– А помнишь, ты говорила, что если хоть раз ошибешься, уйдешь из профессии? – внезапно спросила она, следя за тем, как Надя, ссутулившись, отпивает маленькими глотками кофе.
Та подняла голову, глядя на нее озадаченно, словно Александра задала вопрос на незнакомом языке:
– Я это говорила?
– Да не раз и не два. В Москве.
– В Москве… – повторила она. – В прошлой жизни. Знаешь, о чем я подумала? Когда-то я пришла в свою профессию через Варвару. Она много сделала для меня, надо признать. И разве я могла ей отказать, когда она попросила принять на реализацию статуэтку обезьяны? Мне было очень подозрительно ее происхождение. Варвара намекнула, что обезьяна краденая. В последний момент я выяснила, что она поддельная. Варвара знала насквозь всю эту аферу, но не предупредила меня… Она знала, что я не смогу отказаться. Это ужасно – быть кому-то обязанной… Приходится терпеть и благодарить. Благодарить и терпеть. Оказывать услуги и получать по морде. Не делай добра – не получишь зла!
Дверь отворилась, в пивную вошла пожилая пара. Хозяйка бросила перетирать полотенцем бокалы, поспешно подошла к гостям и каждого крепко обняла в знак приветствия. Усаживаясь за стол, разматывая шарф, мужчина весело что-то прокричал, обращаясь к открытой двери в подсобное помещение. Оттуда словно из-под земли ответили низким утробным голосом, и вероятно, что-то смешное, потому что все захохотали – оглушительно, искренне, как могут смеяться только очень здоровые люди. Даже по губам Нади пробежала тень улыбки.
– Завтра праздник. – Она взглянула в окно. – Боже мой, как время быстро идет… Оно превратилось в ничто. Год прошел, как сон пустой…
Над Сингелем пронеслась стая ржавых листьев, сорванных порывом ветра. По черной воде канала медленно, с чувством собственного достоинства шел старый грузный катер. Отсюда была видна готическая церковь, чей узкий сизый фасад сжимали в объятиях соседние дома, стоявшие плечом к плечу, как старые друзья или заговорщики. Два острых шпиля церкви преломлялись, отражаясь в воде, усыпанной листьями. По мостовой звенели стаи велосипедистов – то был непрекращающийся поток, направлявшийся в сторону Монетной башни и Цветочного рынка.
– Я надеюсь улететь сегодня вечером. – Александра достала из кармана куртки часы с оторванным ремешком и взглянула на циферблат. – Главное, ты жива… По нашим временам это немало. Скажи, а что ты знаешь о Франсе Хальсе?
– О Франсе Хальсе? – Надя высоко подняла брови, отчего ее глаза показались еще более выпуклыми и круглыми. – Да то же самое, что и ты…
– Я имею в виду определенную картину, ту, что Стоговски приобрела на аукционе. «Мастерскую художника».
Надя прижала ладонь к груди:
– Ничего, Саша. Поверь, ничего. Я бы тебе сказала. Я видела эту картину только в тот вечер, когда меня привезли к Стоговски. Вполне может оказаться подлинником. Сашка, сделай мне еще одно одолжение! – Она сменила тон на умоляющий. – Останься на несколько дней! Что там у тебя в Москве? Я такая свинья, даже не спросила, как жизнь. Если дела неважные, нуждаешься в деньгах, я могу помочь…
Александра покачала головой:
– Даже не вздумай. Я выкручусь, всегда выкручивалась.
– Но ты приехала из-за меня… – жалобно проговорила Надя. – Только увиделись, и ты сразу уезжаешь, будто не хочешь меня видеть!
Художница улыбнулась:
– Давай считать, что я приехала на День святого Николая, но вдруг вспомнила, что в Москве меня ждет срочная сделка. Давай думать о хорошем!
Дверь вновь открылась – на этот раз в пивную втиснулась большая группа туристов. Сделалось шумно, за стойкой поднялся металлический и стеклянный звон приборов, из кухни потянуло пряным жирным духом жарящихся сосисок. На подмогу хозяйке явился высокий плечистый парень с румянцем во всю щеку, удивительно похожий на нее. Он весело, с шутками, разносил пиво, расставлял приборы, ловко и привычно крутясь в тесном помещении, где теперь яблоку было негде упасть. Вновь явилась кошка, привлеченная наплывом посетителей. Она ничуть не робела и держала себя независимо, как все почти животные в Амстердаме.
Надя взяла бутылку и разлила по бокалам остатки вина:
– Ты даже не выпьешь со мной?
– Хорошо. – Александра взяла бокал. – Давай помянем Варвару.
– Давай, – помедлив секунду, ответила та. – Печально. И… нелепо.
– Что именно нелепо? – спросила Александра, ставя бокал, к которому не притронулась.
– Так погибнуть, – пояснила Надя. Осушив бокал, она с недовольством покосилась в сторону расшумевшихся туристов за соседним столом. – Из-за телефона, бумажника и той дурацкой рубиновой заколки, которую она вечно носила напоказ…
– Это официальная версия, что ее ограбили. – Облокотившись о столешницу, сцепив пальцы в замок, Александра положила на них подбородок, пристально глядя на собеседницу. – Вполне убедительная. Женщина идет вечером одна по парку, и с ней что-то случается. В это так же легко поверить, как и в смерть во сне, когда дело касается старого больного человека. Какое счастье, что мне не пришлось выслушивать официальную версию на твой счет! Кто отравил Моола?
Надя нервно завертела головой, оглядывая публику в зальчике:
– Потише… Понятия не имею. Это мог быть кто угодно! Понимаешь, ужас именно в том, что это мог быть кто угодно… Его друг, сын, внучка. Это не имеет никакого значения.
Парень, помогавший матери в зале, перегнулся через стойку, повозился, и из динамиков, висевших по углам под потолком, грянула неизбежная в туристических местах народная музыка. Публика ублаготворенно зашумела. Открылась дверь, с улицы вошла молоденькая девушка с белой беспородной собачонкой на поводке. Девушка проследовала прямиком в подсобное помещение и уже спустя минуту вернулась без куртки и без собаки, повязывая длинный черный фартук, доходивший чуть не до полу.
– Заметь, совершенно одинаковые лица! – Взгляд подруги, слегка протрезвевшей от кофе, вновь затуманился, поплыл. – До чего они все трое, мать, сын и дочка, розовые и добродушные. Скажи, ты никогда не завидовала таким вот людям?
– Каким – таким? – отрывисто спросила Александра.
– Ну, они владеют этой пивной, и может быть, их предки тоже держали пивную на этом самом месте. Никаких безумных порывов у них за пазухой нет, а есть коммерческие ожидания. Вот сегодня, например, они отлично заработают! Ошибок они не совершают – как при их образе жизни совершать ошибки, ума не приложу. Все дни похожи один на другой, как вареные яйца. Но посмотри, как они счастливы, как искренне смеются… И ведь правы! Они – правы. А мы – нет!
– Каждый из нас прав, и все мы ошибаемся. – Александра придвинула подруге свой бокал: – Пей, я не хочу. Есть еще одно дело в городе… Та же история, из разряда твоего «Отеля «Толедо». Кое-что видно только свежим взглядом, а для завсегдатаев незаметно, давно примелькалось. Вот бы ты мне помогла! Нужно взглянуть на одну фарфоровую тарелочку.
– Разумеется, взгляну, – заплетающимся языком выговорила Надя, принимая бокал. – Не сбрасывай со счетов мой огромный и не всегда позитивный опыт!
И ее улыбка на миг показалась прежней – ироничной, теплой и беззаботной.
Вечерний предпраздничный поток пассажиров схлынул из Схипхола, растворился в чернильном ясном небе, растекся по низинам Ватерланда, укутанным к ночи серым туманом. Зал вылета стал пустынным и задумчивым – такое выражение принимают аэропорты в паузах между часами пик. Рейс, которым улетала Александра, отправлялся незадолго до полуночи.
Она настаивала, чтобы ее никто не провожал, и все же Эльк умудрился успеть в аэропорт. Номер рейса он узнал у Нади, как тут же и сообщил, отыскав Александру в зале.
– Все, все знаю, поздравляю с удачей! – Взяв Александру за руки, он слегка их сжал, вглядываясь ей в лицо. – Удивительно, в самом деле! Тарелка из королевского сервиза Августа Сильного – и в какомто кабаке, на полке в общем зале, где ее сто раз могли разбить, украсть… И где – рядом с Де Лоир, под носом у знатоков! Мы все там обедаем каждый день, а на тарелку обратила внимание только ты одна!
– Не совсем так, – заметила Александра, осторожно высвобождая руки. – Я показала тарелку Барбаре, но та сказала, что это современный китайский хлам.
Эльк лишь поморщился при упоминании имени бывшей соседки по Де Лоир. Вид у него был измотанный. В течение дня они больше не виделись, все его время заняли формальности, связанные с грядущим погребением Тидемана. Зато Эльк несколько раз звонил то Александре, то Наде. По его настоянию (художница подозревала, что для Нади это был приказ) подруги приехали к Стоговски «на чай». Художница так и не смогла заставить себя сделать хоть глоток – у нее перед глазами вставал Тидеман, опирающийся на трость с набалдашником из слоновой кости, с упоением и тревогой наблюдающий за торгами на аукционе. Елена Ниловна, сраженная известием о смерти партнера и дальнего родственника, сказалась больной. Она куталась в несколько пледов, совершенно под ними скрывшись, и едва высовывала наружу кончик мертвенно-воскового носа. Голос ее упал до едва различимого шелеста.
