В этот момент я очнулся от гипноза и оттолкнулся левой ногой от внешней стенки сейфа. Трубка, подводящая Квисту воздух, оказалась рядом со мной. Я изо всех сил потянул за нее, надеясь, что мой противник потеряет равновесие. Но тут он нанес удар. Острая боль прошила мой бок до самого плеча, меня откинуло назад, и я отлетел к стенке трюма. Теперь я не видел Квиста, но не потому, что он отдалился или выронил фонарь, – причина была гораздо экзотичнее: Квист исчез из виду в столбе белой бурлящей и булькающей пены.
Гофрированные трубки для подведения водолазам воздуха вполне гибки и прочны, они сконструированы достаточно надежно, чтобы выдерживать самые разные воздействия, но все же не настолько, чтобы выстоять под ударом острейшего ножа, к тому же нанесенным рукой самого сильного человека из всех, кого я знал. Вместо того чтобы зарезать меня, Квист перерезал собственную трубку подачи воздуха.
Сейчас здесь, на глубине, под давлением в три-четыре атмосферы, его уже ничто не могло спасти. Вода заполнила его скафандр до половины. Если бы он догадался снять шлем, я, возможно, и сделал бы ему искусственное дыхание, но, так как он не проявлял инициативы, я схватил тянущийся от него нейлоновый шнур и несколько раз опутал его конвульсивно дергающиеся ноги. Это несложное действие преследовало сразу две цели: ближайшую (я хотел оказаться вне досягаемости его могучих рук, которые и сейчас еще вполне могли бы довершить начатое два дня назад знакомство с моей шеей) и стратегическую (подоспевшие на помощь коллеги сделают вывод, что Квист запутался в нейлоновом шнуре и, пытаясь высвободиться из ловушки, случайно перерезал ножом трубку подачи воздуха). Собственно говоря, так оно и было, разве что причина и следствие для них поменяются местами. Конечно, опутывать ноги тонущему, вместо того чтобы оказать ему помощь, – поступок не слишком джентльменский... И все же совесть меня не мучила: Квист не был просто преступником, он был безумцем, чудовищем, чувствовавшим насущную потребность убивать и получавшим от этого удовольствие. И вообще я не думал о нем, я даже не думал о Бейкере и Дельмонте, о Дэвисе и Уильямсе. В моей голове пульсировала мысль о том, что люди, запертые в подземелье замка, останутся в живых лишь в том случае, если я сейчас никак не обнаружу своего присутствия... Я бросил Квиста и быстро поплыл вверх, чтобы спрятаться под потолком трюма.
«Номер один» и «номер два» уже спускались на помощь, раскручивая сигнальный шнур. Когда их шлемы оказались у меня под ногами, я проплыл сквозь выход из трюма на палубу, ухватился за трос, держащий сетку, и начал подниматься на поверхность.
Теперь я мог не спешить. А вернее, не мог спешить. Не помню, когда я в последний раз пользовался правилами хорошего тона, но правила декомпрессии постепенно становятся основополагающими принципами моей жизни. На глубине двадцать пять метров я отдыхал около десяти минут, а когда надетый на запястье глубиномер показал четыре метра, я остановился еще на три минуты. К этому времени Квист был уже мертв.
Дальше все шло как по маслу. Я легко нашел «Огненный крест», и Хатчисон помог мне забраться на борт, за что я был ему очень благодарен, поскольку водолазно-альпинистское многоборье сегодня не входило в планы моих тренировок.
– Я рад снова видеть вас, дружище! – Хатчисон действительно обрадовался. – Я всегда считал себя человеком черствым и не очень способным к состраданию, но последние полчаса я очень сдерживал себя, чтобы не сигануть за борт помочь вам.
Наверняка за последние полчаса Хатчисон похоронил меня раз десять.
– Ну как?
Такой вопрос обычно задают выскочившему из операционной ассистенту столпившиеся у двери родственники больного, и ассистент с глубокомысленным видом и сознанием своей значительности в отсутствие хирурга отвечает: «Все в порядке. В ближайшие пять-шесть часов поводов для беспокойства нет».
В отсутствие деда Артура я также имел возможность «надувать щеки».
– Все в порядке, – ответил я Хатчисону, – в ближайшие пять-шесть часов поводов для беспокойства нет.
– Я поднимаю якорь, – сказал шкипер, привыкнув наконец к тому, что я все-таки жив.
Через три минуты мы уже уходили от «Входа в гробницу», а еще через три минуты, войдя в рулевую рубку, я разделся и попытался промыть совершенно неэстетичную рану, которая тянулась от низа грудной клетки до самого плеча. До меня донесся звук включаемого автопилота, и через минуту Хатчисон уже имел возможность оценить мое новое приобретение. Правда ли, что шрамы украшают мужчину? Густые заросли на лице шкипера не позволили мне понять, что он думает по этому поводу. Ну и ладно. Лучше я при случае спрошу об этом Шарлотту.
– Что случилось? – спросил Хатчисон, очнувшись от созерцания моей раны.
– Квист. Он был в трюме.
Хатчисон замолчал, но, закончив делать мне перевязку, снова подал голос:
– Квист мертв.
Это не было вопросом.
– Он перерезал свою кислородную трубку, – объяснил я и рассказал ему обо всем.
До самого замка мы не обменялись и десятью словами. Он не поверил мне и никогда не поверит.
* * *Дед Артур тоже не поверил мне и не поверил бы, даже если бы был со мной рядом в трюме «Нантесвилля». Но он отреагировал совершенно иначе, чем Хатчисон: известие о смерти Квиста его очень возбудило и обрадовало. В течение последних дней он деградировал от либерала до реакционера. Самое веселое, что, как оказалось, минимум пятьдесят процентов ответственности за гибель Квиста лежит на плечах самого деда Артура.
– Не далее как двадцать четыре часа назад, – заливался он соловьем, – я приказал Кэлверту найти этого индивидуума и уничтожить его любым доступным способом. Я вынужден признать, что способ был выбран очень элегантный: перерезать ножом кислородную трубку... Да, мой мальчик, я рад, что общение со мной не проходит для вас даром.
А вот Шарлотта не усомнилась в моих словах. Почему? Не знаю. Но она поверила мне сразу же и безоговорочно. Она сняла наспех наверченные Хатчисоном бинты, промыла рану и снова, но уже гораздо профессиональнее перевязала меня. Может быть, в одном из спектаклей ей пришлось играть роль героической санитарки Флоренции Найтингейл. Я рассказал ей историю моей встречи с Квистом, я оценил ее заботу, я поблагодарил ее за доверие, а она в ответ просто улыбнулась.
Через шесть часов, в двадцать два сорок, за двадцать минут до отплытия «Огненного креста», она уже не улыбалась. Она смотрела на меня и на весь окружающий мир глазами женщины, которую судьба заставляет сделать какой-то ужасный выбор, например, между мужем и ребенком, и которая, уже предчувствуя свое окончательное решение, все же продолжает убеждать себя, что принять такое решение невозможно.
– Мне очень жаль, Шарлотта, – сказал я ей, – но это бессмысленно. Вам там нечего делать. Не будем даже говорить об этом.
Судя по костюму (свитер и черные брюки), она была вполне готова к ночной эскападе со смертельным исходом.
– Мы едем не на пикник, – пытался я убедить отважную амазонку Шарлотту. – Вы же сами говорили, что там не обойдется без стрельбы. Я не хочу, чтобы вас убили.
– Я останусь в каюте, Филипп. Я буду недосягаема для их пуль. Но я хочу быть с вами. Позвольте мне быть с вами.
– Нет.
– Но вы же сказали, что готовы сделать для меня все что угодно.
– Чтобы помочь вам – да. Но рисковать вами – это невозможно. Мне страшно подумать, что с вами может произойти что-нибудь плохое.
– Неужели я для вас так много значу?
Я кивнул, стараясь не улыбнуться.
– Неужели... неужели я так нужна вам?
Я снова кивнул и снова не улыбнулся.
Она вглядывалась в мое лицо глазами, полными вопросов, ее губы дрожали от невысказанных и даже несформулированных признаний. Возможно, она почувствовала, что прощается с единственным дорогим ей сейчас человеком. А может, она была медиумом и уже видела в ближайшем будущем бедного неподвижного Кэлверта, плывущего лицом вниз в мутных водах дока на острове лорда Кирксайда. Внезапно, как бы решившись, она шагнула ко мне и резким движением обняла мою шею, пытаясь задушить меня. Правда, возможно, у нее были и другие цели, но после четырех встреч с Квистом мое горло реагировало на такие действия однозначно: я начал задыхаться, круги пошли у меня перед глазами, еще несколько секунд – и я рухнул бы на пол, но она так же без предупреждения отстранилась, вытолкала меня за дверь и заперла ее на ключ.
* * *– Наши друзья уже дома, – сказал Тим Хатчисон, – и, судя по всему, готовятся уходить при свете луны. Вы были правы, Кэлверт.
– Кэлверт почти всегда оказывается прав, – заявил дед Артур, имея в подтексте сразу два утверждения: первое – что адмирал выучил неплохого ученика и второе – что только адмирал оказывается прав всегда. – Ну и что теперь, мой мальчик?
