И опять Мондейл содрогнулся. Жизнь людей в этом «храме двенадцати апостолов» не ставилась ни во что. «Что ж, я вынужден согласиться, другого пути нет»,— подумал Мондейл, привстав с кресла.
— Я согласен. Только от убийства меня увольте. Я к этому не привык.
— В этом нет нужды. На это найдутся специалисты своего дела. Иного ответа я от вас не ждал,— Макс цепко пожал руку Мондейла сильными холодными пальцами,— впрочем, Мондейл, все зависит от обстоятельств. Понадобится — убьете! Кстати, возьмите вот эту книгу и почитайте на ночь. В ней вы найдете много полезного для себя.
— Что это?— с удивлением спросил Альберт, принимая от Макса тоненькую книжку в темно-синем лидериновом переплете.— У меня вряд ли найдется желание приобщиться к шедеврам мировой литературы.
— Это Ганс Хюбнер, философ национал-социализма, издания тысяча девятьсот сорок шестого года. Это написано о нас, только эзоповским языком. В то время и для такой формы нужна была исключительная смелость. Гениальный Хюбнер предсказал, что мы возродимся из огня и пепла, потому что наши идеи вечны. Так и случилось. Обязательно прочтите перед сном, рекомендую.
Альберт так и сделал — бегло проглядел небольшой томик, где в аллегорической форме воспевались победы германской армии; и только последнюю главу про Онура прочел вслух, усмехаясь прозрачным намекам на вечность германского фашизма.
Глава была написана чисто по-немецки, с романтической сентиментализмом, кое-что автору удалось описать сильно, с явным талантом, особенно финальную сцену.
«Великий Крыс Онур Шестнадцатый объявил о великом переселении. Он вспрыгнул на бочку посреди территории старого порта, вобравшего в себя запахи всех сторон света, всех ветров и всего того, что везут пароходы в своих затхлых и сырых трюмах: соленой атлантической сельди пряного посола, греческих маслин с темно-коричневой бархатной кожей, марокканских оранжевых апельсинов (их сок так полезен крысиным детям и аромат чем-то походит на французские духи), паюсной и кетовой икры, тугие плафоны которой вязнут в зубах и, лопнув, издают сухой треск, окороков и сухих колбас, индийского чая, который так хорошо жевать по утрам вместе с острым сыром голландских сыроваров и виргинским табаком.
Хищный подвижный нос и седые усы Онура улавливали тончайшие оттенки, полутона, восьмушки, шестнадцатые и тридцать вторые части запахов, если говорить о запахах языком музыки. Левой передней лапой Онур держал маленький блестящий камертон — знак абсолютистской власти, на голове его, чуть съехав на бок, торчала корона из слоновой кости. Не одно столетие переходили знаки власти от одного правителя к другому и никогда скромному парижскому мастеру музыкальных инструментов Морису Лажье, отправившему в восемнадцатом веке партию камертонов в Испанию, не пришло бы в голову, что один из его камертонов станет символом власти крысиного императора, так же как лондонские резчики по кости Годфри и Смайлс не думали, что фигурка короля, отосланная с партией шахмат из слоновой кости 22 сентября 1793 года в подарок китайскому императору, дойдет до места назначения без позолоченной короны. Трюмы кораблей надежно хранят свои тайны. Один только Онур знает историю короны и музыкального жезла. Эта история передается вместе с символами, дающими власть, при вступлении на престол.
Великий Крыс Онур Шестнадцатый легонько ударил жезлом о край бочки, источавшей нежный аромат оливок, и прислушался к его тонкому серебряному звуку, наклонив голову и придерживая корону подвижным ухом!
Вокруг Онура шевелилось, кишело, крутилось, вертелось и перекатывалось волнами его великое крысиное воинство числом в миллион. Все ожидали знака своего повелителя.
Онур резко взмахнул жезлом, и замерли вокруг миллион любопытных крысиных носов, два миллиона нахальных глаз, два миллиона всезнающих и всеслышаших ушей, и только миллион хвостов нервно вздрагивал в ожидании речи Онура.
— Великое крысиное племя,— начал Онур,— все в мире имеет свои судьбы, даже опавшие, переболевшие желтухой, осенние листья. Все они должны своим гниением удобрить землю, дав этим необходимую жизнь следующим поколениям, которые выталкивает из себя ветка, исходя по весне соками любви и жизни.
Но отдельные листья, избранные судьбой, навечно попадают в камень и застывают в бессмертии. Судьба сделала их своими избранниками из миллиардов и миллиардов тех, что не пережили отведенного им природой одного сезона. Мы — также избранники судьбы. Крысиный род пережил великих мамонтов, динозавров, летающих ящеров. Много видов исчезло на земле в результате эпидемий, потопов, вулканов и -прочих катаклизмов. Но мы выжили.
Мы вгрызаемся в дерево, мы проходим сквозь камни мостовых, мы просачиваемся в водоотводные системы и нет для нас преград, естественных или созданных человеком. Мы вечны: мы были, мы есть, мы будем.
Онур умолк и подданные в знак восторга заколотили хвостами по асфальту.
— Онур велик!— взвизгнула старая облезлая крыса.— Я слыхала Онуров: пятнадцатого, четырнадцатого, тринадцатого. Я пережила трех императоров, но не было среди них равного по мудрости Онуру Шестнадцатому!
Старая крыса обнажила в улыбке острые, стершиеся клыки и оглянулась по сторонам, надеясь увидеть поддержку своим чувствам. Океан восторга исторгали крысы всех возрастов от мала до велика.
— У меня дурные вести,— продолжал Онур,— нам предстоит переселение. Вы знаете, что в двадцати километрах отсюда построен новый порт, но там для нас не найдется места. Все пакгаузы и подземные сооружения, каждая щель в новом порту обработаны ядами, от которых погибнут наши дети и вымрет наш род. Но вы знаете, что старый порт, столица нашей империи, будет днями предан огню и уничтожен. У нас осталась последняя возможность сегодня же отплыть с последними пароходами в те части света, куда еще не проникла цивилизация в ее разрушительной для нас стадии. Все не поместятся на одном пароходе, и поэтому нас разорвут расстояния. Но мы дадим знать о себе друг другу и соберемся в конце концов вместе. Не предавайтесь отчаянию. Помните, что мы вечны, и что сыровары Голландии производят знаменитые сыры в первую очередь для нас, мы же первые потребители и ценители изделий мюнхенских колбасников и пекарни Парижа недаром раскладывают на полу хлеба разной выпечки, и тот хлеб, который первым надкусит крыса, идет высшим сортом.
Мы переносим жару тропиков и холода северных широт, мы стойки перед эпидемиями, вечность поселилась в нас и мы растворились в вечности.
Не занимайте пароходов с техникой и горючим, они нам бесполезны. Я отсюда вижу пароход, загруженный восточными сладостями: на нем поплывут семьи с маленькими детьми. Детям необходимы сладости. Далее я вижу пароход, забитый доверху кожами и шкурами, окороками и колбасами: на нем поплывут старики, мясо сбережет их силы. С этим пароходом поплыву и я. Молодежь и холостяки займут пароход, стоящий у левого пирса. На нем поплывут туристы, они обеспечены разнообразной едой и там много музыки. Я любил музыку, когда был молодым. И мы простимся сегодня с Испанией до лучших времен.
Онур умолк, собираясь с новой мыслью и ожидая восторгов, услаждающих слух любого монарха. Неожиданно нос его задвигался с необычайной быстротой, глаза стеклянно вздулись и в них, как в теодолите, перевернуто отразились служители порта в синих халатах с огнеметами в руках. Они загородили сетками единственный проход в доки и устраивались попрочнее на каменном заборе, ограждавшем безлюдный порт.
— Не поддавайтесь панике, соблюдайте порядок,— хотел крикнуть или выкрикнул Онур эти уже бесполезные слова, но было поздно. Глаза огнеметов смотрели неумолимо, как глаза судьбы.
Первый огнемет выбросил гудящее пламя и выжег в крысином скопище пятидесятиметровый коридор. Это был сигнал к крысиному Вавилону. За первым огнеметом вступили другие, и, сквозь беспощадный, всепожирающий огонь, бешено метался, ослепленный ужасом и болью, миллионный крысиный народ. Писк сотен тысяч слился в один смертельный голос, крысы карабкались друг на друга прыгающими горящими факелами, дымились, скрюченные, с лопнувшими от жара зрачками, замирали грудами обугленных, искореженных тел, с нелепо разбухшими, вздутыми хвостами. Вскоре все было кончено: весь двор был покрыт мертвым ковром и пеплом. Кое-где сочились дымом, догорая, последние крысы, с обнаженными зубами, не поддавшимися огню. Миллион оскаленных друг на друга мертвых зубов.
