Теперь он, наконец, рассмотрел парня. Высокий, с него самого ростом, худощавый, сильный – видать, качается, – с приветливым улыбчивым лицом, крупными, очень белыми зубами. Шибаев испытывал странное ощущение нереальности – ему было бы намного легче, если бы Джон, наконец, ушел и оставил его одного, или ударил. И тогда он бы ответил… от души. Но Джон-Иван все улыбался, глядя ему в лицо…
«Спасибо, деньги на проезд не сунул», – угрюмо думал Александр, глядя в темное стекло. В стекле отражалось, исчезая и снова появляясь, его удлиненное расколотое лицо.
Заморосил дождь. Капли потекли по стеклам. Чужое незнакомое лицо в окне, казалось, плакало…
* * *
– Ты, Саша, не понимаешь, – доказывал Алик Дрючин, – мы в принципе не можем существовать на одном жизненном пространстве. В принципе! Они согласны терпеть тебя, если ты… А. – Он загнул указательный палец на левой руке. – Обеспечиваешь их материальными благами! Бэ. – Загнул средний палец. – Трахаешь! Вэ. – Он загнул безымянный и уставился на Шибаева. Задумался, видимо, упустив мысль. – А, к черту! – махнул рукой. – Все они одинаковы. Вот, ты говоришь, Саша, что не виделся со своей Ингой. А я думаю, она тебя просто продинамила, извини. Летом продинамила и теперь снова. А почему? – Он подождал, пока Шибаев ответит, но не дождавшись, ответил себе сам: – А потому, что независимость до добра не доводит! Вот почему. Разве я не прав, Саша? Хочу – здесь живу, хочу – там. Эмансипация, свобода, мужик на дом. – Он подумал немного и счел нужным пояснить свою мысль: – Сто баксов – и мужик на два часа. Приходит прямо домой. Здоровый амбал, который только и делает, что трахает эти денежные мешки. Головой пользуется исключительно для пережевывания пищи. И мы после этого ожидаем верности, нежности, ласки? – горько вопрошал он. – Разве мы выдержим конкуренцию с амбалом? У нас стрессы, все на нервах, острая нехватка ресурсов, и в результате – общее и частное ослабление организма… Вот и превращаемся в придаток, сексуальный придаток! А кто не может в результате ослабления организма – тому пинок под зад!
Шибаев, слушая через слово, не вникая в смысл дрючинских жалоб, молча напивался. Ему уже казалось, что он никуда не уезжал, а то, что случилось в Нью-Йорке, ему попросту приснилось. Ему было непонятно, как его выпустили из страны. «Если они так и террористов ловят… – невнятно думал он. – Тогда понятно, что…» Что было понятно – никак не додумывалось. Монотонный спотыкающийся голос Алика был как вода, капающая из крана. Оседлав своего любимого конька, путаясь и противореча самому себе, он обличал, ставил на место и разоблачал подлый женский пол. Которому в наше время нужно только одно, вернее, два – деньги и секс. Секс и деньги! А если у тебя нет ни того, ни другого, ну, не получается у тебя… А? Тогда что? Вешаться?
Около полуночи зазвонил телефон. Шибаев, покосившись на уснувшего прямо за столом Алика, цепляясь за стены, отправился в прихожую, взял трубку, бросил неприветливо:
– Да!
Человек на той стороне спросил осторожно:
– Волков, ты? Живой?
Шибаев узнал голос Заказчика.
– Живой, – ответил он.
– Когда прилетел?
– В шесть вечера. Сегодня… уже вчера. Не успел позвонить…
– Порядок. Я понимаю. Извини, что так поздно. Ты… – он запнулся. – Мне только что позвонили друзья, оттуда… так что я в курсе. А вдруг, думаю, ты уже дома. Ну ты и спец, Волков. Навел шороху. Никогда бы не подумал. Поговорить надо.
– Когда?
– Да ты погуляй, Волков, отдохни дня три, а потом сбежимся, потолкуем. Тут кое-что намечается… – Он помолчал. Потом спросил: – Ну а вообще как жизнь? В порядке?
– Жизнь в порядке, – ответил Шибаев. – Продолжается.
– Ну и молодец! Ты тут это… – Он запнулся, словно слова давались ему с трудом. – Спасибо, Волков!
– На здоровье, – ответил Александр.
Алик Дрючин, подняв голову, смотрел на вернувшегося Шибаева бессмысленным взглядом. Тот кивнул – все, мол, путем, не беспокойся, и Алик снова рухнул головой на стол.
Они выпили много – прикончили даже подарочный «Хеннесси», но Шибаева так и не забрало. Алик спал, сплющив лицо о стол, посвистывал носом. Невесть откуда взявшееся сизое перышко на кончике его носа вспархивало и опадало в такт дыханию. Шибаев потряс его за плечо. Алик продолжал спать. Он потряс сильнее. С тем же результатом. Тогда он приподнял Дрючина под мышки и поволок из кухни. Определил на раздолбанный диван в гостиной, сложил руки на груди. Алик был похож на покойника – неподвижный, с закрытыми глазами и серой небритой физиономией.
Шибаев открыл балконную дверь, и в комнату рванулся холодный воздух. Он вышел на балкон и увидел, что в природе идет снег. Дождь закончился, и начался снег. Большие невесомые хлопья, как ангельские крылья, неторопливо слетали на землю. Шибаеву показалось, что он слышит их невнятный шепот и даже разбирает слова. «Тиш-ш-ше, тиш-ш-ше, – шелестел снег. – Ш-ш-шар. Ш-ш-шелк. Ш-ш-шут. Ш-ш-шаман». В сочетании этих слов имелся, наверное, особый тайный и тонкий смысл, но был он сокрыт от Шибаева. Он стоял, опираясь спиной о дверной косяк, смотрел на кипящее белое марево. Пахло крахмальными простынями и немного арбузом. Снежинки щекотали лицо, таяли, холодные струйки стекали за ворот рубахи.
…Он нащупал в кармане маленький продолговатый, похожий на пулю, предмет, удивился вяло и вытащил. Это был подарок Инги – азиатский мудрый дедушка из слоновой кости. Он улыбался загадочно, глядя на мир раскосыми щелочками глаз, светя лысиной на непропорционально большой голове с выпуклым «рогатым» лбом. Кисти сложенных на толстом животе ручек прятались в широких рукавах кимоно.
– Поставишь на тумбочку у кровати, – сказала Инга, – проснешься утром, посмотришь и сразу вспомнишь меня. Эта нэцке называется «Постижение бытия». Он будет нашим ангелом-хранителем.
Шибаев рассмеялся тогда – уж очень мало азиатский дед был похож на ангела.
Фигурка была ледяной – маленький кусочек кости, обработанный когда-то неизвестным мастером, который так увидел постижение бытия: улыбающийся старик, словно говорящий: все суета сует, все проходит в конце концов, все конечно. А потому не рвите сердце, не мечитесь, не дергайтесь. Созерцайте и постигайте!
Он размахнулся и бросил фигурку прямо в белый кипящий водоворот снега. Вихрь подхватил улыбающегося старика и унес прочь…
* * *
…В ресторане было накурено, дым коромыслом – запрет на курение в общественных местах еще не достиг Брайтон-Бич, здесь свои взгляды на жизнь и законы, а также на обязательность их исполнения. Гремела цыганочка, певица с хриплым голосом выкрикивала знакомые слова. Арик сидел молча, всем своим видом выказывая неодобрение. Он был обижен и считал, что Суламифь должна извиниться за свое поведение. Она же считала, что ничего ему не должна, и непрерывно курила. Арик, поджав губы, мрачно наблюдал, как она вставляет тонкую сигарету в длинный мундштук, щелкает зажигалкой, щурит янтарные глаза, втягивает в себя дым. Откидывается на спинку кресла. Выпускает дым. Она не смотрит на Арика. Кажется, она забыла о нем. Арик все глубже погружается в свою обиду. Он полон горечи.
– Суламифь, – говорит он, не выдержав наконец, – что с тобой? Ты очень переменилась. Что случилось? – Он выжидательно смотрит на подругу. Она молчит. – Между вами что-то было? Я хочу знать, Суламифь. Я имею право знать, слышишь? Я тебе не чужой! Скажи мне все, Суламифь!
– Что ты хочешь знать, Арик? – отзывается она. – Ничего со мной не случилось. Просто устала немного. И не надо пить мне кровь.
– Но я же чувствую! – повышает голос Арик. – Я чувствую: с тобой что-то происходит. Я тебя прекрасно знаю, Суламифь. Никто не знает тебя так, как я! Ты сама себя не знаешь…
– Арик, иди на фиг, – привычно говорит. – Отстань!
– Не ожидал от тебя, – горько произносит Арик. – После всего, что между нами было. Не ожидал. – Он укоризненно качает головой. Суламифь смотрит на него, потом вдруг протягивает белую в веснушках руку и гладит его по щеке. Арик хватает ее ладонь и целует. – Суламифь! – восклицает он жарко. – Поклянись, что между вами ничего не было!
Она наливает себе водки и залпом выпивает. И снова закуривает длинную ароматную сигарету.
– Суламифь! – взывает Арик. – Я жду.
– Было! – говорит она громко. – Трахались и днем и ночью! Ты это хотел услышать? Ты же сам мне не звонил, забыл? – идет она в наступление. – Ты мне ни разу не позвонил за эти две недели! Ни разу! И теперь устраиваешь такой бенц? Рвешь волосы на заднице?
Растроганный Арик целует ее руку и шепчет:
– Не обижайся, Суламифь. Я так мучился. Если бы знала, как я тебя люблю!
Суламифь смотрит на улыбающегося Арика и вздыхает. Достает новую сигарету, рассеянно щурит золотые глаза…
