул, растроганный.
– Саша, с приездом! Я тут уже совсем дошел. Куда ни кинься… нигде ничего! Не поверишь, одни уроды. Как ты? Честное слово, здорово, что ты вернулся… Я так тебя ждал!
Речь Алика была бессвязной – видимо, успел поправиться. А теперь душа горела и жаждала продолжения в шибаевской компании, трепа до третьих петухов и новостей.
Он прижал к груди подарок Александра – бесценный «Хеннесси» в золотой элегантной коробке, купленной в «дьюти фри» в нью-йоркском аэропорту, и снова прослезился. Выпив, Алик становился сентиментальным.
– Никогда не мог понять, – сказал он погодя, вертя в руках подарок, – зачем тратить лишние деньги на бутылки и коробки, смотри, это же произведение искусства, это же Леонардо да Винчи какой-то – немыслимая красота, непостижимая форма, а зачем? Зачем, я тебя спрашиваю? Утилитарный продукт, долго не залеживается. На хрен, Саша, эта неоценимая красота? «Хеннесси» – он и в Африке «Хеннесси». А деньжищи-то, деньжищи? А?
Вопрос был философский – не жизненно важный, а так, для разгона. Для выражения сиюминутных мыслей, затравки и плавного перехода на более серьезные вещи.
– Как съездил, Саша? – спрашивал Алик Дрючин. – Удачно?
– Нормально, – отвечал Шибаев.
– Не наследил? – интересовался Алик. – Все чисто?
– Нормально, – отвечал Шибаев.
– Как я понимаю, миссия носила скорее интеллектуальный характер? – подсказывал Алик.
Шибаев молча кивал, жуя.
– Твое животное болеет, – вспомнил Дрючин. – Отказывается от пищи. Может, бешенство. Кроме того, ему, по-моему, выбили глаз.
– Уже нормально, – ответил Шибаев. Шпана наворачивал жесткое копченое мясо в углу кухни. Придавил лапой, рвал зубами, урчал от возбуждения. Некоторое время они наблюдали за котом.
