Процессия за гробом шла внушительная: оказалось, что в русском городе много «иностранцев» — черноволосых, с гортанными голосами, которых в суете будней как-то не было видно, разве только на рынках. Но жуткая весть об убийстве «честного труженика прилавка» быстро облетела Придонск, собрала под знамена протеста и скорби множество кавказцев. Угрюмые, с застывшими взглядами, растерянные, они шли дружной организованной толпой, поднимая вверх сжатые кулаки, выражая свою поддержку голосу, усиленному мегафоном. Дрожащий, с заметным акцентом мужской голос, почти плача, вопрошал улицы города, стоящих вдоль тротуаров людей:
— За что вы, русские, убиваете нас? Что мы, торговцы, сделали для вас плохого? Мы возим в ваш город фрукты, мы снабжаем вас и ваших детей витаминами. Мы хотим жить с вами в мире и согласии, дружно, как жили до этого. Все люди на земле равные, независимо от цвета кожи и веры, жизнь это святое, ее дал Аллах и ваш Бог, только они и могут забрать ее. За что вы убили Гейдара? Он в вашем городе кошки не обидел…
От морга процессия шла по всему проспекту, центральной улице Придонска, потом остановилась на площади Ленина, под памятником вождю мирового пролетариата. Вождь по-прежнему стоял на высоком пьедестале, вытянув руку вперед, смотрел поверх голов людей, собранных смертью одного из них, эти люди в недалеком прошлом были братьями — русские, азербайджанцы, грузины, чеченцы, — они делили радости и беды, жили большой дружной семьей. Теперь многое изменилось. Бывшая великая страна поделена на мелкие государства. На территории. На зоны влияния.
А зоны, как известно, живут по своим законам.
Беспощадным.
Звериным.
Зоны пробуждают в человеке пещерные инстинкты.
Резаный умер. Кто виноват в его смерти?..
…Конечно, долго митинговать азербайджанцам не дали — памятник Ленину стоит под окнами губернатора. Оттуда, из-за высоких, хорошо промытых окон, дали команду милиции — толпу разогнать! Точнее, культурно, вежливо, на законных основаниях вытеснить с главной площади города этот несанкционированный стихийный протест временно проживающих в Придонске людей, граждан других независимых государств.
Своих протестов и митингов хватает…
ОМОН дело свое знал отлично.
Через десять минут площадь от чужеземцев была очищена.
Местные политики и правители отмолчались.
Сделали вид, что ничего не случилось. Очередная бандитская разборка. Да, труп. Да, несчастье, горе — погиб человек. Трагедия для родственников. Может, и для всей нации. А если вспомнить Чечню, двухлетнюю дикую войну в ней, сто тысяч ни за что ни про что убитых людей разных национальностей, прежде всего русских и чеченцев?!
Все теперь стали несчастными: русские, грузины, азербайджанцы, чеченцы, армяне, украинцы, киргизы, узбеки, казахи, таджики… Нет сейчас счастливой нации и народа, не так давно живших в одном большом доме. На громадных территориях, зонах влияния разруха, голод, смерть, льется кровь…
А кровь у всех людей алая.
* * *
Лоб, Мамед, Вовик Афганец, Кот, Азиат договорились о срочной, безотлагательной сходке.
Учитывая печальный опыт самарской сходки, когда почти всех замели, паханы никого из своих подчиненных в планы не посвящали, место встречи знали только эти пятеро. Мамед лично отправился к Мастыркину (Лоб, как уже говорилось, «курировал» центр города), задал ему прямой вопрос:
— Артур, ты знаешь, кто завалил Гейдара? Ты понимаешь, что следующим можешь быть ты или я? Ты слышал, что Кашалот раскрыл пасть на весь город? И ты — будешь сидеть и ждать? Пока тебя зарежут или взорвут твой «Мерседес»?
Лоб (Мастыркин получил эту кличку за высокий и красивый лоб, а главное, за умение думать) — тридцатипятилетний брюнет с двумя ходками за махинации с бензином, рослый, с мясистым задом мужик — принимал Мамеда у себя дома, в трехэтажном особняке на тихой улочке частного сектора Придонска. Разумеется, Мамеда, прежде чем впустить в дом, обыскали (шофера, который привез его на «Ниссане», также), только потом разрешили войти в гостиную к Мастыркину, и охрана — два угрюмых, стриженных под нуль качка — осталась у дверей.
— Мы должны говорить с глазу на глаз, Артур, — сказал Мамед. — О том, что я хочу тебе сказать, должны знать только мы пятеро.
Лоб сделал знак своим мордоворотам, и те вышли, стали с другой стороны двери. На всякий случай Мастыркин остался сидеть за столом, где в ящике лежал заряженный и уже взведенный «ТТ».
Мамед же сел в отдалении, в кресло.
— Артур, мы должны объединиться, — спокойно начал Мамед, закуривая хорошую, дорогую сигарету. — Последние два года мы с вами жили в мире, никто никому не мешал, не наезжал. И если бы не Кашалот…
— Ты считаешь, что это он замочил твоего Гейдара? — перебил Лоб.
— Думаю, что он. Ко мне приходил его человек, мент, сказал кое-что. Он хочет быть хозяином города, хочет, чтобы мы, азербайджанцы, уехали из Придонска. Поэтому он убил Гейдара.
— Это тебе все мент наговорил?
— Он.
— А если он тебя на понт брал? Если только бабки выколачивал? Ты дал ему денег?
— Дал.
— Вот теперь и спроси у него. Пусть скажет, кто и почему убил твоего парня. А насчет самого Кашалота…
Лоб вышел из-за стола, уже без опаски сел напротив Мамеда, прихватив из стенки, по пути к креслам, голенастую бутылку коньяка и пару рюмок. Налил, взглядом велел гостю выпить, выпил и сам. Пожевал толстыми жирными губами, сказал со вздохом:
— Да, братву придется собрать, придется. Вовика Афганца позовем, Кота, Яшку Азиата… Кашалота, конечно, надо прищучить. Может, и вообще… Он и нам надоел. Наглеет с каждым днем.
Полгорода имеет, почти… все Левобережье его — и все мало! Ладно, получит больше. Все получит.
Сразу. Ты прав, Мамед: ждать больше нельзя. И не будем откладывать. Завтра же соберемся. Загородом. Я знаю местечко… Приезжай к двум часам в ресторан «Дорожный», что на Ростовской трассе. Знаешь? Он недавно открылся. Посидим, помозгуем.
— Приеду, — кивнул Мамед. — Только ты, Артур, скажи своим, чтобы никому ни звука Должны знать мы пятеро, и все.
— Не учи, ученый, — хмыкнул Лоб. — И про Самару знаю лучше тебя. Там нашего парня замели, в СИЗО держали… Правда, потом почти всех выпустили, не за что было срок вкручивать. Но ведь какая-то сука стукнула ментам, Мамед! Они же все знали: место сходки, время, кто приедет… И всех до единого повязали. Как котят. Гордость нашу российскую! Падлы!
Лоб разволновался, опрокинул в себя еще рюмку, пошел провожать Мамеда до двери. Подал руку:
— Завтра. В два. Охрану не бери, не надо. Не бойся. Только с шофером приезжай. Так спокойнее будет и незаметнее.
— Я не боюсь.
— Ну и ладушки.
Паханы обнялись, похлопали друг друга по плечам.
Сутки спустя пятеро придонских авторитетов сидели на втором этаже дорожного ресторана за богатым, хорошо сервированным столом. Сидели паханы в отдельном кабинете за закрытыми дверями; окна кабинета выходили во двор, смотрели на дачный поселок, расположенный километрах в двух от шоссе и возникший, судя по всему, недавно, многие дома стояли еще без крыш. Весна вступала уже в свои права, на заснеженном поле то там, то тут вылезали черные проталины, снег потемнел, прилип к земле, ежился в истоме под лучами мартовского солнца. Даже воздуху, казалось, стало больше, небо как бы приподнялось, очистилось от тяжелых зимних туч, перестало пугать землю вьюгами и морозами. Еще неделя — и снег вовсе исчезнет, прибавится тепла и света, еще через недельку кое-где зазеленеет трава, и жизнь пойдет по новому кругу.
Правда, не для всех: паханат решил Кашалота казнить.
Только что из этого уютного кабинета вышел на полусогнутых насмерть перепуганный бывший капитан милиции Мерзляков. Его нашли и привезли сюда, на сходку, поставили перед столом, как нашкодившего гимназиста.
Мерзлякова колотила мелкая неуемная дрожь, он вмиг взмок с головы до пят, но старался держаться с достоинством, не показывать паханам своего страха. Несколько успокаивало его присутствие за столом Мамеда — теперь Мамед был для Мерзлякова своим человеком. Жаль, что Мамед и все его ребята в тот раз, в гостинице, не очень-то поверили ему, Мерзлякову, не приняли нужных мер безопасности. Ведь если бы в тот вечер Гейдар не пошел один, он был бы жив, это однозначно.
— Догадываешься, зачем тебя сюда привезли, Мерзляков? — спросил Лоб, с интересом и брезгливостью разглядывая бывшего милицейского капитана.
— Н-н-нет. То есть, да. Вы хотите меня о чемто спросить? — У Мерзлякова стучали зубы. — Я готов помочь.
— Дай ему выпить, Артур, — сказал Яшка Азиат. — Глядеть на него тошно. И кого только в менты берут, Господи?! Ты в штаны часом не наклал, пегасик!?[3] Мамед подал Мерзлякову рюмку водки. Тот принял, зачем-то понюхал, попросил вдруг:
