В пивной они оказались первыми посетителями. Усевшись, не глядя, за первый же стол, Александра тихонько вскрикнула – ей на колени бесцеремонно вспрыгнула упитанная кошка. С урчанием покрутившись на месте, поприветствовав гостью, кошка с достоинством удалилась за стойку, к хозяйке. Надя вернулась от стойки, сделав заказ:
– Я бы выпила в честь встречи. Никак не могу поверить… – и быстро коснулась плеча Александры, словно пытаясь удостовериться в ее телесности.
– В самом деле, это удивительно… – Александра смотрела прямо в глаза подруге. – Ты знаешь, я никому в душу не лезу. Но раз уж я здесь и вижу тебя, мне хотелось бы знать хоть что-то… Почему ты пропала? Почему не звонила?
– Ты говоришь от имени моей семьи, как я понимаю? – с неожиданной агрессивностью осведомилась Надя. – То есть эти люди любят называть себя моей семьей, когда им что-то от меня нужно!
– Я и не спорю… – Слегка удивленная этим напором, Александра испытующе смотрела на подругу. – Ты всегда делала для них многое. А они для тебя не делали ничего. Рано или поздно это должно было кончиться. Но… Лида очень переживала.
– Мне очень жаль, но Лиде придется взрослеть, – бросила Надя. – Я ее только балую и порчу. И вообще… Времена трудные. Брать на себя ответственность за чужого, уже взрослого ребенка мне не под силу. Я думала об этом, это тяжелое решение. Иначе нельзя.
Александра молча соглашалась с каждым ее словом и не торопила ее – она видела, что Надя говорит искренне. Хозяйка принесла им два бокала белого вина на подносе и с улыбкой поставила крошечную корзинку с печеньем:
– Комплимент!
Смеясь, она что-то сказала Наде по-голландски. Та выслушала с улыбкой и перевела:
– Мы первые посетители, а завтра праздник, и в эту честь нас угощают. Ох, если бы ты знала, Саша, как я устала улыбаться!
Последние слова вырвались у нее словно против воли. Тут же брызнули слезы. Отвернувшись к окну, Надя некоторое время смотрела на улицу. Александра молча ждала, гладя кошку, которая вновь незаметно подкралась и устроилась рядом на скамье, послушать.
– На самом деле все ужасно, – сдавленно произнесла Надя, не поворачиваясь. – Не знаю, как я вернусь в Москву и когда. Но теперь хоть ты приехала… Извини, я реву, давно накипело.
– Чем я могу тебе помочь? – спросила Александра.
– Ты уже помогла. Откликнулась.
– Значит, я правильно поняла, что ты меня хотела видеть, когда сказала сестре про письмо в отеле?
– Я знала, что ты догадаешься! – кивнула Надя. Тяжело вздохнув, она выдернула салфетку из жестяной вазочки, промокнула припухшие глаза и залпом осушила половину бокала. – Давай за встречу! Не думала, что свидимся. Я просто воскресла, когда увидела тебя…
Александра сделала один глоток и поставила бокал. Вино показалось ей кислым.
– Почему ты прямо не написала, чтобы я приехала? – спросила она. – Почему не позвонила мне? С домашними все ясно, хотя жестоко, но понятно. Почему нельзя было позвонить мне?
– По веским причинам, – ответила Надя, допивая вино. – Ты не представляешь себе, какой за мной тут был контроль. В общем, это объяснимо – меня взяли в серьезное дело, где задействованы большие деньги, уважаемые люди… Но они относятся ко мне как к вещи. Хуже – к вещам они питают хоть какое-то уважение!
– Я видела твое заключение на «Детей садовника», – прямо сказала Александра.
– А сам фарфор ты видела? – быстро спросила Надя.
– Мельком. На аукционе. Очень внушительно.
– Да… – упавшим голосом подтвердила та. – Очень.
– Ты была знакома с Петером Моолом?
Вопрос заставил Надю втянуть голову в плечи. Она словно сделалась меньше, хотя и так занимала немного места. Александра отметила, что подруга заметно похудела, съежилась. «Но словно не снаружи, а изнутри. – Александра машинально погружала пальцы в теплую кошачью шерсть, ища эмоциональной поддержки. – Она просто неузнаваема!»
– Мы были знакомы, – тихо сказала Надя, когда художница уже не рассчитывала услышать ответ. – Прекрасный был человек. Но уже очень старый и больной.
– Как он умер?
– Почему ты спрашиваешь? – Надя сузила заплаканные глаза. – Весь город знает, как он умер. Во сне, от сердечного приступа.
– После того, как выдал заключение на «Детей садовника»? Или подпись на заключении не его?
Испуганно звякнуло стекло – Надя опрокинула на стол опустевший бокал. Бокал не разбился, но кошка, которой не понравился звук, резко встала и ушла, нервно подергивая хвостом. Александра подняла бокал и поставила его на бумажный кружевной кружок:
– Давай без лишних эмоций. После того как я все бросила и на последние гроши примчалась сюда, тебя спасать, с этим дурацким письмом в руках, я имею право на некоторую информацию. Да в общем, я и сама могу восстановить ход событий! Ты уезжаешь в Амстердам, тебя пригласила Варвара по поручению знакомых. Ты занимаешься экспертными оценками старинного фарфора… Не какими-то рядовыми вещами. А исключительными случаями! Даже слишком исключительными, я бы сказала!
Надя подняла руку, что-то выкрикнула, и спустя несколько мгновений к ним подошла хозяйка с открытой бутылкой вина.
– В конце концов, завтра праздник, – серым, безрадостными голосом прокомментировала свой заказ Надя. – Можно выпить еще по бокалу. Ну да. Ты все поняла. Не понимаю только как… Ты же не самый лучший спец по фарфору. Даже я не сразу догадалась.
– Да ведь ты сама сказала, что это подделка, – заявила Александра.
– Я?! – Надя застыла с занесенной над бокалом бутылкой. – Когда?
– В Москве, когда решила не продавать поддельную «Обезьяну с бубном». Она ведь пришла из того же источника, откуда и «Дети садовника». – И так как Надя молчала, Александра продолжила: – В какой-то момент тебе становится страшно. Ты даешь свое заключение на уникальную серию. «Дети садовника» в подобной комплектности, этого года выпуска – невероятная редкость и событие. Там же ставят свои заключения двое других экспертов, Хендрик ван Тидеман и Питер Моол. Питер Моол умирает в своей постели шестнадцатого октября. Эта смерть никому не кажется странной, но тебе, видимо, что-то становится известно, потому что именно в этот день ты звонишь домой, впервые за много месяцев. Ты не позвонила даже тринадцатого октября, хотя это был день рождения Лиды. Лида сходила с ума, ждала звонка, впала в депрессию – а ты выполняла свой план по воспитанию родственников. И кто тебя за это осудит? Но шестнадцатого октября что-то случилось. Если не смерть Петера Моола, то… Скажи, что это было?
Надя молча наклонила бутылку, наполняя свой бокал. Она даже не взглянула на собеседницу.
– И ты звонишь домой, по моему мнению, только ради того, чтобы косвенным образом вызвать меня в Амстердам. Не понимаю все-таки, почему ты не позвонила мне напрямую.
– Мне разрешили позвонить только сестре, – вырвалось у Нади. Опомнившись, она сильно покраснела. Поднеся бокал к губам, почти виновато женщина добавила: – Ты не понимаешь… Аукцион действительно был очень важен, они боялись огласки и контролировали каждый мой шаг. Это просто чудо, что я сейчас сижу тут, с тобой, и болтаю.
– Они – это кто? Варвара и…
– Варвара? – Надя отрицательно покачала головой. – При чем тут она? Мы с ней не контактировали после того, как я приехала. Она на меня за это очень обиделась! Ну, ты ее знаешь. По ее мнению, я должна была ежедневно приезжать на Де Лоир и валяться у нее в ногах, в знак благодарности за посредничество. За которое ей, кстати, хорошо заплатили! – с горечью добавила она. – А так как я этого не делала, Варя изволила считать меня последней тварью. Нет, с Варварой я дел не имела. Дирк не запрещал мне ни с кем общаться, просто просил никому ничего не рассказывать. Это было естественно… Понятно. Потому я и не звонила никому. Но все пошло куда хуже, когда я обратилась к Елене Ниловне… Вот этого делать не стоило, но я совсем растерялась. Мне стало страшно, ты права!
Александра, сдвинув брови, ждала продолжения. Она понимала, что Надя говорит с ней совершенно откровенно, но вероятнее всего, под воздействием нервного возбуждения от встречи и алкоголя. Такая минута могла не повториться.
– Я сделала ошибку, большую ошибку, что побежала к Елене Ниловне. – Надя в несколько глотков осушила бокал. Она говорила теперь заметно быстрее. – Я испугалась и сказала ей, что хочу прекратить сотрудничество с Дирком. И…
Она бросила взгляд на дверь, Александра перехватила его:
– И с Эльком, так? Я никому ничего не скажу, можешь быть уверена.
– Ах, я уверена в тебе, но знаешь, люди так ужасно меняются… – Надя схватила ее руку и какоето время не отпускала. – Да, меня напугали, сильно напугали. До тех пор, пока я не задавала вопросов, все шло хорошо, мне позволяли зарабатывать, все было на доверии. А тут… Я просто не придумала ничего другого, как обратиться к Стоговски. Потеряла голову. А уж она наложила на меня лапу… Все, что она разрешила мне в тот день, – сделать один звонок домой, сестре, причем сидела рядом в своей коляске и слушала каждое слово. И еще разрешила написать тебе письмо. Относила его в отель уже не я. Старуха отдала письмо горничной, той, здоровенной, смуглой…
