вновь возникал, а обрюзгшее лицо Брежнева, стоявшее перед ним, постепенно таяло, превращаясь в голый череп.
Грузный мужчина нечаянно толкнул Надеинова чемоданом и поспешил как ни в чем не бывало дальше. А Надеинов споткнулся и схватился рукой за сердце. Пронзившая все тело острая боль парализовала движения. Он медленно опустился на пыльные ступеньки, беспомощно цепляясь за стену.
Мимо шли вереницы людей, но никто не остановился, чтобы помочь скрючившемуся на грязных ступенях умирающему человеку.
Оболенцев прилетел в город-курорт вечером. Добравшись до гостиницы, он крепко обнял друга и первым делом спросил:
– Ольгу не видел?
Ярыгин с укором посмотрел на него и повертел указательным пальцем у виска.
– Неспокойно мне было, подставил я ее. Она к тебе за помощью не обращалась? Я ее предупредил: если что, сразу к тебе…
– Нет, не обращалась! – улыбнулся Ярыгин. – Влюблен ты, я вижу, по уши.
– Да! – согласился Оболенцев. – Так и живем: хочется – любим, любим – хочется. Поедем к Ольге?
Ярыгин молчал пару секунд. Такой поворот его вполне устраивал. Он думал, что Оболенцев, как это было раньше, сразу начнет обсуждать дела, но ошибся.
– Почему бы и нет? – сказал он. – Поехали!
И друзья даже не вскрыли привезенную посылочку с домашними соленьями-вареньями, которую любовно собрала Ярыгину его милая Маша. Его жена, как он любил говорить, до гроба.
По дороге Ярыгин доложил обстановку. Подробно рассказал о сессии исполкома горсовета, об отказе дать согласие на привлечение к уголовной ответственности Борзова, Багирова и других депутатов.
Когда они подошли к дому Ольги, Оболенцев увидел в окне квартиры мелькнувший силуэт. И хотя тусклый свет электрической лампочки не дал ему как следует рассмотреть его, сердце от предчувствия встречи забилось с удвоенной силой.
Друзья поднялись на второй этаж и позвонили в дверь.
После долгой тишины послышались грузные, тяжелые шаги. Дверь открылась, и перед друзьями предстала высокая крупная старуха.
– Вам кого? – хрипло спросила она громким голосом.
– Ольгу! – растерялся Оболенцев.
– Ходят тут всякие! – подозрительно осмотрела друзей старуха. – Тьфу, кобели!.. С мужем она…
– Сошлась? – упавшим голосом спросил Оболенцев.
Старуха откашлялась и вновь обрела способность говорить:
– Можно сказать, что сошлась! Только навечно!
– Что вы хотите сказать?.. – побелел от страшной догадки Кирилл.
– Погибла Ольга! – сообщила старуха. – На машине ехала вместе с мужем, и в пропасть… А ты – Кирилл? – спросила она неожиданно теплым и мягким голосом.
Оболенцев не мог даже ответить. Он лишь кивнул головой. Какое-то оцепенение охватило его.
– Я ее соседка! – пояснила старуха. – Ключ Ольга мне оставила для тебя, думала все время: вдруг приедешь…
Оболенцев как во сне повернулся и стал медленно спускаться по лестнице.
Ярыгин, тяжело вздохнув, тихо шепнул старухе: «До свидания!» И пошел за ним.
Как Оболенцев доплелся до гостиницы, он не помнил. Рухнув на узкую кровать, повернулся лицом к стене и замер, чувствуя лишь, как предательский холод заполняет грудь. У него не было сил обвинить себя в смерти Ольги, но он чувствовал, что главная причина ее гибели – он.
Ярыгин присел рядом на стул, но утешать не лез, хорошо понимая, что успокоить человека в подобном случае просто невозможно, должно пройти какое-то время, которое если и не залечит рану, то хотя бы ослабит боль утраты.
Он включил телевизор и стал отрешенно смотреть на светящийся экран. А на экране хорошо одетые люди, стоя, аплодировали кому-то, возвышающемуся на трибуне. В следующем кадре показали крупным планом того, кому аплодировали эти люди.
На трибуне стоял Липатов.
– Кирилл, посмотри! Липатов! – воскликнул Ярыгин и вскочив, добавил звук в телевизоре.
Как потом утверждал Оболенцев, это восклицание спасло ему жизнь. Потому что напоминание о долге и работе вернуло его в настоящее и, как ни страшна была мысль о том, что Ольги больше нет, жизнь и борьба продолжались.
Оболенцев с трудом отвернулся от стены, чтобы посмотреть на своего главного противника и послушать его речь на партхозактиве.
А Липатов, сделав несколько глотков чая из стакана, продолжил свою речь:
«…В отчетном докладе на XXVI съезде партии товарищ Леонид Ильич Брежнев дал классическое определение сути и смысла деятельности партии и государства. Конкретная забота о конкретном человеке, его нуждах и потребностях – начало и конечный пункт нашей экономической политики! – В зале послышались бурные аплодисменты. – Бдительно оберегать народное добро, беспощадно пресекать любые попытки хищения социалистической собственности… – вдохновенно витийствовал Липатов. – Между тем за два с половиной года в торговле, общественном питании города ущерб от хищений превысил полмиллиона рублей. Проявилось даже такое отвратительное явление, как взяточничество. По поводу всех этих преступлений возбуждены уголовные дела, многие из которых благодаря принятым нами мерам уже расследованы и виновные осуждены… – с пафосом продолжал он. – …Некоторым ответработникам не хватило требовательности к себе, они сами стали допускать отклонения от партийных норм и в результате скомпрометировали себя, дав богатую пищу всяким искателям грязи. Взять, к примеру, нашумевшее дело Борзова. В каких только грехах его не обвиняли! Я должен поставить в известность партхозактив города, что отдельные ретивые работники союзной прокуратуры, допуская нарушения социалистической законности, пользуясь незаконными методами, вели дело к лишению депутатской неприкосновенности Борзова, Багирова и других, а также к их преследованию в уголовном порядке».
Липатов сделал паузу и стал мелкими глотками пить чай.
– Во дает! – медленно протянул Ярыгин.
Оболенцев привстал с кровати, но по-прежнему молча смотрел в телевизор. Правда, лицо его напряглось и приняло осмысленное выражение.
А Липатов с экрана продолжал вещать:
«…Областной комитет партии вынужден был обратиться по данному поводу в Центральный Комитет для организации партийной проверки этого дела в кавычках. Комиссии не удалось получить достаточно убедительных доказательств вины Борзова, и горисполком обоснованно отверг притязания прокуратуры…»
Речь Липатова опять прервалась бурными, продолжительными аплодисментами. Пользуясь паузой, он опять отпил чай. И продолжил, как только по команде невидимого дирижера аплодисменты стихли:
«…В то же время установлено, что Борзов все-таки использовал служебное положение в личных целях, произвел строительство садового домика. Дело, конечно, не в домике, дело в незыблемости принципов коммунистической морали, товарищи! Вот почему бюро областного комитета партии освободило Борзова от обязанностей секретаря горкома, объявило ему выговор с занесением в учетную карточку и направило на хозяйственную работу…»
Опять сидящие в зале, повинуясь все тому же невидимому дирижеру, бурно зааплодировали. Липатов достал платок и стал вытирать пот со лба.
– Суд царя Соломона, – подытожил Ярыгин и вышел из номера.
Оболенцев резко поднялся с кровати и выключил телевизор. Чертыхнувшись, он подошел к окну и стал смотреть во внутренний дворик цирка. Там старый
